Семья Звонаревых - Степанов Александр Николаевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
— Может же жена фронтовика захватить мужу кое-что из вещей и продуктов. Подумайте сами, в какое положение Вы себя поставите, когда перед Вами развёрнут, простите, мужские исподники. Да и Варвару Васильевну только обидите.
Едва Звонарёва скрылась в дверях вокзала, как в её купе нагрянул Кек и с помощью санитаров перерыл вещи Вари. Но тщётно, ничего подозрительного обнаружить не удалось. Вещи аккуратно сложили обратно в чёмоданы. Присутствовавшая случайно при этом обыске княжна Голицына с брезгливостью заметила барону:
— Никак не думала, что Вы связаны с охранкой. Не дворянское это дело — заниматься сыском. Для этого есть полиция, жандармы и всякие сыщики, она презрительно сморщила носик.
— Только, ради бога, не вздумайте рассказать Звонарёвой или Краснушкину о моих действиях, — упрашивал Голицыну ротмистр.
Княжна, решив при случае предупредить Звонарёву, явно стала сторониться Кека.
Когда артурцы вышли с вокзала и стали рассаживаться в экипажи тяжёлого дивизиона, к ним, как бы невзначай, присоединились двое неизвестных мужчин в котелках.
Первым на них обратил внимание Заяц. Блохин мигом понял, в чём дело. Тюк из Вариного купе взял в свой экипаж Борейко и с ним направился прямо в цитадель. Рядом с капитаном сидел Блохин, а на скамеечке устроился Заяц. В цитадели хорошо уже знали Борейко в лицо и пропустили без задержки. Не останавливаясь в цитадели, экипаж выехал в другие ворота. Сыщики потеряли их из виду.
Воспользовавшись этим, экипаж свернул в сторону Мокотова поля и остановился в глухом переулке, около небольшого особнячка.
В дверях показалась молодая рыжеватая женщина.
— Пани Анеля, Вам маленький подарочек, — улыбаясь сказал Борейко, от родственников.
— Прошу, пан, — тоже с улыбкой ответила Анеля, открывая ворота. Экипаж въехал во двор.
35
Тяжёлый дивизион фактически перешёл на мирное положение. Офицеры разместились в трёх комнатах, по комнате на каждую батарею. Борейко, как всегда, остался в своей первой батарее. Звонарёв с женой разместился в номере расположенной неподалёку гостиницы.
— Варенька, ты получила моё письмо, которое я послал с Васей? сдерживая волнение, спросил Звонарёв, когда они остались одни.
Он подошёл к Варе, взял её руки в свои и, притянув к себе, несмело обнял.
— Письмо? Какое письмо? — Варя удивлённо вскинула брови. — Вася мне ничего не передавал. Что это значит, Серёжа? Неужели он забыл? Вот паршивый мальчишка! Жаль, что его нет, я задала бы ему перцу.
— Нет, он не забыл, — вздохнул Звонарёв. — Он просто не захотел его отдать тебе.
— Почему? — Варя внимательно посмотрела на Звонарёва. — Почему он не захотел отдать мне именно это письмо? Что в нём было, Сергей?
— Родная моя, не видеть тебя так давно и, увидев, причинить боль… Это ужасно! Я ненавижу и презираю себя. Но смолчать, не сказать сразу я не могу. Не могу смотреть в твои правдивые глаза…
Варя медленно отстранилась от Звонарёва, отвела свой взгляд от его мучительно покрасневшего лица.
— Подожди, помолчи немного. — Она подошла к окну, облокотилась на высокий подоконник. — Серёжа, мы живём с тобой не один год, — помолчав проговорила она. — И мне всегда казалось, что ты любишь меня… Или я ошиблась? Что случилось, что ты не можешь смотреть мне прямо в глаза? Объясни, пожалуйста. Ведь мы же самые близкие люди, кто иначе поймёт нас, если не мы сами? Или ты меня уже не любишь? — Варя повернула к Звонарёву своё лицо. — Посмотри на меня, Серёжа.
Звонарёв поднял на Варю глаза, увидел её бледное от волнения родное лицо и полные слёз, тёмные от гнева и обиды глаза.
— Варя… — начал он, но слова, те убедительные слова, которые он не раз в своём горьком одиночестве последних дней произносил ей, остались где-то глубоко в груди, жгли сердце. Тяжёлая спазма сдавила горло, перехватила дыхание, выдавливая из глаз обжигающие, мешающие смотреть слёзы.
— Варенька, — наконец, сделав над собой усилие, проговорил Звонарёв, — родная, прости меня…
Он не чувствовал, не замечал, что слёзы, собираясь на ресницах, срывались и медленно скользили по щёкам.
— Я люблю тебя. И всегда любил.
Варя широко открытыми глазами смотрела на мужа. Первый раз в жизни она видела его слёзы, тяжёлые мужские слёзы, которые не облегчают душу. И вдруг она в эту минуту увидела другое лицо, такое же родное и до боли в сердце близкое. Те же расширенные, синие, яркие от слёз глаза, те же дрожащие от обиды губы и те же горошины слёз, скатывающиеся по щёкам. «Надюшка, — подумала Варя, — господи, как она похожа на него! Я никогда раньше не видела его таким… А сейчас вижу. Когда Надюшка провожала меня на фронт, она так же плакала… как отец. Отец…».
Это сходство дочери и мужа, так резанувшее по сердцу Варю, вдруг растопило в её душе чувство обиды, страшной горечи, ревности, и пустота, образовавшаяся было в её груди, постепенно наполнилась щемящей жалостью к мужу, и к дочери, и к себе, такой всепрощающей жаркой материнской любовью, что Варя, боясь показать свои слёзы, закрыла лицо руками.
— Я объясню тебе всё… Я много передумал, выслушай меня, — услышала Варя глухой голос Звонарёва.
— Не надо. Не надо, Серёжа. Что тут объяснишь? Пусть пройдёт время. Разберёмся во всём. Главное, что ты нас любишь… Меня и наших девочек…
Варя с трудом перевела дыхание. Её глаза выдавали то, что скрывали плотно стиснутые губы — страдание и горе, которое так неожиданно, незаслуженно обрушились на неё.
«А я думал всегда, что я знаю тебя, — думал Звонарёв, поражённый Вариной выдержкой, — я часто видел в тебе своенравную женщину, а оказывается, ты совсем другая. Нет, я не знал тебя, умница моя, не умел ценить и любить по-настоящему. Прости меня. Ты дала мне урок на всю жизнь. Я не забуду его. Мне не придётся больше краснеть перед тобой и тебе стыдиться меня. Спасибо за твой ум и выдержку, за то, что ты не унизила меня, за всё… Я понял твою настоящую красоту. Что же я, слепец, этого не видел раньше?…».
Звонарёв взял холодные Варины руки, прижался к ним своими горячими губами и почувствовал, как от его ласки они вздрогнули, но остались в его ладонях.
Утром Варя заторопилась на вокзал, куда должны были поступать раненые. Она застала там Краснушкина, который уже успел побывать и в тяжёлом дивизионе и в городе.
Иван Павлович ждал раненых и недовольно выговаривал Кеку, что тот не договорился о времени прибытия раненых из Уяздовского госпиталя. Там были сосредоточены почти все подлежащие эвакуации в Петроград больные и раненые офицеры, по преимуществу из гвардейских полков.
Наконец появились первые раненые, ими заполнили вагон Вари, и она с головой ушла в заботы об их устройстве.
Дистерло тоже осматривал каждого вновь прибывшего и отдавал короткие распоряжения Варе. Некоторых растрясло в пути, раны кровоточили и их приходилось подбинтовывать или бинтовать заново. Дистерло старался выяснить, нет ли внутренних повреждений костей. Сразу резко ощутилось отсутствие рентгеноустановки, о которой так много, но безуспешно хлопотал Краснушкин при формировании поезда.
Санпоезд заполнился быстро. В основном это были раненые, хотя имелись и терапевтические больные. Краснушкину и его ассистенту, молодому медлительному врачу Думенко, тоже приходилось много работать.
Погрузкой раненых распоряжался Кек. Он метался по поезду, по вокзалу, следил за «общим порядком», запрещая раненым выходить из вагонов, даже если они и могли передвигаться сами. Краснушкин приказал принимать в поезд только тяжелораненых и серьёзно больных, остальных же возвращать обратно в госпитали, откуда они прибыли.
К вечеру поезд полностью был загружен и готов к отправке. На вокзал приехали проводить поезд Борейко, Звонарёв и Блохин. Они привезли письма и подарки. Блохин просил передать довольно объёмистый свёрток Шуре в деревню и письмо Ивану Герасимовичу.
К этому времени княжна Голицына уже успела предупредить Звонарёву об обыске в её купе, и Варя не замедлила сообщить об этом Краснушкину. Поэтому письмо для Ивана Герасимовича взял себе Краснушкин — купе начальника поезда для Кека было запретной зоной.
