Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже - Дюма Александр (электронная книга .txt) 📗

Атос с тяжелым сердцем направился к дому.

– Рауль, – сказал он, обращаясь к сыну, – что-то подсказывает мне, что я видел их в последний раз.

– Меля нисколько не удивляет, что вам пришла в голову подобная мысль; мгновенье назад то же самое подумал и я, и мне тоже кажется, что я никогда уже не увижу господина дю Валлона и господина д'Эрбле.

– О, вы говорите об этом как человек, которого удручает совсем иное: сейчас все, решительно все предстает перед вами в черном свете; но вы молоды, и если вам я в самом деле не доведется больше увидеть этих старых друзей, то это случится лишь потому, что их не будет в том мире, в котором вам предстоит жить еще долгие годы. Тогда как я…

Рауль чуть-чуть покачал головой и с нежностью прижался к плечу отца.

Ни тот, ни другой не нашли больше ни одного слова, так как сердца их быль переполнены до краев.

Внезапно топот многочисленных лошадей и голоса на дороге в Блуа привлекли их внимание. Они увидели верховых, весело потрясавших факелами, свет которых мелькал между деревьями, и время от времени придерживавших копей, чтобы не отрываться от следовавших за ними всадников.

Эти огни, шум, пыль столбом от дюжины лошадей в богатых чепраках и нарядной сбруе – все это составляло странный контраст с глухим и мрачным исчезновением двух расплывшихся в воздухе призраков – Портоса и Арамиса.

Атос вернулся к себе. Но не успел он еще дойти до цветника, как ворота замка загорелись, казалось, пламенем. Факелы застыли на месте и как бы зажгли дорогу, Раздался крик: «Герцог де Бофор!»

Атос бросился к дверям своего дома. Герцог уже сошел с лошади и оглядывался вокруг.

– И здесь, монсеньер, – сказал Атос.

– А, добрый вечер, дорогой граф, – произнес герцог с той сердечностью, которая подкупала сердца всех встречавшихся с ним. – Не слишком ли поздно даже для друга?

– Входите, ваша светлость, входите.

Опираясь на руку Атоса, герцог де Бофор прошен в дом. За ними туда же последовал и Рауль, скромно шагавший сзади вместе с офицерами герцога, среди которых у него были друзья.

Герцог обернулся в тот самый момент, когда Рауль, желая оставить его с Атосом наедине, закрывал дверь и собирался перейти вместе с офицерами в соседнюю залу.

– Это тот юноша, которого так расхваливал принц? – спросил де Бофор.

– Да, это он.

– По-моему, он настоящий солдат! Он здесь не лишний, пусть останется с нами.

– Оставайтесь, Рауль, раз монсеньер разрешает, – повернулся к сыну Атос.

– Как он красив и статен! – продолжал герцог. – А вы мне дадите его, если я попрошу вас об этом, сударь?

– Что вы хотите сказать, монсеньер?

– Ведь я заехал проститься с вами. Разве вам не известно, кем я в скором времени стану?

– Вероятно, тем, кем вы были всегда, монсеньер, то есть храбрым принцем и отменным дворянином.

– Я становлюсь африканским принцем и бедуинским дворянином. Король посылает меня покорять арабов.

– Что вы, монсеньер!

– Это странно, не так ли? Я, чистокровный парижанин, я, король предместий (меня ведь прозвали рыночным королем), я перехожу с площади Мобер к подножию минаретов Джиджелли; из фрондера я превращаюсь в искателя приключений.

– О монсеньер, если бы не вы сами говорили об этом…

– Вы б не поверили, разве не так? Все же вам придется поверить и давайте простимся. Вот что значит обрести вновь королевскую милость.

– Милость?

– Да. Вы улыбаетесь. Ах, дорогой граф, знаете ли вы, почему я принял подобное назначение?

– Потому что слава для вашей светлости превыше всего.

– Какая там слава – отправляться за море, чтобы стрелять из мушкета по дикарям! Нет, там не найду я славы, и всего вероятнее, что меня ожидает там нечто другое… Но я неизменно хотел и продолжаю хотеть, чтобы жизнь моя, слышите, граф, чтобы жизнь моя заблистала еще и этой гранью, после того как пятьдесят долгих лет она излучала самый причудливый блеск. Ведь посудите-ка сами, разве не странно родиться сыном короля, воевать с королями, считать себя одним из могущественнейших людей своего века, никогда не терять собственного достоинства, походить на Генриха Четвертого, быть великим адмиралом Французского королевства – и поехать за смертью в Джиджелли ко всем этим туркам, маврам и сарацинам?

– Монсеньер, вы так упорно настаиваете на этом, – сказал смущенный словами Бофора Атос. – С чего это вы решили, что столь блистательная судьба оборвется в этом жалком углу?

– Неужели вы думаете, справедливый и доверчивый человек, что, если меня отправляют в Африку под таким смехотворным предлогом, я не постараюсь выйти из этого смешного положения с честью? И не заставлю говорить о себе? А чтобы заставить говорить о себе, когда есть принц, есть Тюрепи и еще несколько моих современников, могу ли я, адмирал Франции, сын Генриха Четвертого и король Парижа, сделать что-либо иное, кроме того, чтобы подставить свой лоб под пулю? Черт возьми! Уверяю вас, об этом, будьте спокойны, несомненно заговорят. Я буду убит назло и вопреки всем на свете. Если не там, то где-нибудь в другом месте.

– Монсеньер, что за чрезмерное преувеличение! А в вашей жизни чрезмерной была только храбрость!

– Черт возьми, дорогой друг, это не храбрость, настоящая храбрость это ехать за море навстречу цинге, дизентерии, саранче и отравленным стрелам, как мой предок Людовик Святой. Кстати, известно ли вам, что эти бездельники пользуются отравленными стрелами и посейчас? И потом, я об этом думаю уже очень давно. А вы знаете, если я хочу чего-нибудь, то хочу очень сильно.

– Вы пожелали покинуть Венсен, монсеньер?

– Да, и вы мне помогли в этом, друг мой; кстати, я оборачиваюсь во все стороны и не вижу моего старого приятеля Вогримо. Как он и что он?

– Вогримо и доныне – почтительный слуга вашей светлости, – улыбнулся Атос.

– У меня с собой для него сто пистолей, которые я привез как наследство. Мое завещание сделано.

– Ах, монсеньер, монсеньер!

– И вы понимаете, что если б увидели имя Гримо в моем завещании…

Герцог расхохотался. Затем, обратившись к Раулю, который с начала этой беседы погрузился в раздумье, он произнес: