Колонисты - Кавано Джек (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
— Вампас, — сказал он. Молодой человек не услышал его, и он настойчиво повторил: — Вампас!
Индеец с трудом отвел глаза от Филипа и обернулся к Нанауветеа. Тот дождался, пока их взгляды встретятся, и сказал:
— Делай, что я сказал.
Вампас в оцепенении посмотрел на руки старика, потом перевел невидящий взгляд на свои руки. Медленно, разжимая палец за пальцем, он отпустил руку Нанауветеа. Затем сделал полшага назад — и еще полшага.
Филип встал между Вампасом и Нанауветеа и бережно взял старика под руку. Процессия вновь тронулась, на этот раз верующие шли очень медленно. Филип оглянулся. Вампас, как вкопанный, стоял посреди дороги.
Служба в здешней церкви почти во всем напоминала службу в кембриджской церкви. Разница заключалась в том, что богослужение шло на алгонкинском языке. Прихожане сидели на грубых скамьях без спинок. Семейных скамей или постоянных мест не было. Филип понял это, увидев, как несколько человек поменялись местами.
Нанауветеа, как патриарх, восседал на специальном возвышении за кафедрой. Внизу, тоже лицом к прихожанам, сидели дьяконы. Со своего места старый проповедник наблюдал за службой, пел вместе с верующими гимны и молился (когда все вставали, он продолжал сидеть). Проповедь читал священник — индеец средних лет по имени Джедедия Помхам. Она была короткой и простой — никаких сложных теоретических рассуждений, к которым привык Филип, выросший в университетском городке. Тем не менее в стенах этой маленькой церкви ощущалось присутствие Бога и звучало Его Слово. Когда служба — она длилась не более часа — закончилась, никто не вставал со своих мест до тех пор, пока сопровождающие не вывели Нанауветеа из здания. Затем храм покинули пастор и дьяконы. После чего разошлись и прихожане.
— Я беспокоюсь за Вампаса, — убирая кости, сказала Витамоо. Индианка, Филип и Нанауветеа только что пообедали холодными голубями. Вампас после утреннего происшествия исчез.
— Он в руках Господних, — сказал, обсасывая косточку, Нанауветеа.
Девушка нахмурилась. Судя по всему, слова старика ее не успокоили.
— Может быть, мне пойти поискать его? — спросил Филип.
Его предложение удивило и Витамоо, и старика. Индианка улыбнулась уголками губ.
— Думаю, его лучше не трогать, — ответил Нанауветеа. — Подобно блудному сыну, он придет в себя и вернется домой.
— Тогда, если позволите… — решительно произнесла Витамоо. — Я загляну к Намумпум.
— Похоже, она вот-вот разрешится от бремени, — сказал старик.
— Малыш должен был родиться две недели назад. Бедняжка очень страдает. Говорит, что чувствует себя настоящей коровой. Многие женщины думают, что у нее родится двойня.
— Это ее первый ребенок? — спросил Филип.
Нанауветеа и Витамоо заулыбались.
— Четырнадцатый, — сказала девушка. — А может быть, заодно и пятнадцатый, если женщины не ошибаются.
— Передай, что я молюсь за нее, — промолвил Нанауветеа.
Витамоо собрала в узелок кое-какие вещи и ушла, оставив Филипа наедине со стариком. Филип дорожил такими минутами. Нанауветеа и Филипу редко удавалось побыть вдвоем. Свободного времени у старого миссионера почти не было. Помимо работы над букварем он много общался с прихожанами, которые тянулись в вигвам нескончаемым потоком; кто-то приходил со своими обидами и жалобами, а кто-то — за советом и духовной поддержкой. Время, отпущенное Нанауветеа, текло медленно — как песок, сыплющийся в часах. Видимо, такую жизнь уготовил ему Господь. А вот часы Бенджамина Моргана разбились раньше, чем песок успел пересыпаться из одного сосуда в другой. По какой-то причине Господь даровал Филипу возможность разделить со стариком его последние дни, и молодой человек это ценил.
Филип задумчиво обвел глазами жилище Нанауветеа; он старался запечатлеть в своем сердце каждую мелочь. Костер, пылавший в центре вигвама, отбрасывал на стены оранжевые отсветы. Большая часть дыма выходила наружу через отверстие в крыше, оттуда же внутрь попадал солнечный свет. У этого незамысловатого индейского жилища не было ничего общего с великолепным белоколонным зданием, возвышавшимся на берегу реки Чарлз. Тем не менее здесь, в убогой, пропахшей дымом хижине с земляным полом, Филип чувствовал себя так, словно он находился дома. В глубине вигвама стояли корзины и мешки, а книги, Библии (в том числе и фамильная Библия Морганов), бумага и письменные принадлежности лежали около Нанауветеа. Сам миссионер, укутанный в накидку из перьев, сидел поджав ноги, слегка сгорбившись. Мудрый и бескорыстный, настоящий святой.
— Собираешься уезжать?
Услышав голос старика, Филип вздрогнул.
— Уезжать? Почему вы об этом спрашиваете?
— Ты смотришь вокруг так, словно видишь это в последний раз.
— Боюсь, я мешаю вам спокойно жить.
— Вампасу, — тихо уточнил миссионер.
— И Витамоо.
Старик испытующе вгляделся в лицо Филипа, словно проверяя, искренен ли он.
— Витамоо разрывается на части.
— Не понимаю, — сказал Филип.
— Тогда пусть Господь откроет тебе глаза. Ты хочешь уехать, не закончив работу над букварем?
Филип понурился. Прежде чем ответить — он долго искал нужные слова, — молодой человек наклонил голову сначала к одному плечу, а потом к другому.
— Я попал в трудное положение, — сказал он наконец. — Мои отношения с Вампасом с каждым днем ухудшаются. Это огорчает Витамоо. Вот и выходит, что мне лучше покинуть резервацию.
Но есть еще букварь… Я хочу закончить работу над ним. Уехав, я решу только одну проблему, другая останется.
Старик бесстрастно молчал. Казалось, он вообще не понимает, что тут сложного.
— Теперь вы понимаете, в каком безвыходном положении я оказался, — тихо произнес Филип.
— Расскажи мне о сестре и брате, — внезапно попросил миссионер.
Старик явно хотел сменить тему. «Он дает мне понять, — сообразил Филип, — что решение я должен принять сам».
— Ладно… — медленно начал молодой человек. — Моя сестра Присцилла — девушка как девушка, невысокого роста, рыжеволосая. Она ужасно упряма, молодым людям предпочитает книги. А Джаред — его, пожалуй, можно назвать красивым — ленив и несобран. Отцу было нелегко справляться с ним, вечные проказы… У него просто талант попадать в переделки.
— А твоя мать?
Вспомнив о Констанции, Филип улыбнулся.
— Она очень добрый и мягкий человек. Замечательная жена и мать. Мама никогда не спорила с отцом, всегда поддерживала его.
— Ты любишь ее?
— Маму? Конечно люблю!
— А брата с сестрой?
После минутной заминки Филип произнес:
— Пожалуй… Как брат любит сестру и брата.
— Они тебе нравятся?
Молодой человек изумился:
— Нравятся? Я же сказал, что люблю их. Почему вы спрашиваете, нравятся ли они мне?
— Потому что я чувствую: они тебе не нравятся, — сказал Кристофер Морган. — И ты их не любишь.
Слова старика задели Филипа за живое, и он разозлился. Да кто такой Кристофер Морган, чтобы говорить, что он, Филип, не любит близких? Кому как не ему, Филипу, знать, что он чувствует? Молодой человек пытался убедить себя, что Кристофер Морган имел в виду что-то другое, не столь обидное для его самолюбия. Но старик высказался с грубой прямотой. Стараясь подавить закипавшее в нем раздражение и изо всех сил пытаясь не дать обиде вырваться наружу, Филип спросил:
— С чего вы взяли, что я их не люблю?
— Ты сказал, что твоя сестра упряма, а брат ленив. Это неприятные черты характера. Кто же любит бездельников и упрямцев?
Филип смутился:
— Но я же говорю это как брат. Они наверняка тоже не очень-то лестно отозвались бы обо мне.
Старик устало смежил веки. Он немного запрокинул голову, и солнечный свет, который попадал в вигвам через отверстие в крыше, смыл с его лица отблеск пламени. Теперь Кристофер Морган выглядел еще более дряхлым. Он так долго сидел без движения, что Филип запаниковал. Старик был бледен как смерть. Вдруг он не заснул, а… Молодой человек позабыл о своем раздражении и, подавшись вперед, попытался определить, жив ли его наставник. Создавалось такое впечатление, что Кристофер Морган перестал дышать. Его руки неподвижно лежали на коленях. Лицо застыло. Филип бережно дотронулся до плеча старика, и в ту же секунду заметил, как у того что-то блеснуло в уголке глаза. Это была слеза.
