Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗

Сегодня как раз была ночь с 19 на 20 июля [50]. И Ванька, лежа в какой-то канаве неподалеку от кладбища, с тоской думал, что слежка за Шнырем выйдет ему боком. В особенности его смущало то, что к Ваське и его напарнику присоединился Чугун. Этого быка боялся весь Подол. В повседневной жизни добряк и сострадалец, Чугун мгновенно свирепел, когда его задевали за живое. А в гневе, при всей своей силушке, он был страшен.

«Он всех этих фараонов сломает, как веник, – думал Золотой Зуб не без приятного томления в душе. – И где только Семиножко нашел такую гоп-компанию? Как грибы-поганки – плюгавые, на тонких ножках, и слюни у одного текут, словно у юродивого на паперти».

Нужно сказать, что и сам пристав был не в восхищении от своей команды. Он подобрал, что плохо лежало. От услуг этих трех агентов отказались все его коллеги. «Пьянь-рвань подзаборная» – так охарактеризовал их брезгливый Шиловский.

Семиножко сумел привязать их к себе разными послаблениями. И не только. Все трое уже давно могли сидеть в тюрьме, но пристав помог им избежать наказания, и теперь агенты готовы были выполнить любой его приказ.

Старшим среди них считался Тетеря. Главным его достоинством были огромные совиные глаза, которые могли видеть в темноте, и совершенно глупый вид, на который ловились даже большие умники.

Вторым по рангу считался Совпель. Это была его фамилия. И она подходила агенту как нельзя лучше. Обычно он работал среди нищих, на киевском «дне», где его считали своим. Когда Совпель просил подаяние, почти все бросали ему в плошку монеты и торопились побыстрее пройти мимо, потому что его слюнявую (а в зимнее время сопливую) физиономию нормальному человеку нельзя было лицезреть без гадливости.

Третьим пристав взял Жука. Знакомые и приятели называли его Жучилой. Черноволосый, со смуглым цыганковатым лицом, он был проворным, как хорек, наглым и жестоким, словно записной «иван» [51], и мог залезть в любую щель.

Но при всей внешней непохожести этой троицы их объединяла одна-единственная страсть – к выпивке. Они могли квасить сутками, при этом оставаясь в трезвом уме и в состоянии самостоятельно передвигаться. Семиножко приводил их в чувство (чтобы они не бражничали, а работали) простым способом – бил по мордам. А рука у пристава, нужно отметить, была тяжелая.

Жук и Тетеря лежали рядом, прячась за одним из надгробий. Они подобрались совсем близко, и им был виден ящик, который злоумышленники вытащили из могилы. Особенно хорошо рассмотрел его глазастый Тетеря.

– Цинковый… – шепнул он Жуку, почти не шевеля губами, – будто ветерок легкий коснулся его губ.

– А в нем рыжа [52]… – точно так же прошелестел ему в ответ Жук. – Зуб даю…

Он вспомнил, сколько пообещал им Семиножко за помощь в этой операции, и скрипнул зубами. «Вот сволочь! – подумал Жук. – Нам по пятьдесят рубчиков, а себе – пуд золота. Ну, сытая его морда! Так и норовит на чужом горбу въехать в рай».

Тут его осенила другая мысль, и он покосился на Тетерю. Выпуклые глаза напарника, казалось, вот-вот выскочат из орбит, с таким напряжением он следил за каждым движением злоумышленников.

«А может?.. – Жуку вдруг стало жарко, несмотря на ночную прохладу. – Сговоримся с Тетерей, кончим пристава – и в Гуляй Поле. Там все свои, схоронят. Совпель… И его надо грохнуть. Это еще тот гусь. Мне он ни сват ни брат. Тетеря тоже его не любит…»

В это время пристав Семиножко напряженно размышлял, что ему делать дальше: взять гробокопателей до того, как они вскроют ящик, или после того? А вдруг там кости? Вот смеху потом будет… Над ним начнет потешаться весь Киев. Уж что-что, но выставить дураком хохлы могут кого угодно. Был бы повод, а запасов юмора у них хватит. И батьку родного не пожалеет истинный хохол, лишь бы хорошо пошутить, а значит, выпендриться перед всем миром.

Гробокопатели совещались. Что-то их явно смущало. В особенности Ваську Шныря. Он то и дело встревоженно оглядывался по сторонам, будто каждую минуту ожидая какой-нибудь напасти. Остальные двое (в одном из них, широкоплечем здоровяке, пристав узнал Клима Чугунова, известную в полиции личность) тоже чувствовали себя на кладбище не очень уютно, хотя вокруг царила удивительная тишина – будто в округе все вымерло, даже ночные птицы.

Наконец после недолгого совещания сильный, как вол, Чугун легко подхватил ящик на плечо, и все трое пошагали к близлежащему леску – от греха подальше. Вдруг кто заметит? Посторонних на погост ночью и калачом не заманишь, но вот церковные сторожа иногда ради разминки заглядывали и сюда.

Семиножко невольно выругался. Тысяча чертей им в печенку! И как теперь быть? Гробокопатели так быстро вышли из оцепления, что его агентам оставалось лишь своими гляделками беспомощно хлопать.

Смешно оттопырив зад, пристав пополз на карачках к Совпелю, который таился неподалеку.

– Передай Жуку и Тетере приказ: идти вслед за ними, следить. Брать, когда вскроют ящик. Это если я не успею к тому моменту. Окажут сопротивление – бейте их наповал. Но сами под выстрелы не подставляйтесь! Может, и у них есть револьверы. Понял?

– Так точно, Петро Мусиевич, понял!

– Ну давай, давай, соколик! Поспешай! Да пригнись пониже, охломон! За версту тебя видно…

Золотой Зуб заметил маневр Семиножко и хотел уже последовать за агентами, но тут его придержал страх. Он вцепился в душу Ваньки железными когтями, и это было так больно, так страшно, что Золотой Зуб едва не вскрикнул, да вовремя успел захлопнуть рот: услышит пристав – прибьет.

Он так и остался лежать в канаве, млея от дурных предчувствий. Что касается Семиножко, то он решил зайти с фланга. Пристав уже понял, куда направились гробокопатели. На опушке леса, как раз на круче, над прудами, была удобная полянка, скрытая от любопытных глаз. Похоже, Шнырь знал об этом, потому что шел впереди и показывал остальным дорогу.

Пристав был прав. Ваську обуревали примерно те же чувства, что и его «коллегу» – Золотого Зуба. Ему даже почудилось, что некоторые надгробия начали шевелиться. Он с ужасом подумал, что еще немного, и покойники могут выйти из могил, ведь они, по сути дела, занимаются святотатством.

Шнырь не считал себя шибко богомольным, но в детстве у него была родная бабка, которая таскала мальчонку на все церковные службы. Из-за этого Васька верил в разные чудеса и высшие силы и когда воровал кошельки неподалеку от какой-нибудь церкви (а в центре, в самом фартовом месте Киева, церкви и храмы встречались на каждом шагу), то непременно жертвовал на богоугодные дела десятую часть своей прибыли.

Возможно, именно по этой причине карающая десница закона все время промахивалась, и Васька ходил на свободе. Так это или не так, но Шнырь свято уверовал в великую силу «церковной десятины» и никогда не жадничал.

– Надо уходить с погоста, – сказал он подельникам.

– Чего это? – спросил Чугун; справившись с первым волнением, он уже примерялся, с какой стороны удобнее пилить цинковый ящик.

– Того! – отрезал Васька. – Чтой-то мне не по себе, – все же объяснил он недоумевающему Климу жалобным голосом. – Нутром чую какой-то пожар [53]…

– Кончай праздновать труса! – вступил в разговор и Петря. – Здесь только мы и надгробия. Чем скорее мы откроем этот ящик, тем быстрее отсюда уберемся.

В отличие от Шныря Лупан точно не знал, какому Богу молиться. Родился он православным, потом его родители стали по какой-то причине католиками и заставили Петрю креститься по-иному – слева направо. А затем отец вообще принял мусульманскую веру, потому что так было выгодно для торговли.

Но это не спасло его от сабли янычара, который зарезал Лупана-старшего, как барана, только за то, что молдаванин склонился перед ним не так низко, как полагалось. После этой трагедии семья Петри бежала в пределы Российской империи.