Тризна по женщине - Холт Коре (первая книга TXT) 📗
Это была мертвая хватка. Канга не сдавалась, она наносила удары, но Отта не разжимала зубов, по руке Канги потекла кровь, скоро Канга вся была в крови. Она истекла кровью у нас на глазах.
Вообще-то, от нее не было уже никакой пользы.
Теперь Отта надеется попасть в избранницы. Она старается спать рядом с Арлеттой и оказывает ей почести, как рабыня королеве.
Отта стара и уродлива.
А может, стара и прекрасна?
Мы одновременно поглядели на нее, я тоже уже не понимал, красива Отта или безобразна.
Мы тихонько вышли из свинарника.
Усеберг еще не проснулся. Утро словно остановилось, даже самое легкое дуновение не тревожило облаков и деревьев, трава безмолствовала, на стеблях тяжелыми жемчужинами повисла роса. Над ними кружили птицы. Ту самые две ласточки, что преследовали меня по дороге сюда, с жалобным криком проносились над нашими головами. Какой-то крупный зверь, очертания которого я скорее угадал, чем увидел, вышел на опушку, пересек поле и скрылся в тумане.
Дома были темные и низкие. Ни один дымок еще не поднимался. Дерновые крыши сливались с окружающими холмами. Ничьих шагов, кроме Хеминговых, не было слышно, а он ступал почти беззвучно. Ничьих голосов, кроме наших. Тоже таких тихих, словно нас пугала мысль, что дыхание, сорвавшееся с наших губ, потревожит пыль веков.
Теперь Хеминг вел меня к маленькому сараю, стоявшему особняком на вершине холма. За ним, врытая в склон, приютилась землянка. Дверей в сарае не было, лишь большая темная дыра в стене. Там внутри на санях спал старик.
— Это Бьернар, — шепнул мне Хеминг.
Он рассказал, что летом Бьернар всегда спит в этом сарае, а зимой перебирается в землянку, там и живет. Это один из рабочих муравьев Усеберга. Конечно, все они свободные люди. Никто не может их продать, и они находятся под защитой закона, не то что рабы. Но такому бедолаге, как Бьернар, ничего не остается, как гнуть спину на той усадьбе, где он родился, и довольствоваться тем, что ему предложат. Случается, такие, как он, иногда бегут. Но бонды обычно прогоняют их обратно домой.
Или — бывает и так — бонды меняют рабочего муравья на лошадь. Люди вроде Бьернара получают необходимое, чтобы в них теплилась жизнь, а время от времени тычки да затрещины. Многие находят себе женщину и плодят ребятишек. А когда придет время, их бросят в болото. В одном Усеберге таких человек тридцать или сорок. Понимаешь, их как бы и не существует. Не знаю даже, где они все ночуют. Никому из нас и в голову не приходит когда-нибудь пересчитать их.
Мы стояли и смотрели на Бьернара — он был худ и мал ростом, седая всклоченная бороденка, беззубый рот и высунутый язык придавали его лицу забавное и в то же время отталкивающее выражение. Руки были неестественно велики. На левой виднелся длинный шрам.
— Это сама его резанула, шрам так и остался, — сказал Хеминг. — Уж и не знаю, что на нее тогда нашло, умопомрачение, наверное, только однажды вечером она выскочила из своих покоев с криком, чтобы к ней кого-нибудь привели, кого она могла бы порезать. А кого именно, неважно. Что нам оставалось? Мы схватили Бьернара и связали его. И внесли к ней. Восемь человек несли его к ней — не потому, что он так тяжел, а потому, что всем хотелось поглазеть, как она это делает. Она потребовала, чтобы мы перерезали веревки.
— Будешь стоять сам! — приказала она. — А если шевельнешь пальцем, я убью твою лошадь.
Острым ножом она мгновенно полоснула его по руке. Он не шелохнулся.
Тогда она засмеялась.
И мы тоже.
Бьернару разрешили уйти.
Я тебе еще не говорил, что у него была лошадь? В молодости он только и болтал о том, чтобы завести себе лошадь! Он мечтал пойти с викингами в Ирландию, награбить там серебра и, вернувшись домой, купить лошадь. Но ведь ты понимаешь, таких, как он, не берут в викинги. Кто же будет обрабатывать землю, если не он и ему подобные? Он оставался дома. В Усеберг часто приезжали знатные викинги. Из Дании, из Уппсалы, из Скирингссаля, из Агдира, откуда хочешь. Но, наверно, Бьернар даже не видал их. Он гнул спину с киркой или лопатой и мечтал о лошади.
И вдруг, понимаешь, у выброшенного морем утопленника он нашел серебро. По крайней мере так он сам говорил. И он купил себе старую лошадь. Они жили вместе здесь, в землянке. Вот и наш Бьернар завел себе бабу, смеялись мы. Он чистил свою клячу и даже сам стал причесываться. Они вместе ходили к капищу, вдвоем, внутрь Бьернар не заходил, он не больно-то почитает богов, он стоял среди людей перед капищем, жевал смолу, сплевывал и воображал себя важным человеком с собственной лошадью. И вдруг он овдовел.
Так, во всяком случае, мы к этому отнеслись, да и он сам тоже. Лодин, эта тварь, напустил на нее свое колдовство. Однажды утром лошадь нашли в стойле сдохшей. Я, кажется, уже говорил тебе об этом? Лодин, понятно, хотел показать свою силу, только сила его не так уж велика, чтобы он осмелился бросить вызов королеве или кому-нибудь из нас. Другое дело — Бьернар. С тех пор Бьернар сделался вроде дурачка. Он хотел насыпать над своей лошадью курган. А мы хотели бросить ее в болото. Бьернар не согласился и закопал ее на одном из склонов. Теперь он хочет, чтобы и его тоже там похоронили, когда придет его время.
Только вряд ли. Не Бьернару решать такие вещи, у него нет родичей, которые могли бы вмешаться и выполнить его волю. Меня не удивит, если наша старая решит взять с собой его. Она всегда была похотлива. А мужчина остается мужчиной, даже и старый, и к тому же теперь Бьернар и работник-то уже никудышный. Много ли от него пользы.
Я не люблю вспоминать, как мы дразнили Бьернара, когда его лошадь сдохла. Может, мы и дразнили-то его только потому, что боялись Лодина — я признаюсь, хоть мне и стыдно, — боялись и хотели польстить ему, мучая Бьернара. Однажды, когда мы в бане нагляделись на голых девушек и были благодушно настроены, мы договорились сказать Бьернару, что он скоро получит новую лошадь. Не так-то просто было заставить его попасться в эту ловушку. Как все земляные черви, он очень подозрителен. Мы решили послать к нему Одни. К ней он всегда был расположен. Поначалу она отказалась. Чтобы люди надо мной не смеялись, мне пришлось напомнить ей о хворостине, которой она однажды отведала. Тогда она согласилась. Она пошла и сказала Бьернару, что наша старая раскаялась после того, как хватила его ножом, и потому купила новую клячу, которая будет принадлежать ему.
И он пришел. Но сперва принарядился: подрезал бороду — теперь она торчала двумя клоками по обе стороны подбородка. Смочил волосы, вытряс куртку, подтянул штаны и потуже завязал пояс, чтобы они не падали. Наконец он — мы за ним наблюдали — обтер испачканные землей руки и направился к нам.
Когда ему надо было попасть из своего сарая на общий двор, он всегда ходил узким проходом между старой избой и женским домом. Там уже стояли наготове два человека, которые опрокинули на него чан с жидким конским навозом.
— Лиха беда начало! — хохотали мы. — Сегодня навоз, а завтра и лошадь.
Но в тот вечер мне не было весело.
И Одни тоже. Когда наступила ночь, она отказалась плясать со мной на льняном поле.
Мы с Хемингом вернулись на двор. Туман над болотами сделался почти прозрачным, скоро начнется день. Хеминг показал мне длинный низкий сарай и сказал, что там спят швеи. Постройка на опушке леса — кузница, а в избушке за кузницей живет оружейник, который делает стрелы. Малые усадьбы отсюда не видны. Они в лесу. Бонды оттуда часто приходят работать в Усеберг. Что бы они ни надумали сделать, им на все надо просить разрешения. Жены у них, у большинства, кожа да кости, смотреть страшно, но кое-кто умудряется красть свинину, так те жирные, ну а уж если у какой из них хозяин настоящий мужчина, так он добывает семье пищу, загнав в яму оленя.
Дети в таких семьях умирают обычно в раннем возрасте. А все равно их хватает, чтобы набрать ополчение.
— Нет, неприятна мне эта история с Бьернаром, — вдруг сказал Хеминг.
