Графиня Калиостро - Леблан Морис (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
Империя пала. Жозина встречается с царем Александром I и едет в Россию. Какой титул носит красавица? Графини де Калиостро».
Барон д'Этиг ронял эти слова среди гробовой тишины зала. Все внимали его речи с глубочайшим вниманием. Рауль, совершенно сбитый с толку невероятной историей, тщетно пытался уловить в лице графини хоть какой-то след страха, удивления, волнения, — оно было совершенно спокойным и бесстрастным, и только чуть заметно улыбались ее прекрасные глаза.
— Этот доклад и еще, вероятно, то опасное влияние, которое графиня оказывала на двор императрицы, решили ее судьбу, — продолжал барон. — Был отдан приказ о высылке из Франции графини и ее брата. Брат выехал в Германию, она — в Италию. Некий молодой офицер сопровождал ее в поезде до Модены. Высадив ее на вокзале, он поклонился ей и сказал несколько вежливых слов на прощанье. Он выполнил приказ. Звали этого офицера герцог д'Арколь. Именно он помог нам добыть конфискованный номер «Шаривари» и секретный доклад полиции. Наконец, это он только что в вашем присутствии подтвердил, что сейчас, здесь, перед вами находится действительно та особа, с которой он впервые встретился двадцать четыре года тому назад…
Герцог д'Арколь поднялся и глухо, но отчетливо сказал:
— Я не верю в чудеса, но то, что я должен сообщить, прозвучит как свидетельство о чуде. Что ж, пусть так. Клянусь честью солдата, это та самая женщина, которую я высадил в Модене четверть века тому назад!
— И с которой вы простились весьма быстро и холодно, без единого комплимента, — тихонько добавила Жозефина Бальзамо.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил пораженный герцог.
— Я хочу сказать, что в то памятное утро французскому офицеру хватило вежливости лишь на самые сухие и официальные слова. — В ее голосе прозвучала легкая ирония.
— Что это значит?
— Это значит лишь то, что вы могли бы проявить больше любезности.
— Возможно… — отвечал герцог д'Арколь, с видимым трудом напрягая свою память.
— Вы наклонились к изгнаннице, сударь, поцеловали ей руку — поцелуй длился чуть больше положенного. Вы сказали: «Надеюсь, сударыня, вы не забудете минуты, которые нам довелось провести рядом. Что касается меня, я их не забуду никогда!»
Она повторила, подчеркивая последнюю фразу: «Никогда, вы слышите, сударыня, никогда!»
Герцог д'Арколь умел держать себя в руках, но, услышав точное повторение слов, сказанных мимоходом четверть века тому назад, он впал в такое смятение, что мог лишь пробормотать:
— Разрази меня гром!
Но тотчас же выпрямился и перешел в наступление, заговорив прерывисто, срывающимся от волнения голосом:
— Да, я забыл, сударыня. Ибо как ни приятно было воспоминание об этой встрече, второе наше свидание начисто стерло его из моего сердца.
— Когда же мы встретились вновь, сударь?
— В начале следующего года, в Версале. Я сопровождал французскую делегацию, уполномоченную заключить мирный договор с пруссаками на самых унизительных для нас условиях. Я узнал вас. Вы сидели в кафе с германским офицером, пили вино и смеялись. В тот день я понял все! Мне стала вполне ясной ваша роль на вечерах в Тюильри. И я догадался, чье задание вы выполняли!
Все эти разоблачения, весь рассказ о перипетиях этой фантастической жизни занял от силы десять минут. Факты были убийственными, тем более жуткими, что относились ко времени вековой, полувековой и четвертьвековой давности…
Рауль д'Андрези не мог прийти в себя от изумления. Сцена, разыгравшаяся на его глазах, казалась ему эпизодом из романа ужасов или скорее из какой-то мрачной и дикой мелодрамы. К тому же заговорщики, собравшиеся здесь, в старинном зале, тоже мало походили на обыкновенных людей. В тусклом сиянии свечей, едва помогавших солнцу осветить закоулки огромного помещения, зловещие фигуры присутствующих казались призрачными, бесплотными…
Рауль хорошо знал, как умственно ограничены все эти нормандские бароны — последние обломки давно минувшей эпохи. И все же, черт возьми, неужели они совсем лишились разума, если не понимают всей несуразности выдвинутых против пленницы обвинений? Но поведение графини Калиостро, сидевшей лицом к лицу с этими людьми, казалось еще более необъяснимым. Почему она молчала, тем самым как бы соглашаясь с обвинением? Неужели она не опровергла легенду о вечной молодости потому, что та ей льстила и существование ее каким-то образом отвечало ее целям? Быть может, она гнала от себя мысль об опасности и считала всю эту сцену всего лишь неудачной шуткой?
— Таково ее прошлое, — говорил в заключение барон д'Этиг. — Я не буду утомлять ваше внимание рассказом о последующих событиях. Отмечу лишь, что на протяжении всех этих лет Джузеппина Бальзамо, графиня де Калиостро стояла за кулисами самых печальных для нашей страны эпизодов — трагикомического заговора генерала Буланже, грандиозного скандала вокруг строительства Панамского канала и так далее. У нас есть лишь косвенные свидетельства, что она причастна ко многим тайным и грязным делам. Перейдем к современности. Однако предоставим слово ей самой. Можете ли вы, мадам, что-либо возразить относительно фактов, приведенных мною раньше?
— Да, — прошептала она.
— Что ж, говорите!
Молодая женщина начала, почти не скрывая насмешки:
— Я вижу, что попала во власть средневекового судилища. Уж не считаете ли вы все сказанное здесь неопровержимыми доказательствами, достаточными, чтобы отправить меня на костер как колдунью, еретичку, шпионку?
— Нет, — возразил Годфруа д'Этиг. — Все эти разнообразные документы и свидетельства были сообщены присутствующим с другой целью — как можно яснее обрисовать ваш портрет, сударыня!
— И вы полагаете, что достигли этой цели?
— В той мере, в какой это необходимо нам, да, достиг.
— Вы довольствуетесь малым.
— Кроме того, вы сами признались…
— В чем?
— Вы напомнили герцогу д'Арколю слова, произнесенные на вокзале в Модене.
— Да, но что из этого? — удивилась она.
— Вот три портрета. Не вы ли изображены на каждом из них?
Она взглянула на портреты и ответила утвердительно.
— Вот как! — воскликнул барон. — А ведь первый из них датирован 1816 годом — миниатюра с Жозины, графини Калиостро. Эта фотография относится к 1870 году. А третий портрет сделан в Париже совсем недавно. И все три подписаны вами: тот же рисунок букв, тот же характерный росчерк.
— Но что это доказывает?
— Что одна и та же особа…
— Одна и та же особа, — перебила его графиня, — сохранила в 1894 году тот же облик и даже цвет лица, что и в 1870, и в 1816 годах. Теперь вы отправите меня на костер?
— Не надо смеяться, сударыня. Вам ведь хорошо известно, что в кругу этих людей ваш смех звучит отвратительным богохульством.
Она в нетерпении ударила ладонью о подлокотник.
— Сударь, не пора ли закончить эту комедию? В чем вы меня обвиняете? Для чего я здесь?
— Вы здесь для того, чтобы держать ответ за ваши преступления.
— Какие?
— Мои друзья… Нас было двенадцать, двенадцать человек, сплоченных борьбой за единую цель. Сейчас нас осталось девять. Трое убиты, и убиты вами.
Раулю показалось, что по лицу женщины скользнула тень, но тут же оно приобрело свое обычное выражение, словно ничто не могло омрачить взор и душу прекрасной Джоконды, даже это страшное обвинение, произнесенное с такой зловещей силой.
Любая другая на ее месте была бы потрясена, ошеломлена, впала бы в отчаяние или в гневе бросилась на обидчика. Она же молчала, и никак нельзя было понять, говорило ли ее полнейшее спокойствие о невероятной наглости или о совершенной невиновности.
Друзья барона также хранили молчание, сидя неподвижно с суровыми лицами. Позади всех находился Боманьян — Джузеппина Бальзамо не могла его видеть. Опустив голову, он внимательно слушал обвинительный акт, его лицо было прикрыто ладонью, но пронзительные глаза, впившиеся в пленницу, сверкали из-под пальцев.
Сухо, не повышая голоса, Годфруа д'Этиг продолжил чтение:
