Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
– Я думаю, пора уходить.
Леандр, белый как мел под гримом, напуганный бурей, далеко превосходившей все, что могло подсказать ему небогатое воображение, что-то невнятно пробормотал в знак согласия. Но было поздно, так как в этот момент на них напали сзади.
Господину Бине наконец-то удалось прорваться мимо Полишинеля и Родомонта, которые, видя, что он в ярости жаждет крови, пытались удержать его. Полдюжины дворян – завсегдатаев актерского фойе – пробрались на сцену, чтобы задать перцу негодяю, взбунтовавшему зал. Они-то и отшвырнули актеров, повисших на Бине. Дворяне следовали за Бине с обнаженными шпагами, за ними бежали Полишинель, Родомонт, Арлекин, Пьеро, Паскарьель и художник Баск, вооруженные тем, что попало под руку. Они были исполнены решимости спасти человека, которому симпатизировали и с которым связывали все надежды.
Впереди всех мчался, переваливаясь, Бине, развивший скорость, которой от него никто не ожидал. Он размахивал длинной палкой, неотделимой от Панталоне.
– Бесчестный мерзавец! – ревел Бине. – Ты меня погубил! Но, тысяча чертей, ты за все заплатишь!
Андре-Луи повернулся, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.
– Вы путаете причину со следствием, – сказал он, но ему не удалось продолжить. Палка Бине опустилась на его плечо и сломалась. Если бы Андре-Луи так быстро не отскочил, удар пришелся бы по голове и, возможно, оглушил бы его. Отскакивая, Андре-Луи сунул руку в карман, и сразу же за треском сломавшейся палки послышался щелчок взводимого курка.
– Вас же предупреждали, грязный сводник! – воскликнул Андре-Луи и выстрелил в Бине.
Бине, издав крик, повалился на пол, а Полишинель, еще более мрачный, чем всегда, быстро сказал Андре-Луи на ухо:
– Вы перестарались. А теперь бегите, или с вас шкуру сдерут. Живей!
Андре-Луи не заставил себя упрашивать. Один из господ, следовавших за Бине и горевших жаждой мести, пропустил Скарамуша при виде второго пистолета, который тот извлек. Андре-Луи добрался до кулис и столкнулся с двумя сержантами: полиция уже прибыла в театр, чтобы восстановить порядок. Их вид пробудил у Андре-Луи неприятную мысль о том, каково его положение перед лицом закона в связи с недавними подвигами и особенно в связи с пулей, застрявшей в тучном теле Бине.
– Дайте пройти, или я вам голову размозжу! – пригрозил он, размахивая пистолетом, и напуганные жандармы, у которых не было при себе огнестрельного оружия, отступили и пропустили его. Он проскользнул мимо двери актерского фойе, в котором заперлись актрисы, пережидая бурю, и выскочил на улицу с черного хода. Она была пустынна. Андре-Луи побежал, стремясь поскорей добраться до гостиницы, где остались деньги и одежда: не мог же он отправиться в путь в костюме Скарамуша.
Книга III
Шпага
Глава I
Смена декораций
Возможно, Вы согласитесь, что следует сожалеть о моем отказе от костюма Скарамуша, потому что, безусловно, ни один не подходит мне так, как этот. – Так писал Андре-Луи из Парижа Ле Шапелье в письме, которое сохранилось. – Мне суждено, видимо, всегда играть одну и ту же роль: заваривать кашу и сразу ускользать, чтобы не попасть в свалку. Это оскорбительная для меня мысль, и я ищу утешения в высказывании Эпиктета [103] (Вы когда-нибудь читали Эпиктета?), что мы – всего лишь актеры, играющие в пьесе ту роль, на которую нас угодно назначить Режиссеру. Однако обидно, что мне досталась столь презренная роль и вечно приходится блистательно демонстрировать искусство удирать. Однако если мне недостает храбрости, то, по крайней мере, я благоразумен, и, следовательно, нехватку одной добродетели с лихвой возмещает избыток другой. В прошлый раз меня собирались повесить за подстрекательство к мятежу, – что же, мне следовало остаться, чтобы дать себя повесить? На этот раз меня могут повесить сразу за несколько вещей, включая убийство: дело в том, что я не знаю, жив ли этот мерзавец Бине после того, как я всадил в его толстое брюхо хорошую порцию свинца. Не могу сказать, чтобы это меня особенно волновало, – напротив, я даже надеюсь, что он мертв, и пошел он ко всем чертям! Нет, правда, мне в самом деле все равно. У меня полон рот собственных забот. Я истратил почти все скудные средства, которые ухитрился припрятать перед тем, как сбежал в ту кошмарную ночь в Нанте. Единственное, в чем, как мне кажется, я кое-что смыслю, это юриспруденция и театр, но они закрыты для меня: ведь, чтобы найти работу по этой части, придется раскрыть, что я – тот самый малый, который срочно требуется палачу. При сложившихся обстоятельствах вовсе не исключено, что я умру с голоду, особенно при нынешних грабительских ценах на продукты в этом городе. Я вновь прибегаю за помощью к Эпиктету. «Лучше умереть с голоду, – говорит он, – прожив без горя и страха, чем жить среди изобилия, но со смятенным духом». Похоже, что я умру в положении, которое он считает столь завидным, а то, что оно не кажется мне таковым, лишь доказывает, что из меня вышел неважный стоик. [104]
До нас дошло еще одно письмо Андре-Луи, написанное примерно в то же самое время и обращенное к маркизу де Латур д’Азиру. Оно опубликовано господином Эмилем Керсаком в его «Подводных течениях революции в Бретани». Он обнаружил это письмо в архивах Рена, куда оно было передано господином де Ледигьером, получившим его от маркиза для судебного преследования.
Из парижских газет, – пишет Андре-Луи в нем, – в подробностях сообщивших о скандале в Театре Фейдо и раскрывших, кто такой Скарамуш, спровоцировавший этот скандал, я узнал также, что Вам удалось избежать судьбы, которую я Вам готовил, когда вызвал бурю общественного негодования и направил ее против Вас. Однако мне бы не хотелось, чтобы Вы почерпнули удовлетворение в мысли, будто я сожалею, что Вас миновала расправа, – это не так. Напротив, я даже рад этому обстоятельству. Наказание виновного смертью имеет тот недостаток, что жертва не знает, что ее покарало правосудие. Если бы Вас разорвали в клочки в тот вечер, я бы теперь сетовал, думая о Вашем вечном безмятежном сне. Виновный должен искупать свой грех не легкой безболезненной смертью, а терзаниями разума. Видите ли, я не уверен, что грешника после смерти непременно ожидает ад, в то время как нисколько не сомневаюсь, что муки ада могут ожидать его в этой жизни. Поэтому я желаю, чтобы Вы еще немного пожили, дабы испить всю горечь ада на этой земле.
Вы убили Филиппа де Вильморена, так как боялись того, что назвали весьма опасным даром красноречия. В тот день я дал клятву, что Ваше злодеяние не принесет плодов. Вы совершили убийство, чтобы заставить умолкнуть голос, который благодаря мне будет звучать по всей стране как набат. Вот так я представлял себе месть. Ясно ли Вам, каким образом я отомстил и как буду мстить впредь? Разве Вы не услышали голос Филиппа де Вильморена в речи, которой я воспламенил народ в Рене в то утро, когда Вы совершили свое злодеяние? Этот голос излагал его идеи с огнем и страстью, ибо Немезида [105] наделила меня ими. Разве Вы не услышали вновь голос Филиппа де Вильморена, говорившего устами Omnes Omnibus’a (это опять был мой голос), который, требуя петицию, возвещал гибель Ваших надежд на подавление третьего сословия? Задумывались ли Вы о том, что именно разум человека, воскресшего во мне, его друге, вынудил Вас сделать бесплодную попытку избавиться от меня в январе прошлого года? Она закончилась тем, что Вашему наголову разбитому отряду пришлось искать убежища в монастыре кордельеров. И разве в тот вечер, когда Вас разоблачили перед народом в Театре Фейдо, Вы снова не услышали в голосе Скарамуша голос Филиппа де Вильморена? Вы имели глупость вообразить, что ударом шпаги сможете уничтожить опасный дар красноречия. Голос из могилы преследует Вас – не так ли? – и не смолкнет, пока Вы не провалитесь в преисподнюю. Теперь Вы уже жалеете, что не убили и меня вместе с Филиппом, как я предлагал. Я ликую, представляя себе горечь Вашего сожаления: ведь сожаление об упущенных возможностях – самый страшный ад, в котором только может пребывать живая душа, особенно такая душа, как Ваша. Именно поэтому я обрадовался, узнав, что Вы уцелели во время скандала в Фейдо, хотя в тот вечер у меня были совсем другие намерения. Да, я доволен, что Вы будете жить, для того чтобы неистовствовать и страдать, наконец-то узнав – у Вас так и не хватило ума самому догадаться об этом, – что Ваше злодеяние было бессмысленным, ибо голос Филиппа де Вильморена всегда будет преследовать Вас и разоблачать громко и упорно до тех пор, пока Вы не падете в крови от справедливой ярости, которую разжигает опасный дар красноречия Вашей жертвы.
