Волчье море - Лоу Роберт (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Некоторые болтают, что Бранд стал ярлом, потому что гнул спину перед конунгом Эйриком, а потом перед его сыном Уловом. Говорят, Улову следует править только свевами и геатами, ведь он забрался на колени Свейна Вилобородого, как собачонка, а значит, Бранд — собачонка собачонки.
Врут, право слово, врут. Улова прозвали Скотконунгом — Конунгом на коленке — потому, что он собрал покоренных его отцом Эйриком свевов и геатов и заставил их сыпать себе на колени по горсти земли; этот обряд означал, что он вступает во владение землей и ему будут платить серебром за ее сбережение. Мыту, одним словом.
Улов, как и прочие конунги, принудил этих восточных северян, которые даже не говорили на добром северном наречии, примкнуть к его владениям — а Бранд прикрывал ему спину, как прежде — его отцу. И гривна с рунной змеей ныне обнимала шею Бранда.
Что ж, он предложил идеальное решение. Так я спасусь от Великого Города и обрету защиту от Святослава и его свирепых сыновей, а потому смогу быстрее вернуться на север. Гривна ярла по-прежнему пригибала к земле, отягощенная с обоих концов рунным мечом и поработившей меня клятвой Братству. Мимолетное равновесие грозило в любой миг повести в одну или в другую сторону, и тяжесть была чудовищной.
Но все, о чем я мог думать, застилала она, и я назвал ее по имени — вслух.
— А что со Свалой? — спросил я.
— Ты даже об этом Али-Абу не спрашиваешь, — хмуро укорил Бранд. — Ярлу надлежит думать головой.
Я понял свою ошибку, сумел улыбнуться и прицокнуть языком.
— Будь у меня золотое чело, я бы согласился, — сказал я, чувствуя, что мои губы немеют от набида, и он усмехнулся. — Но я знаю, что ты обещал присмотреть за двумя детьми этого Али-Абу, покуда он не вернется, чтобы не сбежал. Ты щедро сыплешь, и я найду Старкада для тебя. Вполне может быть и так, что я вложу свои руки в твои, когда мы очутимся на родной Балтике. Или нет.
Еще я знаю, что мои люди наблюдают, как мы с тобой беседуем, и было бы лучше для нас обоих, чтобы некий залог перешел из рук в руки прямо тут, когда мы будем передавать тот кожух, ибо в нем немалое сокровище. Как говорят, в каком мешке тише всего шуршит, в том больше всего крыс.
Бранд улыбнулся и кивнул, в который раз оглаживая свои роскошные усы.
— Не будет удачи тому, кто убьет вельву, — проговорил он чуть погодя, удивив меня тем, что сам коснулся этого. Я-то думал, мы нарочно о ней умалчиваем. Где-то поблизости хрустнула, разламываясь, скамья, и толпа пьяных мужиков восторженно заревела. Бранд покосился на них, продолжая поглаживать усы, а потом, не отводя взгляда, произнес: — Надеюсь, твой Финн молится другим богам, и они утихомирят Фрейю, оскорбленную убийством матери Скарпхеддина. Римский костыль — да уж, такое ей было не затупить. Хотел бы я знать, о чем она подумала в тот миг.
— О римском костыле, — ответил я, и он криво усмехнулся, а затем вдруг сделался суровым, как камень.
— Эта Свала на самом деле саамская ведьма с диковинным именем, и я не отпущу ее, покуда она не исцелится, — сказал он твердо. — А потом продам какому-нибудь мусульманину или иудею, что не убоится ее ворожбы. А едва она станет рабыней, ее сила начнет уменьшаться.
Я помолчал. Вряд ли мусульманину или иудею не страшна сила сейд, они вполне могут сойти от нее с ума, да и ладно. Не сомневаюсь, Свала и правоверного христианского святого одолеет, но вот продавать в рабство… И в голосе Бранда вдобавок прозвучало обещание боли и крови. Ярл Бранд был по-своему щедр и мягок — но почему у меня на губах до сих пор привкус руммана?
— Продай ее мне, — предложил я, немало изумив Бранда.
Он наморщил лоб.
— Знаешь, она опасна. Клянусь задницей Одина, молодой Орм, у нее теперь лицо как жеваная фига, благодаря тому ворону, и она ненавидит всех нас, но все же продолжает плести паутину сейд и заставляет тебя ей помогать. Какие еще предупреждения тебе нужны?
— Продашь или нет?
Он подумал немного и покачал головой, а мое сердце упало.
— Не хочу твоей гибели, — сказал он. — Но судьба твоя с нею связана, а никто не в силах нарушить прядение норн, не уплатив виру. Я не хочу продавать саамскую ведьму человеку из Вика, но вот что я сделаю. Вернись с доказательством того, что Старкад мертв. Это будет означать, что ты и вправду отмечен богами, а заодно у тебя будет время пораскинуть мозгами и решить, так ли тебе нужна эта женщина.
Спасибо и на этом. Я утвердительно кивнул. Бранд кивнул в ответ, и сделка состоялась. Я ждал кошеля с серебром взамен кожуха, но Бранд был истинным ярлом и сумел меня удивить. Он встал и затопал по скамье, дождался, пока все притихнут, а потом снял с шеи серебряную гривну и протянул мне.
Говорить ничего не требовалось, северяне знали, что это значит, а иудеям, арабам и грекам можно объяснить позже. Одобрительный рев и топанье ног слышались очень долго после того, как я принял этот дар плетеного серебра и положил себе на грудь. Ночь выдалась привычно жаркая, но серебро обожгло кожу льдом.
И теперь, жарким утром в пустыне, я ощупывал эту гривну, голову змеи с разинутой пастью, и начертанные на серебре руны — ощупывал и спрашивал себя, смыли ли с нее всю кровь: лишь погодя я сообразил, что прежде она принадлежала Скарпхеддину. Лучше о том помалкивать. Среди побратимов немало тех, кто сочтет это дурным знаком — дескать, не годится носить змеиную гривну того, над кем боги зло посмеялись.
Разумеется, я жалел, что пришлось расстаться с кожухом и его содержимым, но, забегая вперед, минул едва ли год, и я узнал, что Красные Сапоги, Лев Валант и прочие прокрались в дворцовую спальню василевса Великого Города и пронзили императора кинжалом во сне, а сам Красные Сапоги воссел на трон. Поговаривали, что Красные Сапоги даже выбил василевсу зубы рукоятью меча и долго пинал его отрубленную голову; позорная участь для самого могущественного человека на свете.
Но кровавые распри Великого Города нас не касались, тут Бранд совершенно прав, а в ту пору в этом проклятом всеми богами знойном и пыльном захолустье обмен мнился справедливым. Братство, думал я, сгоняя мух с овсяной похлебки, пожалуй, и вправду благословлено Одином, ведь мы уже со многим справились и разжились деньгами и снаряжением.
Нура, женщина Али-Абу, подошла к верблюдам с доильным чаном, который местные называли адер, и встала рядом с одним из животных. Шестнадцать наших верблюдов, как я узнал, были самками, у пяти были жеребята (а как еще скажешь?), и сосцы тех, что не кормили детенышей, отяжелели от молока.
Пока Делим освобождал четверых стреноженых самцов и выпускал их попастись в редком кустарнике, Нура сняла накидку со спины одной верблюдицы и принялась доить животное. Стоя на одной ноге, а другую подогнув в колене, она умело перебирала пальцами соски, и жирное молоко закапало в чан.
Я сидел и наблюдал, а утро мало-помалу разгоралось, запели птицы, зажужжали всякие диковинные жуки. Нура перехватила мой взгляд и улыбнулась — одними глазами, которые только и были видны из-под глухой одежды.
Кусок синего полотна, обернутый вокруг тела, назывался мехлафой и покрывал Нуру от серебряных браслетов на щиколотках до заплетенных волос. В отличие от других сарацинок, кстати, она не слишком старательно прятала лицо.
Она перелила молоко в пузатый глиняный горшок, а вторая женщина Али-Абу, Рауда, стала осторожно наполнять меха из козьих шкур. Пусть и у нее видны были лишь глаза, эта Рауда отличалась редкой красотой, и полное ее имя, как с гордостью поведал мне Али-Абу, можно перевести как Озерцо-с-дождевой-водой.
Озерцо для мужа, ни для кого иного, даже из своих. Ни один из братьев Али-Абу не имел при себе женщины, зато у самого Али-Абу их было две, но братья, похоже, нисколько не злились и не требовали поделиться. И мы тоже, разумеется, хотя кое-кто ронял словечко-другое порою по этому поводу.
У Али-Абу был длинный и зловеще изогнутый нож, который он прятал под одеждой, и нам ясно дали понять, что этот нож посчитается со всяким афранги, посягнувшим на чужое достояние. А поскольку его навыки и добрая воля все еще нам требовались, побратимы не поднимали голос и не распускали рук, как я их и просил.
