Вторжение в рай - Ратерфорд Алекс (чтение книг TXT) 📗
— Со мной прибыли два груженных дарами мула, они ждут у Бирюзовых ворот. Мой господин надеется, что фрукты тебе понравятся.
— Передай своему господину, что мы не нуждаемся в подобных дарах, благо ветви садов внутри Самарканда гнутся от тяжести спелых фруктов… Но раз уж они здесь, мы скормим их нашим мулам.
Бабур встал и, проходя мимо посла, небрежно отпихнул ногой одну из дынь в сторону. Она покатилась по полу, ударилась о каменную дверную раму и лопнула, брызнув сочной мякотью.
— Можно ли им верить? — спросил Бабур, обводя взглядом освещенные колеблющимся светом свечей лица советников. Он созвал их лишь ближе к ночи, потому что прежде, чем выносить вопрос на обсуждение, хотел как следует обдумать его сам.
— Он дикарь и исконный враг, однако он дал слово, — промолвил Байсангар.
— Слово конокрада, — мрачно заметил Бабур.
— Но он потеряет лицо, если нарушит клятву, принесенную прилюдно, на Коране.
— Но с чего ему вообще пришло в голову сделать такое предложение? На его стороне решающее численное превосходство, и ему прекрасно известно, что в городе царит голод. Почему бы не подождать? И ведь нельзя сказать, чтобы Шейбани-хану недоставало терпения.
— Думаю, повелитель, мне известен ответ, — промолвил Бабури, выступив вперед со своего места возле помоста, где он стоял в качестве дежурного стража.
— Говори!
Бабур жестом велел ему присоединиться к сидевшим перед ним полукругом советникам, не обращая внимания на удивление на лицах некоторых из них: с каких это пор простые воины имеют голос в придворных советах?
— Некоторые люди ухитрились потолковать с посольскими слугами, и теперь на базарах только и говорят о том, что против Шейбани-хана поднялись его же сородичи: его родной племянник, где-то там в степях, объединил мятежные кланы. Шейбани-хан желает устремиться на север и придушить мятеж, пока он не разросся, и понимает, что, если затянет с выступлением, погода станет его врагом, и ему волей-неволей придется отложить свой поход до будущей весны…
«А ведь точно, — подумал Бабур, — если дело обстоит так, времени на продолжение осады у Шейбани-хана нет. Он хочет заполучить город, оставить в нем гарнизон и с основными силами отбыть на родину. Возможно, это действительно означает, что он намерен сдержать слово, и нападать на покидающие город войска не собирается, ему сейчас просто не до того. Тратить силы и будоражить других правителей и вождей из числа Тимуридов в такой ситуации ему невыгодно».
— Решение принято, — объявил Бабур. — Я согласен покинуть город, разумеется, со всеми своими людьми в полном вооружении.
Он помолчал и, стараясь, чтобы в его словах слышалось как можно больше уверенности, добавил:
— Это спасет людей, а мы — да велик Аллах и всемилостив, — если будет на то его воля, еще вернемся.
На следующее утро Бабур со стен Кок-Сарая проводил взглядом своего визиря Касима, в сопровождении двух воинов с зелеными стягами медленно проехавшего под Бирюзовыми воротами, направляясь в ставку Шейбани-хана.
Несмотря на все бодрые заверения, он сдавал город врагу, чего никогда не делал раньше, и не верил, что такое может с ним случиться. От одной этой мысли его мутило. Однако с самого начала этой кампании он знал, что его ждет множество затруднений и препон. И под конец у него не осталось иного выбора, кроме как принять условия Шейбани-хана. Ясно, что это решение было лучшим из возможных для всех, включая горожан Самарканда, однако сама мысль об отступлении и о передаче города в руки заклятого врага оставляла горький, как у слишком поздно сорванного с ветвей миндаля, привкус. Но каковы бы ни были ощущения, это решение оставляло за ним свободу самому определять дальнейшую судьбу, свою и своих близких. Бабур не утратил ни решимости, ни веры в себя, ведь в конце концов он был молод и считал, что появился на свет не для поражений, а для выдающихся побед. И твердо намеревался исполнить свое великое предназначение.
Бабур сел на коня и, не оглянувшись, выехал из Кок-Сарая. Рядом ехала личная стража, в том числе и Бабури, а позади под защитой всадников за плотными кожаными занавесями, в запряженном волами возке везли его мать, бабушку и сестру с их служанками.
Его жена и ее прислуга ехали в другом возке, под охраной арбалетчиков-манглигов, которым теперь предстояло вернуться в Заамин. Айша попросила у Бабура разрешения поехать с ними навестить отца и получила согласие: ее отъезд казался ему единственным просветом в окружавшем его мраке.
Остальные войска уже двигались через город на север, к воротом Шейхзада, через которые по соглашению с Шейбани-ханом Бабуру предстояло покинуть город. А всего по прошествии нескольких часов сам Шейбани, в сопровождении своих одетых в темное платье узбеков, торжественно вступит в покоренный Самарканд через Бирюзовые ворота. Город был погружен в угрюмое молчание, двери и ставни домов, мимо которых тянулась колонна отступающих войск, наглухо закрыты, хотя бывало, что кто-то высовывался в окно и плевал им вслед. Бабур не мог винить за это людей. Он бы и рад объявить, что еще вернется и всех их впереди ждет процветание под властью Тимуридов, а не прозябание под пятой у подлого узбека, да только с чего бы они ему поверили? Как ни старался он держаться в седле прямо и сохранять на лице суровое спокойствие, никто не мог заглянуть ему в душу и убедиться в наличии стальной решимости добиться своего.
Стоял полдень, вовсю припекало солнце, и Бабур подумал, что далеко им сегодня не уехать. Надо будет повернуть на восток и встать лагерем по дальнюю сторону холма Кволба: оттуда, по крайней мере, не будет видно Самарканда. Исан-Давлат убеждала его двинуться в ее родные края, лежавшие на востоке, за Ферганой. Возможно, она и права, но внутренний голос подсказывал ему другое решение: отступить в горы, затаиться в надежном убежище и ждать своего часа.
Впереди показалась высокая, изогнутая арка ворот Шейхзада, по приближении к которым Бабур увидел ехавшего ему навстречу Байсангара. Вид у него был угрюмый, мрачный и его можно было понять. То был его город, он здесь родился, и оставлять свою родину на милость узбеков было особенно больно. Надо думать, чувство утраты ранило его не менее глубоко, чем Бабура.
— Повелитель, люди выведены на луга за воротами, но тут новое дело: посол Шейбани-хана снова требует встречи с тобой.
— Ладно. Вот соединюсь с войсками, и пусть едет ко мне.
Войска Бабура, не более двух тысяч истощавших оборванцев, мало походили на то воинство, с которым он вступал в Самарканд. Смерть, раны, дезертирство, голод, болезни: каждая из этих напастей взыскала свою дань. И над головами более не реяли ярко-желтые и зеленые стяги, возвещавшие о том, что это бойцы Ферганы и Самарканда. Ибо таковыми они уже не являлись.
Когда Бабур подъехал, воины встретили его молчанием. Сколько из них теперь, когда они покинули город, оставит и его, вернувшись к родным племенам, или отправится на поиски другого правителя, способного лучше вознаграждать за службу?
На пропеченной солнцем дороге появился дородный всадник, все тот же узбекский посол. Что ему еще нужно? Хочет позлорадствовать от имени своего господина?
— Ну?
— В ознаменование достигнутого между тобой и моим господином взаимопонимания он пришел к радующему сердца решению взять в жены ее высочество, твою сестру.
— Что?
Рука Бабура непроизвольно потянулась к мечу. На миг он представил себе, как голова посла слетает с широких плеч, падает и раскалывается, разбрызгивая мозг и кровь, как не так давно раскололась спелая дыня.
— Я сказал, что мой господин, Шейбани-хан, решил жениться на твоей сестре Ханзаде. И возьмет он ее прямо сейчас.
— Повелитель! — услышал Бабур полный тревоги голос Байсангара.
Тот оглянулся и увидел выезжающих из-за изгиба стены, со стороны железных ворот узбекских воинов в темных одеяниях с луками наготове. В считаные мгновения Бабур и его люди оказались окруженными с трех сторон. Они попали в западню.
