Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
— Моя мать нездорова.
Мистер Болеску говорил только на своем родном языке и немного на турецком. Его жена знала несколько слов по–русски (увы, из–за ее акцента я ничего не мог разобрать) и кое–что по–французски. Эсме исполнилось тринадцать лет. Пока ее родители пытались объясниться со мной, используя свои ничтожные языковые познания, я думал о том, где находился в 1907 году капитан Лукьянов. Я спросил мадам Болеску, слышала ли она это имя. Она сказала, что оно звучит знакомо, но, по–моему, предположила, что я разыскивал дальнего родственника. (Эсме исполнилось два года, когда они уехали из Хуши. Поэтому вполне возможно, что девочки были единокровными сестрами. Я и по сей день убежден в этом. Жена Лукьянова покинула его через год после свадьбы, вскоре после рождения Эсме. Неужели он потом не мог найти утешение в объятиях жены румынского плотника?) Мадам Болеску спросила, не был ли он полицейским. Она говорила дрожащим, резким голосом, явно стараясь понравиться. Нет, ответил я, он был русским офицером. Джентльменом. Ее глаза стали пустыми, словно кто–то мгновенно выключил свет. Я задумался, не могло ли это оказаться признаком вины. Супруги Болеску достигли самого дна, хотя они явно были вполне приличными людьми. Турецкая столица могла оказывать такое воздействие. Что–то в ее атмосфере разлагало честные христианские души. Болеску медленно умирали голодной смертью, но теперь благодаря Эсме стали обжираться консервами, которые она покупала своим телом. Как ни странно, оба — и мать, и отец — были довольно смуглыми. Я знал, что Эсме едва ли могла оказаться дочерью пропойцы–румына. Лукьянов, несомненно, останавливался в Хуши во время своих путешествий по Украине. Я не мог точно вспомнить, когда он приехал в Киев, но это случилось после 1907 года. «Лукьянов», — прошептал я старой карге (на самом деле ей было не больше пятидесяти). Ее муж стонал как овца и жаловался, что стало холодно. Мадам Болеску подошла к окну и прикрыла его мешковиной, натянув ткань на ржавые гвозди, вбитые в голые доски. Эсме зажгла свечу. Болеску кашлял и вытирал пот с грязного лба. Он не хотел, чтобы мы оставались.
— Très bon. Très bon [90], — повторяла мать. Даже ее французский, очевидно, знавал лучшие времена.
Она погладила по голове свою прекрасную дочь, попыталась улыбнуться и продемонстрировала немногочисленные желтые зубы. И она, и Эсме так и не поняли до конца, зачем я пришел туда. Я попытался объяснить еще раз. Девочка напомнила мне убитую сестру. Я хотел позаботиться об Эсме и ее родителях. Муж и жена наконец кивнули и задумались. Теперь мы могли заключить сделку.
В конце концов я заплатил за нее два английских соверена. Легко купив родительское благословение, я стал теперь, с их точки зрения, единственным хозяином их дочери. Ее мать уверила меня, что Эсме была хорошей девочкой, девственницей, набожной католичкой. Она поцеловала дочь на прощание. Отец что–то ворчал, рассматривая деньги. Эсме сказала, что скоро придет еще повидать родителей. Мы спустились по шаткой лестнице. Обеспокоенный извозчик дожидался нас, подкармливая лошадь из своей торбы. Я приказал ему отвезти нас в небольшой переулок за «Токатлианом». Там я уже снял на месяц одну из частных квартир Олмейера. Этот номер напоминал красную пещеру с низкими искривленными потолками и толстыми коврами того же цвета. Это были самые лучшие здешние апартаменты. Я сказал Олмейеру, что сделка должна остаться тайной для всех. Я заплатил ему вперед. Остаток дня мы провели с модистками, которые прибыли, чтобы облачить Эсме в пристойную одежду, подобающую ее возрасту. Ее вымыли с головы до пят. Волосы причесали и стянули лентами. Теперь она снова напоминала обычную тринадцатилетнюю девочку. Я оставил ее с платьями и зеркалами и возвратился на некоторое время в «Пера Палас». Мне не поступало никаких сообщений. Я начал думать, что миссис Корнелиус обо мне забыла. Я надеялся повстречать в баре майора Ная, но он тоже пропал. Я был уверен, что баронесса, с другой стороны, может потерпеть и подождать подольше.
Прошла неделя. Я не отвечал на все более и более тревожные записки Леды. Потом я дал знать, что вынужден уехать в Скутари по делам. Я не хотел, чтобы мою идиллию прерывали. Наконец–то я полюбил. Это был ностальгический восторг, мечта, ставшая явью. Мы ходили в кино, на выставки и в театры. Мы занимались тем, чем я всегда хотел заниматься с Эсме. И теперь Эсме не сдерживалась, тщательно изучая ценники или умоляя меня не терять голову, как бывало в Киеве. Я мог наслаждаться всем в полной мере и не думать о будущем. Любовные ласки были сладостными и нежными, в отличие от всего, что я знал прежде. Они представали почти идеальной детской игрой, хотя и не лишенной страстности. Эсме жадно хотела жить, наслаждаться жизнью, как человек, долгое время считавший, что она кончена. Она жаждала сексуальных удовольствий гораздо больше, чем я. Я зачастую хотел просто лежать с ней рядом, обнимая и укачивая свою любимую, рассказывая ей веселые истории и угощая конфетами. Теперь весь мой мир стал нежным, розовым, теплым, я познал радость отца, воссоединившегося с дочерью, брата, обретшего сестру, мужа, нашедшего жену. Она принимала мою романтическую нежность так же легко, как принимала все мои подарки. Я ничего у нее не просил, лишь бы только она оставалась собой, объектом моей привязанности, моей маленькой прекрасной богиней, спасенной от зла. Я спас ее, но не смог спасти ее двойника. Я несколько раз писал миссис Корнелиус. Я сообщил, что связался с людьми, которые могли нам помочь. Я передал баронессе фон Рюкстуль, что столкнулся с неожиданными трудностями. Чиновник, который обещал сделать ей визу, теперь уволен со службы, кроме того, в Константинополь прибыли мои родственники, общение с которыми отнимало много времени. Я снова и снова откладывал встречи с обеими женщинами. Пока я жил в земном раю, гибли целые армии, создавались новые страны, а другие исчезали или обретали новые названия. Империи старой Европы падали, как прогнившие деревья. Эсме проявила удивительные способности к языкам. Она быстро усовершенствовала свой французский, изучила русский и немного итальянский. С ее помощью я чуть лучше освоил турецкий. Склонность к изучению языков оказалась у нас общей. Это еще сильнее убедило меня, что мы на самом деле родственные души.
На содержание тайной квартиры в «Токатлиане» требовались деньги, и мне приходилось продавать драгоценности, предназначенные для Лондона. Кокаин в Пере был хорошим, дешевым и доступным. Тем не менее Эсме принимала его слишком много. Как только женщины преодолевали свои предубеждения и пробовали кокаин, в них почти всегда пробуждалась подлинная страсть к этому наркотику. Некоторые даже утверждали, что этот порошок прежде всего предназначен для женщин. Мои средства подходили к концу, очень скоро это стало очевидным. Я не оплатил свой счет в «Паласе», и миссис Корнелиус вполне резонно отказалась мне помочь. Она уехала из России с куда меньшим капиталом, нежели я. Тогда я начал подумывать о заработке — о продаже своих знаний или умений. Я неплохо справлялся в Киеве во время гражданской войны, я выжил и стал успешным бизнесменом. Теперь мне предстояло повторить это в Константинополе. Эсме привыкла спать большую часть дня. А я спускался в доки, где под старинными сводами отыскал десятки ремонтных мастерских. Я сдружился с несколькими механиками, которые занимались лодочными двигателями. Я выручал их всякий раз, когда им требовалась помощь. Вскоре я не только обзавелся более–менее постоянной работой, но и познакомился с владельцами небольших судов, которые плавали по Босфору, Эгейскому и Черному морям. Почти все они были греками либо армянами. Я даже повстречал родственников своего старого наставника Саркиса Михайловича, и меня приняли как друга семьи. Они тоже были механиками. Турки редко управляли такими ремонтными мастерскими. Они считали, что потеряют лицо, если испачкают руки в машинном масле или даже попытаются постичь тайны двигателя внутреннего сгорания. Турки на протяжении многих столетий жили за счет других. До сих пор они нанимали немцев и британцев, чтобы те строили для них машины, а представители малых народов Османской империи должны были поддерживать технику в рабочем состоянии. Британцы построили подземный фуникулер, который соединял Перу с доками Галаты. Немцы построили трамвайные линии. Ни один турок никогда ничего не изобрел. Даже проекты мечетей скопированы у византийцев. Как собираются править класс или страна, если они полагаются лишь на собственную гордость и на рабов? Они не могли претендовать на Константинополь. Истинные наследники Византии, способные строить машины, должны управлять городом, фундамент которого заложили римские инженеры. Древние лабиринты, которым минуло две с половиной тысячи лет, подтверждали очевидный факт: чтобы выжить, нужно понимать и принимать новые технологии, как только они появляются. Работая в гаванях Золотого Рога, где регулярно встречались венецианские галеоны и китайские джонки, я следил, как приземлялись и поднимались летательные аппараты — «макки» и «порте–филикстоу», которые прибывали из Италии и с Гибралтара и доставляли высокопоставленных военных. Я очень хотел стать пилотом одной из этих машин, по крайней мере пока я не построю свой собственный аппарат. Самолеты напоминали о том, что значил для меня Запад. Они пробуждали мое воображение. Они вновь делали Европу реальной. Даже самые великолепные корабли не могли передать это ощущение. Самолеты постоянно кружили над основными базами, они легко прилетали и улетали. Я мечтал о том, что вместе с Эсме полечу к свободе, в Геную или Гавр. Я построю более сложный вариант своей первой машины и сбегу отсюда, унося Эсме на спине, словно мы летающие принц и принцесса, герои восточной сказки.
