Двойник Жанны де Арк - Андреева Юлия Игоревна (мир книг .txt) 📗
Как выяснилось гораздо позже, через пару дней после официального отречения Жанна в тюрьме снова переоделась в мужской костюм, который неведомым образом оказался в ее камере. Она признала свое отречение ошибочным, сделанным из страха быть сожженной, о чем она тяжело скорбела.
Суд был созван снова, но на этот раз клятвопреступница и упорствующая в своих заблуждениях еретичка должна была понести суровое наказание.
Руанский костер
Май сиял во всем своем великолепии, отряд остановился около небольшой деревни, принадлежащей Версалю. Сквозь белые стены шатра было видно поднявшееся солнце. Жиль поцеловал Анну и хотел уже подняться, когда она вдруг остановила его, схватив за руку, и привлекла к себе.
– Постой, любовь моя, еще один поцелуй, побудь со мной хотя бы немножко, еще чуть-чуть, побудь со мной. Последний раз… – слезы выступили на прекрасных глазах Анны. В этот момент она вдруг с обреченной уверенностью осознала, что это действительно последний раз, когда она прикасается к любимому человеку. К своему ненаглядному Жилю, своему любовнику, своему рыцарю, своему… Анна не могла подобрать слов.
– Почему последний? Вот придумала – последний! Так я тебя и отпущу! Все, попала птичка, не улетишь. Буду любить тебя, пока не залюблю совсем.
– Люби меня вечность, в вечности я твоя супруга, а ты мой супруг, – прошептала Анна.
Жиль поднялся и, взяв с пола стоявший там кувшин с вином, налил его в кубок и подал любовнице.
– Пришел мой час, – глаза Анны увлажнились, но она быстро отерла их и, улыбнувшись, приняла кубок.
– Поцелуй меня еще раз, – попросил Жиль. На его пальце при этом сверкнул перстень рыцарского ордена Верности. Верности Жанне Деве.
– Последний раз, – эхом отозвалась Анна. На ее пальце тоже было кольцо ордена Верности. Верности Жанне и любви к Жилю.
Они поцеловались, и Анна не смакуя выпила алхимическое вино, падая на руки Жиля и проваливаясь в долгий, беспробудный сон.
Жиль с нежностью поцеловал Анну, уже не сдерживая слез. Затем снял с ее пальца кольцо и, уложив возлюбленную удобнее, оделся и вышел из шатра.
Оказавшись на свежем воздухе, он сел на камень и ждал, пока к нему не подошли Жак с тремя рослыми воинами.
– Она там, – Жиль кивнул в сторону своего шатра. – Я исполнил свой долг. Исполни теперь и ты свой.
Жак кивнул. Воины зашли в шатер.
– Хорошо, что ты недолго возился, – Жак оторвал травинку и теперь сосредоточенно жевал ее, смотря на бегущие мимо волны реки. – После того как Жанна принародно отреклась от своей миссии и признала себя врагом Господа и ведьмой, у нас уже почти не осталось времени.
– Я помню, что ты говорил вчера, – Жиль старался не смотреть в лицо Жака, в лицо, которое так напоминало ему Анну. Жиль плакал. – Ее вновь поместили в тюрьму, оттуда тебе не трудно будет вытащить Жанну. Но, прошу тебя, верни мне ее, как только это будет возможным.
– Как только ты выплатишь остальную сумму, – эхом отозвался Жак.
В этот момент воины вытащили из шатра завернутую в одеяло Анну и Жак, кивнув Жилю, пошел за ними.
31 мая 1431 года в 8 часов утра на рыночной площади города Руана все было готово для сожжения ведьмы.
Осужденная была одета в темное платье горожанки и шапочку, которая постоянно сползала ей на глаза. Ее лицо было мертвенно-белым, губы пылали. Она не стояла на ногах и не могла бы без посторонней помощи подняться на помост, что часто случается с приговоренными к сожжению. В последнюю минуту мужество оставляет их, уступая место лютому страху, который словно парализует несчастных.
Присутствующие на казни зеваки невольно отмечали, какая в сущности хрупкая и маленькая эта, некогда внушающая ужас и благоговение, женщина.
Теперь, растратив все свое былое величие, она позволяла палачам подготавливать себя к смерти.
Говорили, будто бы она исповедовалась в тюрьме и получила отпущение грехов.
Теперь, когда жестокая развязка была неминуема, от нее ждали слез, мольбы, проклятий или яростной хулы Господа. Но ничего этого не последовало. Она молчала, впав в странное оцепенение, сходное с глубоким сном, в котором она, должно быть, уже видела лица ангелов, открывающих для нее двери в небеса. Слышала их песни и торжественные звуки труб.
Хотя, со слов тюремных охранников, Жанна призналась Кошону, что голоса пеняли ей на ее слабость и отречение. Они, по свидетельству самой Жанны, оставили ее, скорбя о ней как о невольной предательнице и осквернительнице божественной миссии, к которой она была призвана. А значит, о каких ангельских трубах и хорах могла идти речь?
«Во имя Господа, аминь… Мы, Пьер, Божьим милосердием епископ Боверский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, обычно именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях…».
Начавший речь Кошон прервался для того, чтобы бросить взгляд в сторону преступницы и тут же отвел глаза. Она не слышала, не видела и, похоже, не осознавала происходящего.
«…Мы решаем и объявляем, что ты, Жанна, – снова взгляд в сторону помоста, и снова ничего, никакого отклика, ни малейшей человеческой реакции. В толпе зевак послышались возгласы неодобрения, и Кошон зачастил формулу отречения, – ты, Жанна, должна быть отторжена от церкви и отсечена от ее тела, как вредный член, могущий заразить другие члены, и что ты должна быть передана светской власти. Мы отлучаем тебя, отсекаем и покидаем, прося светскую власть смягчить приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов».
После этих слов все находившиеся рядом с осужденной священники торопливо покинули ее помост. Церковь отступила и отошла в сторону.
Когда дрова запылали и дым начал подниматься вверх, народ замер, заранее зажимая уши. Приговоренная же к казни смотрела на этот мир с высоты своей смерти спокойными и отрешенными глазами человека, видящего вечность. Она не шевелилась, не плакала, не хватала ртом воздух. В какое-то мгновение на ее лице появилось некое подобие улыбки, и тут же едкий дым скрыл выражение ее лица, словно какую-то страшную тайну.
Огонь лизнул ее ноги и, схватившись за край платья, понесся вверх. Секунда, и женщина превратилась в живой факел.
– Иисус! – раздалось над площадью, точно призыв к ожидающему ее на небе другу. После этого был слышен лишь треск поленьев и звуки огня.
Была прекрасная весенняя погода, в четыре часа пополудни костер догорел.
От несчастной женщины осталась кучка пепла, обгоревшие кости и… сердце… по странной прихоти судьбы, сердце казненной осталось невредимым.
По словам палача и его помощников, оно было словно обтянуто масленой пленкой, что может иметь место, если предположить, что сгоревшая была предварительно отравлена. Последнее во многом объясняет ее отрешенное состояние и равнодушие к боли во время казни.
Должно быть, господин Кошон в последний момент сжалился над осужденной и отдал приказ как-то смягчить страшную участь юной девушки, которой предстояло заживо сгореть на костре.
Жак и Брунисента не были в Руане в момент казни, они дожидались кареты со спасенной у небольшой деревушки, находившейся недалеко от Сен-Дени. Жак ждал Жанну, а его жена – Анну, с которой ей разрешили попрощаться.
На самом деле не то чтобы разрешили, просто Брунисента воспользовалась своим деликатным положением и предъявила мужу форменный ультиматум: если он не возьмет ее поглядеть хотя бы на расстоянии за тем, как будут уезжать четыре кареты, она не сумеет разрешиться от бремени и их первенец погибнет.
День был солнечным и ярким. Брунисента вся вспотела под вуалью, которую Жак заставил ее надеть. В огороде возле крошечного деревенского домика работала дородная баба, дети пускали в луже кораблики.
