Умытые кровью. Книга I. Поганое семя - Разумовский Феликс (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
II
Поднялся Граевский от грохота разрывов. Еще ничего не понимая, действуя по фронтовой привычке, он быстро натянул штаны, сунул в сапоги босые ноги и, нырнув, не застегивая, в гимнастерку, растолкал сладко спавшую дивчину:
– Подымайся, живо.
За окнами уже рассвело, в щель между шторами сочился свет пасмурного зимнего утра. Снова бабахнуло, теперь совсем близко, отель «Пассаж» вздрогнул, и в комнату вместе с выбитыми стеклами ворвался морозный воздух.
– Ой, лишечко! – Еще толком не проснувшаяся, как была, в неглиже, барышня сдуру полезла под кровать.
– Куда! Одевайся!
Дивчина кое-как влезла в платье. Чулки и пояс – в одну руку, туфли в другую, и с криком: «Ратуйте, люди!» молнией метнулась вон из номера.
– Так-то лучше. – Не сдержав ухмылки, Граевский надел шинель, захватил вещмешок и выскочил следом. В коридоре он очутился одновременно с Паршиным, тот был сосредоточен, одет не по форме и нежно поддерживал за плечи отчаянно зевавшую гимназистку. Чуть позже появился Страшила, мрачный, недовольный, видимо, потревоженный в самый неподходящий момент. К его мощному торсу жалась хозяйка заведения, взлохмаченная, поблекшая, с тревожным блеском в глазах. Ночь любви состарила ее, с безжалостностью палача обнажила морщины начинающей увядать женщины.
В коридоре тем временем уже вовсю хлопали двери, из номеров вылетали разбуженные постояльцы, какие-то хмурые личности, полуголые девицы. Крики, суета, женский визг. Откуда-то вынырнул вчерашний Хайм, ошалевший, с выпученными глазами:
– Кулой гэвэл! – Голова его мелко тряслась, посеревшее лицо походило на печеное яблоко. – Что они делают, что делают они! Этого же даже Содома не делала с Гоморрой!
С пояса его штанов скорбно свисали старые, донельзя засаленные подтяжки.
Канонада между тем усилилась, стреляли побатарейно, фугасным огнем. От близкого разрыва потолок в коридоре пошел трещинами, посыпалась штукатурка и на разбитых стеклах заиграли отсветы пламени – напротив, через улицу, загорелась керосиновая лавка.
– Едрена мать! – Хозяйка заведения перекрестилась, повисла у Страшилы на руке. – Это ж конец света! Геенна огненная!
– Судя по всему, это шестидюймовка, мадам. – Граевский сочувственно глянул на Страшилу, усмехнулся. – Будет очень нехорошо, если очередной снаряд угодит нам на головы. Может, продолжим разговор в подвале?
– Зачем в подвале? Для чего в подвале? – Отчаянно жестикулируя, Хайм придвинулся к хозяйке заведения, выпученные глаза его бешено вращались. – Мадам Полина, вы все ж таки не забывайте, там же винный припас, закрома… Эта ж публика живо приделает этому всему длинные ноги.
Но тут громыхнуло совсем рядом, да так, что здание гостиницы заходило ходуном, и вопрос решился сам собой – Хайм первым бросился на кухню, откуда по узкой каменной лестнице можно было спуститься в подвал. Постояльцы, веселые барышни, офицеры устремились следом за ним, а на улицах древнего Киева рушились дома, огромными кострами полыхали пожары, рвались снаряды на Крещатике и в Лавре. Это большевики, выставив свои батареи в районе Дарницы, начали бомбардировку безоружного города. С какой целью – непонятно. Видимо, главнокомандующий Муравьев любил театральные эффекты ничуть не меньше, чем прапорщик Паршин.
В подвале было свежо, пахло сыростью, крысами и березовыми поленьями, аккуратно сложенными вдоль стены. Свет хмурого утра с трудом пробивался сквозь крохотные оконца, выхватывая из полумрака лари, рундуки, тугие мешки, подвешенные к потолку. Из больших, поделенных на гнезда корзин выглядывали горлышки бутылок.
Не переставая чертыхаться, Страшила отыскал в полутьме Хайма и тронул его за плечо:
– А что, любезный, сапожник есть тут где-нибудь поблизости?
– Три погрома, три свирепых еврейских погрома прошли через меня. – Тот сидел на напольных, с разновесом, весах и, уткнувшись лицом в ладони, раскачивался, словно на молитве в синагоге. – Но меня еще никогда не брали на пушку. И хотел бы я знать, кто пропоет «Эль молей рахим» над моим остывающим телом? А сапожник есть, как не быть сапожнику. По нашей стороне после ихней церкви третий дом направо, тройное удовольствие: хочете – ремонт, хочете – на заказ, хочете – обувной конфексион под фирмой «Элегант». Может, поехать мне все же в Буэнос-Айрес? Там, говорят, шикарный климат и сплошные мулаты в панамах.
– А здесь собачий холод и сплошные евреи в подтяжках. – Страшила беззлобно ухмыльнулся и, шаркая оторванной подошвой, подошел к Граевскому: – Ну что, командир, пора огонь разводить, не май месяц. Да и позавтракать не мешало бы.
Пооглядевшись, стали обустраиваться. Высадив стекла в оконцах, чтобы вытягивало дым, разожгли шумный, веселый костерок, принесли из кухни пару выварок. Одну, побольше, поставили за поленницу – нормальная жизнь начинается с сортира, другую, с водой, водрузили на огонь, и гостиничный повар, сразу воодушевившись, принялся готовить кулеш по-казацки с салом. Жизнь потихоньку налаживалась. Визги, крики и громовые проклятья поутихли, постояльцы побойчее притащили из отеля кое-какую мебель, керосиновые лампы, посуду, свечи. Хайм, перестав громко печалиться, с мрачным видом принялся бродить по подвалу, девицы хором попросили горячительного, и хозяйка, закурив, указала папиросой на бутылочное эльдорадо:
– Бог с вами, пользуйтесь.
Обедали с аппетитом и водочкой, потом тянули время за разговорами, картами и опять-таки водочкой, затем ужинали при свечах, пили чай с черствыми булками и, наконец, отправились на боковую – под грохот нескончаемой канонады. Однако ровно в час ночи стрельба прекратилась, словно отрезало.
«Ну-ну, притомились товарищи. – Проснувшись от наступившей тишины, Граевский нащупал спички, закурил и, почувствовав, что больше не уснет, поднялся. – Значит, не сегодня-завтра заявятся».
В подвале царил полумрак – костры, разложенные на ночь, прогорели, люди, разбившись на тесные компании, жались к остывающим углям. Слышались храп, стоны, кто-то скороговоркой бормотал во сне:
– Нансук, грисбон, шивьет, марин, сто карбованцев аршин…
– Петя, подъем. – Присев на корточки, Граевский растолкал сопевшего неподалеку Страшилу, усмехнулся: – Хватит спать, пойдем, ноги разомнем.
– Кому не спится в ночь глухую? – Осторожно, чтобы не потревожить мадам Полину, подпоручик вылез из-под вороха шуб, угрюмо почесываясь, натянул сапоги. – Сказать? – Однако, вспомнив про конфексион «Элегант», подобрел и, кряхтя, принялся надевать шинель. – А вообще-то, ночной моцион не повредит, можно совместить приятное с полезным.
В полутьме подвала он казался неправдоподобно большим, похожим на былинного Микулу Селяниновича. Стараясь не шуметь, разбудили Паршина, мирно почивавшего в объятьях гимназистки, сунули в карманы револьверы, взяли «летучую мышь», пошли.
На кухне наслаждался жизнью огромный, рыжий, по всему видно, кладенный кот. Не испугавшись артиллерийской канонады, он преспокойно нажрался ветчины, сметаны, яиц, сала, прошелся по шкафам и полкам и теперь вальяжно развалился на мармите, не обращая на чужаков ни малейшего внимания.
– Эх, ты, – Граевский сразу вспомнил дядюшкиного любимца Кайзера, на душе у него стало нехорошо, тревожно, – двигал бы лучше к нам, в подпол, ловил бы крыс.
Откуда-то из глубин памяти, из бесконечно далекого детства ему вдруг пришли на ум слова из сказки: «Что же ты наделал, коток, серый лобок? Приедет зять, где будет сметаны взять? Поневоле придется зарезать козла да барана!» Помнится, это тетушка читала за ужином большую нарядную книжку, они с Варваркой замирали от восторга, а горничная совала им в открытые рты омерзительно приторную манную кашу на меду.
На улице было ясно, морозно и скользко, под ногами крошилась бугристая, хрусткая наледь. Бледный лунный свет лился на разрушенные дома, дымящиеся пепелища, вывороченные камни мостовых. Повсюду полыхали пожары, но их никто не тушил, казалось, весь город вымер. Правда, изредка все же попадались люди. Вихляющей походкой негодяев они тянулись к изувеченным домам, шмыгнув по-крысиному внутрь, тащили в темноту тюки с добычей и, торопясь, суетливо оглядываясь, возвращались. Жадность человеческая безгранична…
