Девятный Спас - Брусникин Анатолий (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗

– Да собрал уже, узелок в сенях оставил, – смущенно признался поп, вытирая слезы – уже безо всякой риторической хитрости, а искренне, от сердца.

Но не судьба была отцам в тот вечер везти сыновей в Москву.

Стали мальчиков кликать – не отзываются.

Во дворе нет, в тереме нет, за оградой тоже не видно.

Пропали.

Глава 2

НОВОЛЕТЬЕ

Все трое к тому часу были уже далеко от усадьбы.

Битва за престол звериного царства закончилась тем, что прегордый уникорн, пытаясь пригвоздить увертливого змея к земле, сломал свой рог, был ужален за коленку и честно признал поражение. Но и торжество злоядовитого гада длилось недолго. Медведь придавил его мощной пятой, и, сколь пресмыкающийся ни извивался, высвободиться не мог.

Тут, на Алешкино счастье, мимо распахнутых ворот прошмыгнула юркая старушонка в черном плате, с клюкой.

– Глите-кось, Бабинька! – зашипел Алешка не по-змеиному, а для тайности. – В лес похромала, колдовать! После доиграем. Айда за ней!

Косолапый повернулся посмотреть – правда. Ногу в лапте с Алешкиного живота снял, ну змей простофилю за щиколотку зубами и цапни – на случай, если игра все же не окончена.

Илейка коварного укуса и не почуял. Онуча у него была толстая, да и кожа не из тонких.

А про Бабиньку у приятелей давно сговорено было: как она затеется в лес, особенно если к ночи, идти за ней и проследить, какие такие дела старая там творит, не волшебные ли, не чаровные ль?

Как ее на самом деле звали, никто не помнил, а может, христианского имени таким и не положено. Бабинька и Бабинька – не столько ласковое прозвище, сколько заискивающее, боязливое. Скрюченную старушонку знали во всех окрестных деревнях. Была она колченогая, но шустрая. Как почешет по дороге, отмахивая своей суковатой палкой, только бегом и угонишься. Глазищи утопленные, с огоньками. В беспрестанно двигающемся, что-то бормочущем рту один желтый клык. На лбу, прямо посередке поросшая густым волосом бородавка.

Когда и откуда в эти края прибрела, неведомо, но только родни у нее тут никакой не имелось, а времен, чтоб Бабиньки тут еще не было, никто в округе не помнил. Даже старый-престарый дед Свирид, которому седьмой десяток, знал ее с малолетства, и, коли не брешет, была она точь-в-точь такая же, разве что оглохла с тех пор.

Жила Бабинька на отшибе Аникеева, за погостом. К причастию не ходила, в церкви ее ни разу не видывали – одно слово: ведьма.

Но ведьмы, они тоже разные бывают. Одних всем миром за околицу гонят, а то еще и в землю живьем зароют да осиновым колом пропрут. Других же терпят и берегут, потому что полезные.

Бабинька была сильно полезная. Навряд ли где еще сыскался бы кто-нибудь, столь же искусный в знахарстве. Была она и травница, и костоправка, и кровь заговаривала, и трясучку зашептывала.

А еще честная. Как другие ворожеи, зазря плату ни с кого не брала. Позовут к больному – придет, глазами своими черными побуравит, тут пощупает, там потрет, да понюхает. Если молча повернулась и вышла, можно голосить и гроб сколачивать. Но уж если осталась и назвала цену (курица ли, ржи мера, меда горшок, в зависимости от хозяйского достатка), то обязательно вылечит. На пять верст вокруг не было, наверное, никого, кого Бабинька хотя бы раз не пользовала. Только отец Викентий ею брезговал, сомневался, не бесовским ли наущением старая лечит. Поп всегда поправлял себя сам, по книгам, а только, как мы знаем, не очень-то латинская премудрость его от чахотки уберегла. Однако, когда маленький Алешка сильно хворал (такое с ним в раннем возрасте бывало часто), набожная строгость отца не выдерживала и он велел пономарше звать Бабиньку. Сам, правда, на это время из дома уходил и после непременно совершал в горнице очистительную молитву с усердным кадением.

Про Бабиньку у друзей много споров было.

Алешка божился, что разгадал, в чем ее тайна. Якобы в одной из батиных книг прочел. Книгу, правда, не показывал, но врал – заслушаешься.

Будто бы за Татарской пустошью и Поганым оврагом, в дальнем Синем лесу, где буреломы и вязкие топи, есть у Бабиньки тайный теремок без окон, без дверей. Хранит она там колдовской Мандракорень и волшебное злато кольцо. Запрется ото всех, натрет того корня в чарку, выпьет с загово?ром, потом злато кольцо на палец возденет, ударится об землю и превращается в Царь-Девицу. У Царь-Девицы во лбу, всякий знает, третье око, которым она прозирает всю окрестность, всю наскрозность и всю будущность. Оттого-то Бабиньке ведомо, кто из больных помрет, а кто выживет и как его лечить, чтоб выжил. Ведьме и делать ничего не надо, все ей Третье око подсказывает, а она, ловкая, знай курей, да муку, да мед собирает. Плохо ли? Алешка утверждал, что бородавка и есть Третье око, а волосы на ней – ресницы. Когда Бабинька его лечила, он сам видел, как под ними малюсенький глаз блестит.

Товарищи слушать-слушали, однако верили разно.

Рассудительный Илейка говорил: «Не может того быть. Врешь ты, Лешка-блошка». Это Алешку так прозвали, потому что легок, на месте не удержишь, все прыг да скок, и мысли в голове такие же скакучие.

А Митя, – тот верил. И часто наедине с собой мечтал, как расколдует Бабиньку, и навсегда она останется прекрасной Царь-Девицей. Глаз на лбу, конечно, не очень пригоже глядеться будет, но, во-первых, полезная вещь, а во-вторых, можно пониже на лоб плат надвинуть.

В общем, как же им было за Бабинькой не увязаться? Тем более, ковыляла она в сторону Татарской пустоши, дело шло к ночи – да не обычной, а новолетней, когда всякое случается.

Пристроились сзади, на отдалении. Сами пригнулись, чтоб, ежели обернется, сразу наземь пасть. Но старуха не оборачивалась, а шагов за собою слышать не могла – глухая.

Сначала-то следилось ничего, даже весело. Алешка ведьмину походку потешно изображал, и светло еще было.

В Поганом овраге, где сумрак и сыро, веселья поубавилось. А как достигли Синего леса, совсем стемнело и стало не до шуток. Особенно, когда ворожея повернула прямо к болоту.

Топь тут была нехорошая. Скотина, отбившаяся от стада, не раз тонула, и чужие люди тоже, кто забредет по незнанию. Свои сюда вовсе не ходили, особенно в ночную пору. Чего тут делать-то?

Митьша с Алешей стали жаться к Илейке, который отродясь ничего не боялся, да и привык в одиночку по лесам шастать. Однако в этих гиблых местах и крестьяничу было не по себе, далеко от Бабиньки он старался не отставать, а то оступишься – и поминай, как звали.

Тропинки никакой видно не было, хотя в небе светила яркая луна, и ее белые лучи посверкивали на черных окошках бочагов, на гнилых стволах, на змеиных стеблях болотной травы.

Шлеп-шлеп, ходко плюхала Бабинька по мелким лужам, ни разу не остановившись, не заколебавшись. Илейка старался ступать точно так же. Остальные двое держались друг за дружку.

Ох, скверно было вокруг. Глумливо забунила выпь, да испуганно утихла. То там, то сям на болоте мерцали голубые огоньки. Пахло чем-то склизким, тухлым, мертвым.

Шли час, шли второй. И чем дальше уходили в топи, тем становилось душней, безвоздушней. Вроде и холод, а по всему телу липкая испарина. Не иначе, к грозе шло. Вот еще недоставало!

Наконец Алешка не выдержал.

– Илюха, давай назад вертаться. Приметила она нас. Нарочно кружит, ведьма. Заведет в самую трясину и бросит. Дороги не сыщем.

Ильша ему спокойно:

– Я и так уже, тово-етова, не сыщу.

– Почему?!

– А потому. У нас теперя одна надежа, Бабиньку не потерять. Отстанем – пропали. Ну-тко, наддадим.

После таких слов, конечно, наддали. Луна теперь то и дело пряталась за тучи, и тогда делалось вовсе темно. Илья держался от ведьмы шагах в десяти, можно было разобрать, как она бормочет себе под нос: