Олимпия Клевская - Дюма Александр (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗
К тому же у него были убедительные доводы, и он привел их.
— Надо было бы хоть как-то смягчить горечь разлуки, — пояснял он. — Не говорить с Олимпией иначе чем украдкой, под покровом темноты, в тайном убежище — это ли полное счастье?
Тут ему напомнили, что при его близорукости нет большой разницы между потемками и светом.
Аббат же возразил, что, хотя он приговорен к вечным потемкам, все же долгая разлука — это уже совсем другая статья.
Мнимая Олимпия громогласно возмутилась, протестуя против слова «разлука».
Но у аббата д'Уарака был тонкий ум: он заметил, что, кроме физического отсутствия любимого предмета, возможно отсутствие душевное, и оно всего нестерпимее.
В ответ послышался легкий смешок.
— Разве я не прав? — спросил аббат.
— Ни в малой степени.
— Но как же? Этот господин Баньер,' ваш полновластный господин, причем господин недостойный…
— Прошу вас, не будем больше говорить о господине Баньере, я так же не желаю слышать о нем у господина д'Уарака, как отказываюсь говорить о господине д'Уараке в доме господина Баньера.
— Но я, наконец, взбунтуюсь! — вскричал аббат. — Ведь там его любят, этого господина Баньера? Право, вы меня доведете до того, что я постараюсь избавиться от него!
— Его вовсе не любят, и вы это прекрасно знаете, — прозвучал нежный ответ.
— Тогда, — настаивал аббат, — почему бы вам не порвать с ним?
— О! К этому мы еще придем.
— Ну да, а я умру, дожидаясь этого!
— Смотрите, какой нетерпеливый!
— Но это так естественно!
— Вовсе нет, ведь если вас послушать, пришлось бы выгнать бедного малого вон!
— И что с того? Если вы его больше не любите…
— А ну-ка, прикусите язык!
— Я ревную.
— И в эту самую минуту, неблагодарный?
— Не скажу, что в эту минуту. Но я то и дело терзаюсь ревностью, и завтра буду, и во все то время, когда вас нет подле меня.
— Как же нам быть?
— Что ж, обещайте мне впредь обходиться с этим Баньером так пренебрежительно, чтобы он сам почувствовал, что вы разлюбили его.
— Ну, это мне труда не составит. Что ж! Теперь вы удовлетворены? Успокоились?
— Да, но дальше я буду уже не столь покладистым.
— Ой-ой-ой!
— Потому что буду любить вас все сильнее.
— В добрый час!
Однако не успела мнимая Олимпия дать это обещание, как Олимпия настоящая, и мы вскоре это увидим, поторопилась его нарушить!
В то время как связь аббата и Каталонки зиждилась, так сказать, на таинственности их свиданий, союз Олимпии и Баньера тоже держался на свой лад, хотя лад этот был беспорядочный. Олимпия отказалась от попыток поучать Баньера, а он и не думал отказываться от любви к ней и стремления внушать ответную любовь, так что, по временам доводя ее до отчаяния, он затем, сколь бы она ни упрямилась, умел снова вызвать у нее порыв нежности или великодушия.
Дело в том, что непреклонной Олимпия могла казаться лишь с виду: в глубине души она была добра.
А доброта — сила мужчины; в женщине это слабость.
Таким образом, в то самое время, когда Каталонка по настоянию аббата поручилась, что Олимпия никогда более не станет выказывать Баньеру любовь, способную возбудить ревность другого ее вздыхателя, Олимпия и Баньер, которых никак нельзя было посвятить в тайну этого обещания, напротив, обновили свой любовный договор в честь годовщины первой постановки «Царя Ирода».
Злосчастный аббат нагрянул в гости к нашим влюбленным, поспев прямо к десерту того пира, который они только что устроили в честь своей любви.
Празднество затянулось допоздна: Олимпия в тот вечер не была занята в спектакле, а Каталонка как раз дебютировала в новой роли.
Все выглядело так, будто обстоятельства сами собой заранее складывались с умыслом, ведущим к катастрофе: парикмахерша тоже была в театре — того требовали обязанности ее ремесла.
Д'Уарак явился к Олимпии в момент, когда его менее всего ожидали, особенно после пережитого им недавнего позора.
Следует заметить, что, со своей стороны, и аббат не предвидел той картины, которую он там застал.
В подобный час г-н Баньер почти всегда находился в игорном доме. Аббат, естественно, знал, что каждое событие имеет свою дату, но понятия не имел о памятной дате события, столь важного для Олимпии и Баньера.
Входя к ним в обычном для таких случаев одурманенном состоянии (любовники, тоже одурманенные, забыли вынуть из двери ключ), аббат налетел прямо на зеркало, висевшее в прихожей, приняв его за дверь, и увидел в нем отражение Олимпии и Баньера с бокалами шампанского в руках.
Д'Уарак замер, растерянно уткнувшись носом в эту картину.
Единственный лакей, которого несомненно отослали на кухню, доедал там остатки трапезы.
Разъяренный картиной, представшей перед ним в глубине стекла, аббат счел происходящее за предательство: развернувшись на каблуках, он устремился в столовую со всеми манерами ревнивца, а не любопытного, хозяина, а не гостя.
Он громко кричал, оглушительно хлопал дверьми и предстал перед любовниками, подобно Калхасу, бледным, с всклокоченными волосами.
При этом зрелище Олимпия и Баньер, которых годовщина, бисквиты и шампанское привели в состояние веселого возбуждения, двумя разными голосами издали единый возглас изумления, за которым последовал взрыв дикого хохота, довершивший бешенство и смущение аббата. Да и надо признать, что свет не видывал розыгрыша, столь жестокого по отношению к влюбленному, каким и был аббат, к тому же получивший при свидании накануне столь основательные заверения.
Аббат ринулся к выходу, скрежеща зубами; в его мозгу уже теснилось множество различных мстительных планов, пока еще совершенно безумных в хаосе ярости, однако способных обрести форму в плавильном тигле размышления.
Однако в то мгновение, когда он уже потянулся к дверной ручке, Баньер проворно настиг его и схватил за руку:
— Черт возьми, сударь, неужели вы так далеки от мира сего, что вид счастливого любовника в обществе своей возлюбленной кажется вам настолько возмутительным?
Д'Уарак затрепетал с головы до ног, ожидая, что скажет Олимпия.
— О! — в свой черед усмехнулась она. — Господин аббат не может испытывать столь сильного ужаса при виде счастья, которое, как я полагаю, знакомо ему не понаслышке.
— Ну же, дорогая, — снова заговорил Баньер, — извольте помочь нашему примирению с господином д'Уараком.
И, обменявшись с Олимпией понимающим взглядом, он вышел, оставив ее наедине со сраженным отчаянием аббатом.
Первым его словом было проклятие.
— О, как же коварны женщины! — закричал он, со всех сил ударив кулаком по столу.
Олимпия выпрямилась, вздрогнув так, как будто это ее он ударил.
— Что вы сказали, сударь?! — негодующе вскричала она. — Это мне вы говорите подобные вещи?
— А кому же, если не вам, я мог бы их говорить? — грубо отвечал аббат.
— Тогда, мне кажется, вы впали в заблуждение.
— Не в заблуждение, а в бешенство!
— Отлично! — презрительно бросила Олимпия. — По-видимому, вас снова настиг приступ помешательства?
— Помешательства?! Пусть так, если вам угодно! Да, помешательства! Но это буйное помешательство, поберегитесь!
И он во второй раз ударил кулаком по столу.
— Ах, так! — усмехнулась Олимпия. — Да вы, аббат, похоже, собрались расколотить и мой стол, и мой фарфор.
— Прекрасно! Эти милые безделушки! За золото можно накупить и новые столы и новый хрусталь, но ничто не воскресит осмеянную любовь и погибшие иллюзии честного человека!
— Знаете ли вы, сударь, — в свою очередь нахмурила брови Олимпия, — что я ни единого слова не понимаю из того, что вы говорите?
— О, довольно! Хватит этой гордых поз, сударыня, или, точнее, полно ломать комедию, особенно эту, суть которой в том, чтобы затыкать мне рот всякий раз, когда я хочу пожаловаться!
— Да на что пожаловаться? Объяснитесь, прошу вас!
— Но вы же мне обещали, ведь так?
— Я?
— Да, вы, и разве я не имел права полагаться на ваше слово?
