Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн (книги серии онлайн .txt) 📗
– Сударь, – сказала она, – сделайте милость, следуйте за мною. Я отверженная дочь парижского палача и готова исполнять все ваши приказания, только пойдемте теперь к несчастной, которая, как я заметила, находится с вами в таинственных отношениях.
Нищая схватила меня за руку и повлекла за собою.
– К кому вы меня ведете? – спросил я.
– К маркизе; о, сжальтесь! Она сошла с ума!
Я пришел в ужас. Адель постигла та же участь, что и Виктора.
– Встреча с вами была причиной ее помешательства, – продолжала нищая, – помогите ей, ради Бога, помогите. Она лежит на соломе в амбаре, и никто не хочет держать ее у себя, опасаясь, что она подожжет дом.
– Я пойду с вами, – отвечал я. – Ведите меня к больной. Дорогой нищая рассказала мне многое из жизни Адели. О, Олимпио, она жестоко наказана, она пережила целые годы страданий и лишений! Сердце мое обливалось кровью, когда я слушал рассказ о ее страданиях. Нищая вывела меня за город и указала уединенную, грязную гостиницу, за которой было несколько конюшен и амбаров. Там на соломе сидела Адель, в таком состоянии, что я содрогнулся. На бледном, обезображенном лице и в больших неподвижных глазах я прочел безумие. Она не узнала меня. Она сидела в углу амбара со сложенными руками и напевала песню! Я остолбенел в ужасе.
Нищая нагнулась к ней. По-видимому, она любила Адель. Я заключил это по ее слезам.
– Посмотрите, не узнаете ли вы этого господина? – спросила нищая мягким, ласковым голосом, показывая на меня.
– Да, я его знаю, – стыдливо прошептала она, не смотря на меня, и слова ее проникли до глубины моей души. – Как мне его не знать? Это Виктор, который увлек меня, скажи мне: это Виктор?
Лицо ее искривилось; она ломала руки.
– Да, Олимпио, у меня не хватило духа перенести это ужасное зрелище. Она все же была моя жена! Она посмотрела на меня и боязливо наклонилась к стоявшей около нее на коленях Марион Гейдеман, точно провинившееся дитя, которое боится, что его накажут. Потом она тихо засмеялась, еще раз выглянула из-за Марион, громко захохотала и стала бормотать какие-то непонятные слова. Это были ужасные минуты, я бессмысленно смотрел на нее и не мог двинуться с места, до того меня поразило положение несчастной.
Наконец я пришел в себя. Надобно было действовать, – несчастная не могла оставаться в этом амбаре. Я подошел к ней и протянул руку.
– Адель, – сказал я ласково и с глубоким участием.
Она положила свою руку на мою и смотрела на меня во все глаза, будто не сознавая существовавших между нами отношений.
– Адель, хочешь идти со мною? – спросил я.
– О, да, сударь, но только не в Пале-Рояль! Там я видела нечто… нечто видела…
– Что же ты видела, Адель?
– Вам это хорошо известно, – отвечала она, засмеявшись безумным смехом и продолжая смотреть на меня во все глаза. – Э, вы мне не нравитесь; вы похожи на…
Она сильно зашаталась и снова бросилась на солому, боязливо косясь на меня.
Руки мои невольно сложились, я стал молиться за себя и за нее.
Потом я пошел к хозяину гостиницы и попросил его привезти мне из города карету. Сперва он отказывался, но когда я пообещал хорошо заплатить и увезти сумасшедшую, то он сам побежал за каретой. Он сообщил мне, что на шоссе Мэн есть дом для умалишенных, в котором «маркиза», как он называл Адель, найдет очень хороший уход.
Вскоре он возвратился с каретой. Я просил Марион Гейдеман помочь мне перевезти несчастную. Бедная нищенка охотно согласилась на это. Адель позволила ей посадить себя в карету, смеялась и шутила; но, когда я сел в карету, она испугалась и забилась в уголок, откуда продолжала коситься на меня.
Догадавшись о состоянии Адели, кучер шепнул мне, что знает дом сумасшедших на Орлеанской дороге. Я велел ему ехать туда.
Когда мы подъехали к высокой стене, окружавшей дом для умалишенных, я оставил Адель в карете под присмотром нищенки, а сам пошел осведомиться, удобно ли ее здесь поместить.
Я позвонил и велел проводить себя к доктору. Его звали Луазон. Из разговоров с ним я понял, что за деньги он сделает все. Он показался мне корыстолюбивым, однако я подумал, что Адели будет здесь хорошо, потому что я ничего не пожалею для нее – и я оставил Адель, взяв с доктора честное слово заботиться о несчастной. Таким образом я надеюсь оградить ее по крайней мере от нужды – исцеления же для нее нет.
Клод де Монтолон окончил свой рассказ. По выражению его лица и глаз Олимпио заключил, что встреча с Аделью оставила в его душе глубокие, неизлечимые раны.
– Это очень печальная повесть, и я вполне понимаю твои страдания! Но подумай о безвинно страдающей Долорес, подумай обо мне, Клод.
– Ты всегда можешь надеяться отыскать Долорес и быть счастливым ее любовью, но для меня все кончено. Я не ропщу, совесть моя чиста! Когда я нашел Адель в таком страшном положении, мое прежнее чувство к ней пробудилось с новой силой. Предо мной восстало мое погибшее счастье, и я подумал, что все могло бы иначе быть, что моя жизнь могла бы быть полна блаженства и счастья, но этого не было мне суждено.
– Где же теперь другая нищенка, как ты говоришь, дочь палача? – спросил Олимпио.
– Я знаю, что тебя побудило спросить про нее. Я также рассчитывал с помощью этой девушки попасть к Камерата. Марион Гейдеман брошена родным отцом! Она с радостью готова оказать нам всевозможные услуги.
– Так надо отыскать ее. Она даст нам совет, как освободить Камерата. Будучи дочерью палача, она, без сомнения, знает обычаи Ла-Рокетт.
– Нам незачем ее искать: она живет при Адели у доктора Луазона. Я уговорил ее остаться при больной.
– Хорошо! Ты знаешь, что я просил дона Олоцага, чтобы он, как посланник, требовал освобождения принца, испанского подданного. Если это ему не удастся и если Камерата не выпустят из тюрьмы, тогда мы хитростью освободим его, – сказал Олимпио. – Я знаю, что ты дружески протянешь мне руку в этом предприятии, я знаю, что ты находишь удовлетворение в том, чтобы помогать другим, я знаю все, Клод, и глубоко уважаю и люблю тебя! Долорес и Камерата! Мы посвятим им нашу жизнь! Но вот идет Хуан, какие важные известия он сообщит нам?
– Извините, что я помешал вам, – сказал прелестный мальчик, в больших, темных глазах которого отражался ум. – Во дворе стоит какой-то господин; он называет себя доктором Луазоном и хочет говорить с тобой, – прибавил Хуан, обращаясь к маркизу.
– Пригласи его сюда, Хуан, – ласково отвечал последний. Олимпио ушел в другую комнату, а Клод велел подать свечи и принял вечно улыбающегося доктора.
Мы еще узнаем последствия их разговора; теперь же возвратимся ко двору.
III. ДОН ОЛОЦАГА
Королева Испании очень обрадовалась браку императора с подругой ее детства. В этом союзе она видела для себя огромную выгоду, потому что соседняя страна войдет с ее государством в более дружеские отношения. С поздравлениями императрице Изабелла послала в Париж дипломата, дона Олоцага, зная, что в прежнее время графиня Евгения была неравнодушна к нему. Она надеялась на успех посольства, потому что дон Олоцага был не только искусный и ловкий придворный, но и приятный для императрицы представитель ее родины.
В самом деле, дон Олоцага был образцовый дипломат и любезнейший дворянин. Все дела он вел умно, осторожно и обдуманно, никогда не высказывал своих тайных мыслей, и был притом таким любезным, изящным кавалером, что во всех придворных кружках его принимали очень радушно.
Евгения, казалось, давно забыла про свое знакомство с Салюстианом Олоцага, а испанский посланник был так ловок и вежлив, что ни одним словом, ни одним взглядом не напомнил Евгении их прежнего знакомства и не дал повода к пересудам.
Через несколько дней после своего прибытия Олоцага испросил аудиенцию, которая и была ему немедленно дана.
Людовик Наполеон, казавшийся вполне счастливым и веселым во время блестящих празднеств после своего бракосочетания с Евгенией, делался неузнаваем, оставаясь один или с Моккаром. Его лицо делалось тогда угрюмым, на лбу появлялись морщины, в глазах сквозила тайная тревога.
