Покорители студеных морей - Бадигин Константин Сергеевич (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗

А лодья норовила, вопреки усилиям Никиты, вильнуть вправо и лечь вдоль зыби, бортом к ней. А этого-то как раз и боялся дед.

Нет-нет, да и окатит взводень потоками воды деда и вахтенных. А расходившийся ветер без устали кропит соленым дождем.

— Полуношник-то крепчает, дед! — крикнул один из молодцов у мачты.

— …ает, дед! — услышал Никита.

Слова тонули в свисте ветра и шуме моря. Никита повернул голову.

— Что баишь, не слышу! Сюда подь! — крикнул старик, взмахнув рукой.

Дружинник переждал волну и, улучив удобный момент, одним прыжком очутился около Никиты.

— Держись крепче, Савелий, а то враз смоет! — кричал дед.

Но Савелия учить не надо: он сразу схватил румпель, больно прижав дедову руку.

— Пусти, леший! Ишь, как клешнями облапил. Чего ты кричал мне?

— Да ветер крепчает, говорю, вишь, гнет лодыо. Не опружило note 58 бы насовсем. Пылко стало в море.

— А делать-то что? — отозвался дед. — Сам видишь, только большой парус остался. Другие мачты, почитай, сутки нагие стоят. Ветрище — страх! Глянь, пены сколь и море побелело.

Никита немного помолчал.

— И с чего бы ветру, такому взяться — нету у меня понятия. Кабыть и молебен ладно правили, и по солнышку на счастье поворот дали… Все как надобно…

Он опять замолк, что-то вспоминая.

— А ведь был грех, запамятовал, — вдруг оживился дед. — Провозился я с отвалом и домой забежать не успел. Ванюшке, внучку своему, велел обряду морскую на лодью принесть. Время якори выкатывать, вода уходит, а он, озорник, только прибег. Говорю ему:

«Принес, Ванюха, бахилы?»

«Принес», — говорит.

«А бузурунку?» note 59 Старуха мне новую на дорогу связала, — пояснил Никита.

«Принес».

«А икона где?»

«Вот!»

И подает мне икону. Тут меня кабыть кто по сердцу ударил.

«Какую, спрашиваю, икону взял?»

«Пресвятую богородицу…»

«Тьфу, говорю, дурак! Прости господи, что она, баба, в нашем деле понимает? Николу морского брать надо».

Да что делать, вода-то не ждет. Пришлось с богородицей в море идти. От нее и напасть вся…

Тут Никита пригнулся, спасаясь от потоков соленой воды, водопадом зашумевшей по палубе.

— Чтоб те пусто было! — утираясь шапкой, ругал ветер обозленный дед. — Угомону нет на проклятущего, вот ведь как всего вымочил.

А ветер все крепчал и крепчал.

Теперь, когда лодью кренило на левый борт, она черпала бортом воду и долго не хотела подниматься.

Все тяжелее и тяжелее становилась лодья. Вдруг, крепко накренившись, суденышко вздрогнуло и так осталось, скособочившись на левую сторону.

Почувствовав неладное, из люка вылез Труфан Федорович.

Мореход огляделся.

Полуночное солнце закрывали серые, почти черные тучи. Ни проблеска, ни светлого пятнышка на всем небе. Он так и не разобрался, где кончается море, а где начинается небо.

Перехватив румпель из рук старика, Амосов крикнул ему в ухо:

— Парус роняй! Опружит нас…

Скинув с плеч мокрый полушубок, Никита, перекрестив лоб, бесстрашно ринулся навстречу ревущему морю. И вот Никита у паруса.

Схватив фал note 60, он быстро развязал узел. Парус не шел вниз. Видно, сильным ветром снасти были зажаты где-то там, наверху.

Беспомощно опустив руки, мореход остановился.

— …рус роняй!.. — донеслось с кормы.

Ветер с новой силой рванул парус. Не удержался на ногах мореход и кувырком полетел к борту.

Труфан Федорович понял, что больше времени терять нельзя:

— Топор!..

В эти минуты Егорий, не отходивший ни на шаг от Амосова, метнулся к мачте.

— Куда ты, стой!.. — успел схватить его за шиворот Амосов. — Придержи малыша! — кому-то крикнул он и, размахнувшись, швырнул топор в натянутый до предела парус.

Заглушая шум ветра и грохот моря, пушечным выстрелом лопнул парус: топор ловко попал в цель.

Ветер, с силой ворвавшись в широкую рану, в клочья разодрал парусину. Лодья выпрямилась и, легко качаясь, окунала борта в кипящие гребни.

Амосов снял шапку и молча смотрел, как лохмотья паруса птицами носились над свинцовым морем.

А Никиту волна успела вынести за борт. Каким-то чудом он ухватился за снасть и сумел удержаться. Крепко держался мореход, захлебываясь в соленой воде. Волна два раза поднимала его, норовя унести с собой. Но старый подкормщик уцелел.

Выбравшись на палубу, он долго стоял, растопырив ноги, не

понимая, что же случилось…

— Ну и взводище!.. Как зверь лютый! — Мореход с озлоблением плюнул, — На-ко вот, возьми теперь Никиту-то!.. ан нет… не выйдет, — сказал он, направляясь на корму.

— С удачей, Труфан Федорович! — как ни в чем не бывало сказал Никита. — Лихо ты топором по парусу… Верный глаз имеешь. Спас от беды неминучей.

— Ну, дед, счастлив ты! Думал я — не выдюжишь, — встретил Никиту Амосов.

Обернувшись, Амосов долго смотрел на Егорку.

— А ты почто смерти искал, несмышленыш, — строго спросил он, — почто морской устав нарушил? Мальчик стоял потупившись.

— Отвечай! — еще строже прикрикнул Труфан Федорович — На море ты, не за материн подол держишься.

— Я… виноватый, дедушка, — не поднимая головы, ответил Егорка. — По моей вине парус сгиб… Вчера мне Савелий велел снасть осмотреть. Полез я, вижу — веревка совсем потерлась. Связал я ее, да неладно, узел большой вышел, сквозь векшу note 61 не лез. Потому… — мальчик всхлипнул, — потому деду Никите не спустить парус было.

— Почто старшим не сказал? — грозно продолжал допрос Труфан Федорович. — Сразу почто не сказал? От нерадения твоего лодья, люди могли сгибнуть.

— Запамятовал, дедушка! — едва слышно отозвался мальчик.

Он поднял голову и полными слез глазами смотрел на старого морехода.

Стоящие рядом дружинники и Никита внимательно, без улыбки, слушали разговор.

— Вот что, — решил Амосов: — ты, Егорий, дважды нарушил морской устав — не сказал про порченую снасть и без позволения кормщика самовольно похотел на мачту лезть. По морскому обычаю надлежит тебе строгое наказание. Пусть дружина решит, сколь много сечь тебя нужно… Никита, — обратился он к подкормщику, — ты наказание справь, порядок знаешь.

— А за то, что не ложно, все, как было, поведал, смягчение тебе выйдет! — важно отозвался Никита. — Так-то, брат…

— Ну, я пойду сны доглядывать, — сказал Труфан Федорович. — Покличь, ежели что, а ребятам, как утречком встанут, скажи: пусть судну порядок наведут. Стишает ветер — паруса ставь.

Труфан Федорович спустился в свою каюту.

Через несколько часов лодья преобразилась. Распустив все паруса, она быстро двигалась по курсу, покачиваясь да переваливаясь с волны на волну.

После обеда на носу лодьи собрались все дружинники и обсудили поступок Егория.

Мореходы жалели мальчика. Он был смел, находчив, быстро привыкал к морю.

Порешили на двенадцати лозах. Никита связал несколько березовых прутьев от метлы и приступил к делу, громко отсчитывая удары.

Мальчик молчал, крепко сжав зубы. Но, когда Никита разошелся и хотел отсчитать тринадцатый раз, Егорка с обидой сказал:

— Дружина двенадцать порешила! Так что ж ты против всех-то идешь?

Раздался громкий хохот.

— Вставай, Егорка, довольно Никите тешиться, — сказал кто-то. — Свои-то дети большие у него, так соскучился — сладость в розгах видит.

— Ну, теперь не запамятуешь, Егорий, как морской устав рушить. Так-то, парень, и наберешься ума-разума.

— Еге-ге, ребята!.. — Никита вдруг замолчал, напряженно всматриваясь в горизонт. — Так и есть. Лед по носу, да много его, и небо льдом сверкает. К северу вроде вода есть — темноты в небе больше… Ну-ка, Петро, на середо-вую мачту ползи, огляди лед получше, я Труфану Федоровичу сказаться пойду.