Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр (онлайн книга без .txt) 📗

— Но какое же она имела право ввести нас сюда? — спросил Юлиус.

— Никакого тут нет права, а есть долг, — отвечала служанка. — Господин пастор приказал ей каждый раз, когда она встретит в горах усталого или заблудившегося путника, приводить его сюда, потому что в наших местах гостиниц нет, и он говорит, что дом пастора — дом божий, а дом божий — дом для всех.

Старуха ушла. Молодые люди позавтракали, оделись и вышли в сад.

— Погуляем до обеда, — сказал Самуил.

— Нет, я устал, — сказал Юлиус.

И он сел на скамейку в тени жимолости.

— Устал! — сказал Самуил. — Да ведь ты сейчас только встал с постели. Но вслед за тем он разразился хохотом.

— Ах да, я понимаю! На этой скамейке сидела Христина. Ах, бедняга Юлиус! Ты уже готов!

Явно недовольный и расстроенный Юлиус встал со скамьи.

— В самом деле, давай ходить. Успеем еще насидеться. Посмотрим сад.

И он принялся рассуждать о цветах, об аллеях, словно спеша отвести разговор от предмета, на который его направил Самуил, т. е. от скамейки и от дочери пастора. Он не знал почему, но имя Христины в насмешливых устах Самуила начинало действовать на него неприятно.

Они ходили целый час. В конце сада был виноградник. Но в это время года он тоже был не более, чем сад. Яблони и персики представляли собой пока еще только громадные букеты белых и розовых цветов.

— О чем ты думаешь? — внезапно спросил Самуил Юлиуса, который впал в задумчивость и не говорил ни слова.

Мы не осмелимся утверждать, что Юлиус был вполне искренен, но он ответил:

— Я думаю об отце.

— Об отце! По какому же случаю задумался ты об этом знаменитом ученом, скажи, пожалуйста?

— Эх!.. Да думаю о том, что завтра в этот самый час у него, пожалуй, уже не будет сына.

— Ну, милый человек, не будем заранее писать завещания, — сказал Самуил. — Завтра ведь и мне предстоят те же опасности, что и тебе. Завтра об этом мы и подумаем.

— Будь спокоен, — сказал Юлиус, — моя воля и мое мужество не ослабнут перед лицом опасности.

— Я в этом и не сомневаюсь, Юлиус. Но если так, оставь ты свой угрюмый вид. Вон я вижу, идут пастор с дочкой. Эге, я вижу с ними к тебе вернулась и улыбка. Значит, она тоже вместе с ними ходила в церковь.

— Экий ты злой, — сказал Юлиус.

Пастор и Христина вернулись домой. Христина пршила прямо в дом, а пастор поспешил к своим гостям.

Глава четвертая Пять часов пролетели как пять минут

У пастора Шрейбера было строгое и честное лицо немецкого священника, который исполняет сам все то, о чем проповедует. Это был человек лет сорока пяти, следовательно, еще не старый. На лице его лежал отпечаток меланхолической и серьезной доброты. Серьезность порождала его профессия, а меланхолия явилась вследствие утраты им жены и дочери. Он, видимо, был неутешен, и в душе его происходила непрерывная борьба между мраком человеческой скорби и светом христианского упования.

Он поздоровался с молодыми людьми, осведомился, хорошо ли они выспались и поблагодарил за то, что зашли к нему.

Минуту спустя колокол прозвонил к обеду.

— Пойдем к моей дочери, — сказал пастор. — Идите за мной.

— Он не спрашивает, как нас зовут, — тихо прошептал Самуил, — так не стоит и называть себя. Твое имя может показаться слишком блестящим по сравнению со скромным званием девочки, а мое прозвучит как-то по-еврейски в ушах набожного добряка.

— Хорошо, — сказал Юлиус. — Представимся принцами инкогнито.

Они вошли в столовую, где уже была Христина с племянником. Она грациозно и робко поклонилась молодым людям.

Сели за четырехугольный стол, уставленный хотя простыми, но обильными яствами. Пастор поместился между гостями, напротив него села Христина, а между ней и Юлиусом — ребенок. В начале обеда разговор как-то не клеился. Юлиус, смущенный присутствием девушки, молчал. Она, казалось, сосредоточила все свое внимание на маленьком Лотарио, за которым ухаживала с материнской нежностью, а он называл ее сестрой. Разговор поддерживали только пастор и Самуил. Пастор был доволен, что у него в гостях студенты.

— Я сам был «студиозусом» — заметил он. — В то время студенческая жизнь была веселая.

— Теперь она несколько грустнее, — сказал Самуил, посмотрев на Юлиуса.

— Ах! — продолжал пастор. — То была лучшая пора моей жизни. Впоследствии я довольно дорого заплатил за это счастье. Тогда я верил в жизнь, а теперь наоборот. Разумеется, я говорю все это не для того, чтобы разочаровывать вас, мои молодые гости. Видите, я говорю это почти весело. И во всяком случае, я желаю прожить еще до того времени, пока увижу Христину счастливой в доме ее предков.

— Отец! — перебила Христина тоном нежного упрека.

— Ты права, моя златокудрая мудрость, — сказал пастор, — переменим лучше разговор… Знаешь ли ты, что по милости божьей ураган, разразившийся сегодня ночью, пощадил почти все мои дорогие растения?

— Вы ботаник, сударь? — спросил Самуил.

— Да, немного занимался этой наукой, — сказал пастор с оттенком гордости. — Вы, вероятно, сами ботаник?

— И я занимаюсь иногда, в свободное время, — ответил небрежно молодой человек.

Потом, дав хозяину время изложить свои научные сведения, Самуил вдруг обнаружил глубокие и серьезные познания, так что поразил достойного пастыря своими оригинальными взглядами и мыслями. В конце концов, все тем же вежливым, холодным и слегка насмешливым тоном, словно не замечая того, что делает, он совершенно сбил с толку превосходством своих познаний поверхностно образованного и несколько отсталого пастора.

Между тем, Юлиус и Христина, молчавшие до сих пор и только украдкой наблюдавшие друг за другом, начали мало-помалу сближаться.

Сначала в этом им помог Лотарио. Не решаясь еще сам заговорить с Христиной, Юлиус начал задавать ребенку вопросы, на которые Лотарио не мог ответить и поэтому обращался постоянно к сестре за разъяснениями. Выходило, что Христина отвечала одновременно и мальчику, и Юлиусу. А Юлиус был счастлив, потому что мысли молодой девушки передавались ему нежными и милыми устами ребенка.

Благодаря такой тактике, к концу обеда все трое стали уже друзьями.

И когда все поднялись, чтобы перейти в тенистый сад пить кофе, у Юлиуса сжалось сердце, и он нахмурился при виде подходившего к ним Самуила, который мог помешать их приятной беседе. Пастор ушел в это время за старой французской водкой.

Юлиуса привели в негодование развязные манеры Самуила и его спокойно-нахальный взгляд, устремленный на эту восхитительную девушку, когда он подходил к ним.

— Нам следует извиниться перед вами, мадемуазель, что мы сегодня поутру так глупо помешали вашим занятиям с маленьким племянником, — начал Самуил.

— О! — перебила она его речь. — Мы тогда уже закончили заниматься.

— Я не могу сдержать возгласа удивления. Представьте себе, что благодаря одеянию той девушки, которая привела нас сюда, ее козлу и молнии, мы чуть-чуть не приняли ее за колдунью… Засыпаем под этим впечатлением и вдруг поутру, открывая окно, видим, что козел превратился в прелестного ребенка, а колдунья в…

— В меня! — досказала Христина, с насмешливой улыбкой.

И, обернувшись к Юлиусу, который скромно молчал, она спросил его:

— И вы так же, сударь, приняли меня за колдунью?

— О, вы такая красавица!..

Христина, улыбнувшись на слова Самуила, покраснела от восклицания Юлиуса.

А Юлиус, смутившись от невольно вырвавшейся у него фразы, поспешил заговорить с ребенком.

— Лотарио, хочешь, мы повезем тебя с собой в университет? — сказал он.

— Сестра, что такое университет? — спросил Лотарио Христину.

— Это такое учебное заведение, где тебя могут выучить всем наукам, — весело объяснил вернувшийся пастор.

Ребенок обратился к Юлиусу с серьезной миной.

— Мне незачем ехать с вами: у меня вместо университета есть сестра. Христина умеет и читать, и писать, и знает французский, итальянский языки и музыку. Я никогда, никогда в жизни не расстанусь с ней.