Путешествие Хамфри Клинкера - Смоллет Тобайас Джордж (прочитать книгу txt) 📗
— Сэр! — брюзгливо воскликнул дядюшка. — Я никак не могу тешить себя надеждой, что ваше секретное средство годится для моей болезни. Но больная, о которой вы говорите, едва ли могла стать такой здоровой, как вы воображаете.
— Я не мог ошибиться, — возразил философ, — так как трижды имел общение с ней. Я всегда проверяю таким способом свое лечение.
При этих словах леди удалились в угол комнаты, и кое-кто из них начал отплевываться. Что до моего дядюшки, то хотя он сперва разъярился, когда доктор сказал о его склонности к водянке, но тут, услышав это забавное признание, невольно улыбнулся… А для того, чтобы наказать этого чудака, он заявил, что у того на носу бородавка, которая вызывает подозрения.
— Я не берусь утверждать, что являюсь судьей в такого рода делах, — сказал он, — но мне как-то приходилось слышать, будто бородавки появляются вследствие такой болезни, а бородавка у вас на носу оседлала самую переносицу, которой, надеюсь, не грозит опасность провалиться.
Казалось, это замечание весьма смутило доктора Л., и он стал уверять, будто это только кожный нарост и кость под ним совершенно здорова; в подтверждение сего он предложил дядюшке потрогать его нос, чтобы тот мог убедиться на ощупь. Дядюшка заметил, что неделикатно брать джентльмена за нос и что он отказывается от этого предложения, после чего доктор повернулся ко мне и попросил меня оказать ему такую милость.
Я выполнил его просьбу и так грубо обошелся с его носом, что он чихнул и слезы брызнули у него из глаз к великому удовольствию всех присутствующих, а в особенности дядюшки, который захохотал впервые с тех пор, что я нахожусь вместе с ним, и сказал, что это местечко у доктора очень чувствительно.
— Сэр! — воскликнул доктор. — Натурально оно должно быть чувствительным! Но я сегодня же вечером сведу бородавку, дабы рассеять все сомнения.
С этими словами он весьма торжественно отвесил поклон всем окружающим и ушел к себе домой, где для удаления бородавки применил какое-то едкое средство, которое вызвало сильнейшее воспаление и огромную опухоль. И потому, когда он появился в следующий раз, его лицо было украшено ужасным хоботом, и то горестное волнение, с каким он рассказывал о своем несчастье, было чрезвычайно забавно.
Я был очень рад воочию увидеть чудака, который так потешал нас с вами, когда мы находили его в книге; но меня удивляет, что черты его портрета скорее были смягчены, чем преувеличены.
Мне нужно вам сказать еще кое-что, но письмо грозит разрастись до бесконечности, та теперь я дам вам передышку, а напишу со следующей почтой. Я хотел бы, чтобы вы той же монетой ответили на этот двойной удар вашему
Дж. Мелфорду.
Горячие Воды, 18 апреля
Сэру Уоткину Филипсу, — Оксфорд, колледж Иисуса
Любезный баронет!
Сажусь за стол, чтобы привести в исполнение угрозу, о которой упоминал в конце предыдущего письма. Дело в том, что мне не дает покоя одна тайна, и я давно хочу от нее отделаться. В ней замешан мой опекун, который главным образом привлекает наше внимание.
На днях, мне показалось, я обнаружил в нем слабость, отнюдь не подобающую его возрасту и нраву. Есть здесь скромная, весьма приятная на вид женщина; она приходит к источнику с жалким, истощенным ребенком, который тяжело болен чахоткой. Несколько раз я перехватывал пристальные взгляды дядюшки, которые он бросал на эту особу, и в этих взглядах было что-то подозрительное, но каждый раз он смущенно их отводил, когда подмечал, что за ним следят. Тогда я решил понаблюдать за ниц внимательно и увидел, как он с ней беседует в укромном уголке аллеи. Однажды, спускаясь к источнику, я встретил ее поднимающейся на холм по дороге в Клифтон и тотчас же заподозрил, что она идет к нам домой в заранее назначенный ей час, ибо было около часа дня, а в это время сестра и я обычно находимся у источника.
Подстрекаемый любопытством, я повернул назад и окольным путем вернулся незамеченный к себе в комнату, расположенную рядом с комнатами дядюшки. И в самом деле, женщину ввели в дом, но не к нему в спальню.
Он принял ее в гостиной, и я должен был перенести свой наблюдательный пост в другую комнату; а там в перегородке была щелочка, через которую я мог видеть все, что происходит. Когда женщина вошла, дядюшка привстал с кресла, хотя он и прихрамывает, и, пододвигая ей стул, предложил сесть, а затем осведомился, не желает ли она выпить чашку шоколада, от которой женщина, рассыпавшись в благодарностях, отказалась. После короткой паузы он ворчливым тоном обратился к ней, немало меня удивив, со следующими словами:
— Ваше несчастье, сударыня, тронуло меня, и, если вот эта безделица вам поможет, возьмите без всяких церемонии.
С этими словами он сунул ей в руку бумажку, которую она с трепетом развернула и, восторженно воскликнув: «Двадцать фунтов! О сэр!» — упала на диван и лишилась чувств.
Он весьма перепугался, но, опасаясь, мне кажется, позвать на помощь, ибо состояние женщины могло вызвать нежелательные подозрения, забегал в панике по комнате, делая ужасающие гримасы, пока наконец не догадался брызнуть водой ей в лицо, после чего она пришла в себя, но тут она дала волю своим чувствам. Она разразилась потоком слез и закричала во весь голос:
— Я не знаю, кто вы… Но поистине… достойный сэр… великодушный сэр!.. Мое горе и страдания моего бедного, умирающего ребенка… О! Если молитвы вдовы, если слезы благодарности сиротки могут снискать для вас… Милосердное провидение! Да снизойдет навеки его благословение на вас! Да…
Тут дядюшка прервал ее, все более смущаясь:
— Успокойтесь, сударыня, ради бога успокойтесь! Подумайте… В доме есть люди… Вот черт… Неужто вы не можете…
Она пыталась броситься перед ним на колени, а он хватая ее за руки и, стараясь усадить на диван, продолжал:
— Прошу вас… Успокойтесь… Помолчите… В этот миг в комнату ворвалась… Кто бы вы думали? Наша тетушка Табби! Дьявольски своенравная, смешная старая дева! Она всегда норовит вмешиваться в чужие дела, и, когда увидела, что эта женщина вошла в дом, она последовала за ней до двери, где и осталась подслушивать, но ничего не разобрала, кроме последнего восклицания дядюшки, и ворвалась в гостиную в страшном бешенстве, от которого кончик ее носа окрасился в пурпурный цвет.
— Тьфу, Матт! — вскричала она. — Что здесь происходит? Вы позорите себя и наносите бесчестье вашему семейству!
Она выхватила из рук незнакомки банковый билет и продолжала:
— Как? Двадцать фунтов! Соблазняете при свидетелях… А вы, моя милая, убирайтесь восвояси… Братец, братец, право, не знаю, чему больше удивляться — вашей похотливости или расточительности!
— Боже ты мой! — воскликнула бедная женщина. — Неужели добрый джентльмен может пострадать за поступок, который делает честь роду человеческому!
Негодование дядюшки тут прорвалось. Он побледнел, заскрежетал зубами, — глаза его засверкали.
— Сестра! — заорал он громовым голосом. — Ваша дерзость превосходит все границы!
С этими словами он схватил ее за руку и, открыв дверь, вытолкнул в комнату, где я стоял, растроганный до слез этой сценой. А тетушка, узрев эти знаки моего волнения, сказала:
— Меня не удивляет, что вы огорчены гнусными уловками своего близкого родственника… В его летах да с его хворостями… Ну и дела творятся! Нечего сказать, хороший пример подает опекун на благо своим питомцам… Какое неприличие! Какой ужас! Какой разврат!
Мне казалось, что во имя справедливости нужно было направить ее на верный путь, и посему я объяснил ей загадочную сцену, но это нисколько ее не образумило.
— Как! — воскликнула она. — Вы хотите меня убедить, чтобы я своим глазам не верила! Разве я не слышала, как он шептал ей, чтобы она молчала! Разве я не видела, как она плачет! Разве я не видела, как он пытался повалить ее на диван!
О, какой разврат! Какой ужас! Какая гнусность! Не говорите мне, дитя мое, о милосердии! Разве кто-нибудь отдаст двадцать фунтов из милосердия? Вы еще юноша и ровно ничего не знаете о жизни. Да к тому же своя рубашка ближе к телу. За двадцать фунтов я могла бы купить себе парчовое платье, отделку и мало ли еще что!
