Булатный перстень - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн txt) 📗
А за день до изгнания посла Густав отправил государыне ультиматум: сперва наказать Разумовского, затем вернуть Швеции все, что Россия отняла у нее, начиная с первых побед Петра Великого, и, наконец, чтоб не мелочиться, — вернуть Турции Крым, завоеванный в 1783 году.
Планы Густава были достойны Александра Македонского: начать военные действия на юге Финляндии и одновременно разгромить русский флот у Кронштадта, сам Кронштадт сжечь, после чего очень легко будет взять двадцатитысячный корпус в Гельсингфорсе, высадить на побережье между Красной Горкой и Ораниенбаумом, а потом взять с налету российскую столицу.
В этом злодейском замысле был резон: основные части русской армии и лучшие генералы находились на турецком фронте и в Польше, только под Выборгом стояло войско в двадцать тысяч человек, которым командовал генерал-аншеф Мусин-Пушкин, далеко не лучший из полководцев Екатерины. Кроме того, угроза Санкт-Петербургу могла бы задержать на Балтике эскадру Грейга, имевшую приказ идти в Средиземное море, и тем Густав оказал бы помощь турецкому султану.
А эскадра уже стояла на кронштадтском рейде под вымпелами, готовая к отплытию. Королевский ультиматум получил единственно возможный ответ — государыня объявила войну Швеции. И, разумеется, капитан второго ранга Михайлов обязан был принять в этой войне участие вместе со своим сорокачетырехпушечным фрегатом «Мстиславец».
Роман с Александрой прервался внезапно. 5 июня три фрегата — «Мстиславец», «Ярославец» и «Гектор» — были отправлены в разведку — поглядеть, чем занимаются на Балтике господа шведы. «Мстиславец» и «Гектор» обшаривали Финский залив за Гогландом, в направлении Карлскроны, где, по донесениям лазутчиков, шведский флот уже стоял на рейде, а «Ярославец» пошел к Ревелю.
Михайлов служил на «Мстиславце» с 1885 года. Фрегат был новенький, только год назад спущен на воду в Соломбале, и штурман гордился, что причастен к судьбе этакого красавца. Побывав с эскадрой Чичагова в далеком плавании, добравшись до итальянского города Ливорно, он счел, что долг перед самим собой вроде как выполнил, в Средиземном море побывал и может с чистой совестью травить моряцкие байки, вроде «…когда мы шли Гибралтаром»…
Однако Михайлов был из тех чудаков, кому неймется — они изобретают себе всякие занятия, иной — от скуки, иной — потому что приятели приохотили, а случается, что и со злости.
В случае с Михайловым это была именно злость — по милости пьяного штурмана ему как-то довелось провести трое суток на судне, севшем на мель не в самую скверную погоду — шторм грянул позже. И он сперва, стоило ощутить подошвами сушу, заехал пьянчужке в зубы, а потом как-то неожиданно сдружился со старым штурманом Ефремом Осининым, который было совсем собрался списаться на берег и нянчить внуков.
Осинин был в чине капитана, что отнюдь не давало ему права командовать судном: штурманам присваивались общеармейские чины, и капитанство было лишь чином. Он окончил Морской корпус и на себе испытал все последствия дурного предписания Адмиралтейств-коллегии, по которому с 1745 года дворян к штурманскому ремеслу не допускали. Итогом предписания стало высокомерие офицеров по отношению к штурманам, а молодые люди, пожелавшие служить во флоте, наотрез отказывались обучаться в штурманской роте, и эту должность на судах часто исполняли люди ленивые, малознающие и небрежные — других-то взять было негде.
Именно этот ветеран показал Михайлову карты, собственноручно вычерченные, и несколько томов лоций Балтики с такими подробностями, как повадки лифляндских рыбаков, собравшихся на лов трески и камбалы. А среди книг нашелся сущий раритет — напечатанная в 1721 году по распоряжению государя Петра Великого лоция под названием «Книга морская, зело потребная, явно показующая правдивое мореплавание на Балтийском море и пр.». Сколько помнили старые морские волки, это было первое такого рода издание в России.
Получив в наследство от ветерана эти сокровища, Михайлов увлекся тем, что стал их выправлять и дополнять. Новая служба тому способствовала — на «Мстиславце» не переводились кадеты и гардемарины, и он бороздил Финский залив на манер плавучего учебного класса.
Поскольку война не была еще формально объявлена, Михайлов плаваньем наслаждался и даже внес поправки в лоцию, когда проходили остров Гогланд. Там была одна-единственная бухта, и удалось сделать новые промеры у входа — мало ли для чего понадобится она во время войны.
«Мстиславцу» повезло — шведский флот у Карлскроны был замечен издали. Подойдя почти на выстрел, загнали на мачты самых глазастых матросов, те насчитали пятнадцать кораблей и пять фрегатов, то бишь — двадцать вымпелов, после чего сильно недовольный капитан Хомутов приказал взять курс на Кронштадт.
Придя туда, узнали — война уже объявлена, а «Ярославец» с «Гектором» не вернулись. И в порту — суматоха, потому что дело предстояло жаркое, а людей мало, особливо простых матросов.
Михайлов вдруг осознал, что военные действия на море — не шутка. Но близость опасности произвела на него неожиданное действие. Он, отпросясь на сутки, решил сделать два визита и нанял для этой цели в купеческой гавани ял. Лодочников в Кронштадте не обижали, следили только, чтобы они от шкиперов иностранных судов не брали для передачи в столицу частных писем — это был прямой убыток казенному почтамту.
Первым делом Михайлов отправился на Васильевский остров — навестить семью, пока дети не забыли совсем батиной физиономии. Заодно следовало убедиться, что с ними все благополучно, и устроить дела на случай, если не суждено вернуться с войны.
Дома его встречали по заведенному чину — все пять дочек спешно выстроились по ранжиру, строй замыкали мамка Матвеевна, вырастившая всех, и Наталья Фалалеевна, любезная теща, мать его покойной жены, Аграфены. Старшая дочь уже заневестилась — ей было четырнадцать, младшая, семилетняя, держала за руку потрепанную куклу.
Девиц своих Михайлов любил, хотя в глубине души желал бы еще пару сыночков породить. Он всех поочередно расцеловал, выслушал новости (кошка принесла шестерых котят, Даше и Маше требуются новые башмачки, у соседей Егоровых скоро играют свадьбу, Танюша от зависти подрезала косу Наташе на целых полтора вершка), после чего сообщил о войне, перепугав тещу с мамкой до полусмерти.
— И что, свейский король на Питер пойдет? — в ужасе спросили они. — А мы тут с девками! Ахти, надо уезжать, пока не поздно.
— Густава мы сюда не пустим, — пообещал Михайлов и уединился с тещей в ее комнатушку, потолковать о печальном — на всякий случай.
— И слушать не хочу! — рассердилась она. — Вот твердила тебе, Алешка, походил вдовцом, срок соблюл — женись! Была бы в доме молодая баба, ею бы и командовал! С нее бы и спрос! А то — один да один! От соседок стыдно — спрашивали, не порченый ли!
— А может, и женюсь.
— Есть кто на примете?
— Да.
— Кто такова? Какого роду-племени?
— Роду дворянского, собой хороша, молода, рано овдовела, ну так и я вдовец, умница, и ей не противен.
Такой супругой, как Александра, всякий мог бы похвастаться, а теща довольно знала зятя, чтобы по улыбке понять: он своим выбором гордится, более того — откровенно бахвалится. Но теща зятя любила и маленькие слабости охотно прощала.
— Звать-то как? — только и спросила.
— Александрой. К ней сейчас поеду.
— Погоди-ка! Точно собрался свататься?
— Точно, — подумав, сказал Михайлов.
Теща вытащила из-под кровати большую укладку, оттуда — ларчик, из ларчика — узелок, развязала пестрый лоскут, выложила на стол кольца и серьги. Это были украшения покойной жены, которые Михайлов полагал когда-либо разделить между дочками.
— Вот, перстенек возьми, а то как же без подарка?
— Вы ангел мой, матушка Наталья Фалалеевна, — серьезно сказал Михайлов. — У кого еще такая теща есть?
— Ангел-то ангел… а как бы впрямь к ангелам в гости не отправиться… Хворь меня гложет, Алешенька. Коли что — как с девками быть? Нужна молодая хозяйка. Что хошь делай, в ногах валяйся, а женись.
