Царское проклятие - Елманов Валерий Иванович (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗

От этого решения, тем более принятого собственноручно, а не под воздействием того же Палецкого, он вдруг почувствовал себя как-то залихватски бесшабашно. В таком состоянии либо в омут головой, либо на коня, да поперед всех с вострой сабелькой на ворога, потому как — вожжа под хвост попала… Когда человек испытывает такое — он и на плахе улыбается, и голову держит гордо, даже если она и впрямь повинна.

Опять же и выбор у него был невелик. Тут либо прочь из царского терема, или будь истинным его владельцем. Третьего же — увы — не дано.

К тому времени, отстояв заутреню в маленькой церквушке, бояре уже давно собрались в Думной палате. Хотя какая там Думная — чай, не Кремль. Просто из просторной трапезной вынесли столы, лавки отодвинули к стенам да заменили царское кресло на некое подобие трона.

Вошел Иоанн туда широким шагом, но без всякой величавости, как и советовал Палецкий. На бояр почти не глядел — мазнул вскользь глазами и вновь устремил хмурый взор вперед, к неотвратимо приближающемуся стольцу, на котором ему предстояло воссесть. Однако то, что он уловил краем уха, выдернув из глухого шепотка, его немало порадовало. Он-то не смотрел на них больше от страха, собираясь с силами, а они решили — гневается.

На свое место усаживался степенно, можно сказать — тяжело. Не было привычки, да и неуверенность сделать что-то не так тоже сковывала изрядно. Но тут уж кто кого. Либо он своему страху горло подставит, оставшись Подменышем, пусть и в нарядных царских одежах, либо — одолеет, окончательно став царем.

Начал разговор так, как учил еще Федор Иванович — с обличений. Поначалу общих, никого не задевающих, но заставивших поежиться чуть ли не каждого из присутствующих, затем перешел к конкретным. Лишь раз он осекся, дрогнув голосом. Случилось это, когда какой-то дородный боярин, сидевший через два человека от Палецкого, что-то шепнул своему соседу, не сводя пристального взгляда с Иоанна.

«Не иначе как решил поделиться с ним мыслью, что не похож ныне государь на самого себя, а то и вовсе…» — мелькнуло испуганное. И тут же вспыхнуло острое желание вскочить и бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше. Но воли он чувствам не дал, мысленно со всей злостью сдавив их в кулаке, и вновь с благодарностью вспомнил Карпова. Это ведь он учил:

— Однова случается, что такое нахлынет, кое и вовсе лишнее, а то и вредное. Управиться же с таким тяжко, но надобно, да еще так, чтоб никто и не заметил. Ты представь будто то, что тебя обуяло — страх ли, оторопь, али иное, — живое. Ну, словно человечек. Токмо человечек сей, хоть и злобен, но мал и тщедушен. Так ты его в мыслях за глотку ухвати, али вовсе поперек тулова, и дави, дави стервеца, покудова он не издохнет.

Иоанн управился, задавил.

«Никаких вовсе», — произнес он чуть ли не вслух и, согласно наставлениям учителя, тут же перешел в атаку:

— Али я скушно сказываю, князь Юрий Иванович? — обратился он к не в меру разговорчивому боярину, вовремя вспомнив, что перед ним Темкин. — Так ты погодь малость — далее веселее пойдет. Али тебе нет охоты выслушать, кто черных людишек на бунт подстрекал и чьи холопы лжу несусветную всем москвичам сказывали о волшбе да чародействе? — И он обвел всех неторопливым взглядом, отчаянно пытаясь за отпущенные ему крохотные мгновения понять — кто из бояр проявит свою вину каким-либо жестом или еще чем.

Иные и впрямь не выдерживали пристального взора царя, отворачивая глаза и устремляя их либо в пол, либо на бревна противоположной стенки.

— А догадаться нам не в труд было. Донесли уже мне людишки — чьи терема московский люд стороной обошел. И дивно мне — когда народец ко двору моей бабки [139]ринулся, допрежь него и терем боярина Григория Юрьевича Захарьина стоял, и боярина Федорова, и твой, Юрий Иванович, — резко ткнул он пальцем в Темкина.

От неожиданности князь даже подскочил на лавке.

— Дозволь слово молвить, государь! — взмолился он тут же. — Мы ведь у самого народишка вопрошали, и то, что им сказано было, то и тебе поведали. Сами же ни единой буквицы из услыханного…

— Ты слова у меня просил, да я тебе его покамест не давал, — бесцеремонно оборвал его царь. — Слово молвить я тебе потом дозволю, ибо не все еще мною обсказано. Так вот, дабы долгие речи не вести, поведаю, что ни у кого из вас ни на терем, ни на добро, ни на холопьев дворовых люд московский отчего-то не покусился, меж тем как стояли они все целым-целехоньки, окромя трех — князя Дмитрия Федоровича Палецкого, да еще князя Дмитрия Иваныча Бельского и Василия Михалыча Скопина-Шуйского. — И все тут же с некоторой завистью покосились на упомянутых, которые, как получалось, разом избавлялись от подозрений со стороны царя.

— Ну, с ними понятно. На что в руинах ковыряться, коли пожирнее добыча имеется, — все так же неторопливо продолжал Иоанн. — А вот с вами… Вот я и мыслю — почто они мимо цельных пробежали? То мне первое дивом показалось. Но есть еще и второе. Я про саму лжу реку, — пояснил и злобно, как показалось сидящим, на самом же деле радостно улыбнулся царь.

Радостно, потому что чувствовал, что все — робкий и неуверенный в себе холоп Подменыш где-то там глубоко внутри, и теперь только от самого Иоанна зависит, позволить ему или нет вынырнуть на свет божий.

— Ну не верю я, что народишко сам до такого додумался. Мне мамки в детстве много баек сказывали, но не упомню, чтоб хоть в одной злая ведьма град христианский водой кропила, коя на мертвых сердцах настояна. Куда проще взять его и попросту запалить. И удалось по моему повелению споймать кое-кого из тех, кто эту лжу людишкам сканазывал. Жаль, что не всех, да мне и немногих хватило.

Иоанн еще раз улыбнулся, делая многозначительную паузу и вновь пристально окидывая взглядом сидящих. Теперь и не особо внимательный человек заметил бы, как заерзала на своих бархатных и парчовых полавочниках чуть ли не добрая половина бояр.

— И сызнова не пойму, — произнес он вкрадчиво. — То ли мои каты и впрямь худо свое дело знают, то ли хлипки все пойманные оказались, то ли по чьей-то указке их так скоро до смерти запытали, — протянул он задумчиво, и тут же не услышал — почувствовал еле слышный вздох облегчения.

— Напрасно ты, Григорий Юрьич, возликовал, — повернул он голову еще к одному толстяку, мгновенно побагровевшему от испуга. — Неужто мыслишь, что коль ты стрыем [140]Анастасии Романовне доводишься, то с тебя теперь и взятки гладки? Не дело государю родичей своих миловать, коли вина на них явная. Чрез то и иные возроптать могут. Вон, Федор Иваныч, к примеру, — указал он на соседа Захарьина. — Род Скопиных-Шуйских один из самых именитых на Руси. Скажет он мне, почто же меня, такого же Рюриковича, на плаху, коль вина у нас с Григорием Юрьичем одинакова, а ведь тот и не из князей вовсе, да и возвысился лишь потому что я в женки Анастасию Романовну из его рода взял? И что я ему поведаю?

И, не давая никому опомниться, Иоанн перешел на остальных, осыпая их насмешками и мекая, что ему все доподлинно известно. Однако под конец своей речи, когда напряжение в импровизированной Думной палате дошло до предела, а не просто толстого, но огромного князя Михайла Васильевича по прозвищу Хворостина, сомлевшего от духоты, вытащили на свежий воздух, когда все ожидали, что вот-вот и кликнет царь своих слуг для расправы, он, как ни удивительно, смягчился. Благодушно махнув рукой, Иоанн произнес:

— Быть бы вам всем… сами ведаете где, да отец Сильвестр отмолил. Сказывал он мне, яко в святом писании писано: «Всяк человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо тогда не сотворит он неправое». Потому я, памятуя, что милость во время скорби благовременна, яко дождевые облака во дни засухи, решил всех помиловать… Окромя одного.

Все вновь затаили дыхание. Из предыдущего никак было не понять — на кого именно царь гневен более всех прочих, а потому для мысленного взора чуть ли не каждого их присутствующих, кроме князя Палецкого, открывалась вполне реальная и весьма печальная перспектива лишиться головы.