Византия - Ломбар Жан (книги без сокращений txt) 📗
Она и брат родились на берегу голубой, хрустальной реки, в родовом поместье, уцелевшем от земельных владений, которые подарил два века перед тем Базилевс Юстиниан своей любовнице-славянке, спасавшей сына от ревнивой ярости лицедейки Феодоры, которая сделалась императрицею Востока. Сын этот носил подобно Юстиниану имя Управды и был славянского племени. Многочисленное потомство его из рода в род рождалось и подрастало в семейном поместье, которое таяло год от году, теснимое хищническими набегами кочевников, истощаемое пожарами жатв и строений. От отцов к сыновьям, от сыновей к внукам передавалось сказание о предке, статуя которого из золоченой бронзы искрометно высилась на Форуме Августа, как бы приглашая потомков к владычеству над Византией и через нее над всем миром. Из всего рода сейчас уцелели лишь Виглиница и Управда. Однажды ночью орды людей, желтокожих, с приплюснутым носом, узкоглазых, с волосами, заплетенными в косы – пришлецы, неведомо откуда, – напали на поместье и, усеяв его трупами, превратив все в развалины, увели скот и лошадей. Погибли отец их и мать, двое старших братьев и дед, в облике своем сохранивший черты древнего Базилевса Самодержца, изображенного на медалях, хранимых вместе с другими драгоценностями деревянного ларя, с которым издревле не расставались.
Уцелевшие от набега Виглиница и Управда выросли в кругу единоплеменных родов, беспрерывно теснимых кочевниками, бродившими от Дуная до Босфора, раскидывая шатры среди ковыля степей.
Они не забыли своего происхождения, и о нем напоминали им их славянские сородичи.
Случилось, что царствующий Самодержец Константин V решил влить свежие силы в население Византии, ослабленное мором, и повелел переселить сюда народы, бродившие на границах его Империи, чрезмерно великой, охватывавшей части Европы, Африки и Азии.
Отряды его войск ударами кнутов и натиском коней гнали к Византии целые славянские племена, рассеянные на Севере, и в числе других появились в столице Восточной Империи Управда и Виглиница.
Виглиница захватила с собой резной, кованый, деревянный ларь, в котором хранились символы власти, остаток родового богатства и много золотых монет с инициалами Юстиниана. В Аргопатрии – части города, замечательной двумя медными женскими статуями двадцати пядей высоты, – она обменяла их у менялы на золотые монеты, более современные. Сородичи славяне мало-помалу разбрелись и забыли ее с братом, но поведали, однако, беднякам предместий о двух потомках Юстиниана. Первым познал откровение некий фракийский носильщик, затем торговец ослами и, наконец, вожатый ученых медведей и собак – любимое развлечение византийцев в дни бегов. Они узнали набатеянина, после невероятных странствований прибывшего из Аравии. Гараиви был склонен к приключениям, способен к самопожертвованию, владел даром проповеди. Они вверили ему тайну, а дальше его, и остальных, познавших откровение, повлекло честолюбие. Оно рисовало перед ними те блага, которые дарует им Управда, сделавшись Базилевсом, а они надеялись, что сделать его Самодержцем удастся.
Гараиви, выслушав их, сошел со своей ладьи, заостренной с обоих концов, и, не говоря ни слова, не поблагодарив их, направился в монастырь во Влахерне, венчавший последний холм города. Он часто посещал его, привлекаемый учением, проповедуемым Игуменом и обсуждавшимся среди византийского народа. Строго говоря, он не совсем понимал его сущность, но чрезвычайная простота формы нравилась ему. По учению Гибреаса, религия Иисуса была религией Добра, борющегося со Злом. Бедные, униженные и слабые – таковы истинные члены Церкви Иисусовой. И наоборот, опорой Гадеса или Преисподней являются богатые, гордые, сильные. Добро и Жизнь единосущи и запечатлелись они в иконах, поклонение которым радует сердце, творит непорочное веселье души, несет наслаждение сокровенной природе человека и способствует, следовательно, вечному ее спасению. Под видом искусств человеческих, созидается рукой человека продолжение жизни. Два племени на земле способны сейчас к созданию Икон и к творению Искусств: эллинское, прославленное своим зодчеством, ваянием и живописью и совсем юное, еще вполне варварское племя славянское, которое таит в себе молодую, свежую, могучую способность к философскому постижению, чувствам, мысли. В обоих племенах этих предначертана судьба Империи. Через них свершится в ней окончательное торжество Добра и изгнание Зла, которое поддерживают в лице Константина V стремящиеся к разрушению икон и к преследованию поклоняющихся им.
Если вдуматься в смысл речей Гибреаса, то ересь скрывала в них манихеизм, осужденный богатой церковью и главным образом государственным вероучением Святой Премудрости. В Гараиви они будили смутные сомнения. Но народ византийский, – вековой враг Власти – уже с давних времен был в единении с Святой Пречистой. Велениям Ее повиновались Зеленые, – Зеленые, бывшие врагами Голубых, издавна поддерживавших жестоких и надменных Базилевсов, которые опирались на них в неумолимой борьбе своей с поклоняющимися иконам. Тесно сплелись тогда в душе Гараиви властные силы Византийского духа: религия Иисуса, Добро, Поклонение Иконам, Жизнь со Святой Пречистой, православными и Зелеными. Зло, Иконоборчество и Смерть нераздельны со Святой Премудростью, с Великим Дворцом, Иконоборцами и Голубыми. Его влекла проповедь Гибреаса, и он решил, что последует за ним, встанет за Добро против Зла. Это согласовалось с благородством, с пылкостью его души семита. Чего ждать ему, наконец, от богатых, горделивых и сильных – ему, бедному лодочнику Золотого Рога?
Гараиви сделался сторонником Гибреаса и это повело к таким последствиям: раз утром Виглиница и тринадцатилетний Управда увидели, как отворилась дверь их жилища и в ней показался дородный монах с жирными щеками, растрепанной бородой, черепом, усеянным редкими жесткими волосами и прикрытым четырехугольной скуфьей, облаченный в коричневую рясу и обутый в сандалии, прикрепленные у большого пальца кожаным ремнем. В руках монах держал мешок со съестными припасами, которые он насобирал по всем домам этой части города, а на улице оставил осла, нагруженного двумя корзинами, полными овощей и кусков мяса. Животное пронзительно заревело, монах обернулся, красный, косматый, простер руку и, остановившись на середине прохода, произнес:
– Не реви. Не призывай меня! Будь терпелив и спокойно ожидай! Иначе я назову тебя мерзостным, как называю гнусного Константина V, нечестивого Базилевса!
Монах этот, по имени Иоанн, был сборщиком милостыни монастыря во Влахерне за городскими стенами. Святая Пречистая исстари простирала над Византией благоволение своей Приснодевы и своего Иисуса. От сильных, богатых и гордых защищала она слабых, бедных и смиренных, не страшилась проклинать предержащие светские власти, а также и помазанных благодатью во Святой Премудрости, поддерживавших всякого, кто достигал в Великом Дворце торжества победы. Воина, вознесенного междоусобием, порфиророжденного, злодейски умертвившего своих родных, сановника, прелюбодействовавшего с супругой Базилевса – Августой, чтобы сделаться Базилевсом самому. Проклинала все преступления, злодейства и бесстыдства сильных мира сего, которые отпускались помазанниками Святой Премудрости, изобильно осыпанными почестями и благоволением. Следуя древнему преданию, Святая Пречистая твердо отвращалась от могущественных, и носимый ею туманный ореол ереси еще сильнее привлекал к ней умы народа. Исстари возмущала она народ против насилия и самовластия, ковала заговоры в пользу Самодержцев, которых мечта ее рисовала благочестивыми, кроткими, творящими общее благо, презирающими зло, преданными добру, грозными для злых, доступными добрым и, прежде всего, проникнутыми истинной верой, сторонниками поклонения иконам и символам, созданным изобразительными искусствами, которые облегчали усвоение религии юным народам, все еще тяготевшим к вещественности, неспособным сразу воспринять начала философии, лишенной всякой обрядовой основы.
Неизощренный ум Иоанна не мог раскрыть этого вполне отчетливо, и в объяснениях его было много недосказанного. Он говорил, а синие глаза Управды разгорелись, лицо оживилось, но не от торжествующего упоения верховной власти, к которой он предназначен был своей царственной кровью, а скорее от прилива религиозного мистицизма. Его детский разум радовали слова Иоанна. Он чувствовал себя вознесенным к ликам Иисуса и Приснодевы, к мозаикам ангелов, Апостолов и Святых на золотом фоне. В нем проснулось влечение его народа, создавшего пышное язычество, поздно обретшего крест, и вместе с тем зарождалось ощущение своего предназначения властвовать над человечеством, выказывая себя истинным потомком Юстиниана. Подойдя к Иоанну, он воскликнул:
