Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗
Потом, значительно позже, Петр Иванович рассказывал: «Только назвав это имя, я сообразил, кого мне довелось оперировать. Курбана Мухаммеда Сардара все больные знали как Джунаид–хана, а имя «Джунаид» уже давно сделалось синонимом войны, пожарищ, ран, покрытых запекшейся кровью, обезображенных разлагающихся тел, бесстыдного разгула и насилия… Но я думал не о неприятностях, связанных со столь беспокойным пациентом, а о том, куда опять занесла меня моя беспокойная судьба и что из себя представляет Сад Садов — Баге Багу?»
Как ни был занят доктор своей экспедицией и своими делами, он не мог не видеть, что Хорасан весь напряжен, как тетива лука, что что–то готовится, что строят дороги, и строят их англичане, что повсюду говорят о вооруженных отрядах.
Удовлетворить свое законное любопытство в тот вечер доктор не смог. Обильный ужин с ним разделили, если не считать Алаярбека Даниарбека, Джаббар и хозяин дома, который представился только после операции, назвавшись скромно Али Алескеровым из Баку. Толстый, пухлый, он поглощал пищу в огромных количествах и с жадностью удивительной, но не забывал неизменно потчевать и гостей. Говорил он необычайно громко, часто вскакивал, бегал по комнате и плевался. Гостеприимство его граничило с назойливостью. Вообще доктора и Алаярбека Даниарбека уговаривать не приходилось. Они изрядно проголодались. И Петр Иванович от души жалел, что волчий голод не позволяет ему насладиться в полной мере изысканными ароматами и вкусовыми тонкостями «пити» — горохового супа из баранины, курицей с шафраном, кебабом из рыбы, жарким из кулана — дикого осла — и пилавом из степной куропатки — венцом хорасанской кухни.
— Увы, господин профессор, — объявил в начале ужина гостеприимный помещик, — нам, последователям пророка, тьфу–тьфу!.. — и он остановился взглядом на Джаббаре и Алаярбеке Даниарбеке, — не подобает употреблять пьянящие напитки, тьфу–тьфу!.. В нашем доме вы не увидите ни одной запретной бутылки. Потому, увы, придется возбуждать аппетит ароматным чаем.
Он принялся самолично разливать в изящные китайские пиалушки чай из красно–желтых фарфоровых чайников. Доктор только улыбнулся, обнаружив в пиале вместо чая крепчайший и грубый бренди. Что касается араба и маленького самаркандца, ни тот, ни другой ничем не проявили своего удивления и даже не поперхнулись.
Алаярбек Даниарбек продекламировал нараспев:
Помилуй бог, чтобы я бросил вино в пору цветения роз.
Я, слава аллаху, не глуп. Разве я так поступлю?
Никто его не прервал. Лишь Джаббар удивленно пробормотал:
— Гм, он знает Хафиза…
«Чай» быстро развязал языки. Замкнутый, чем–то ожесточенный Джаббар вылез из обычной своей скорлупы и внезапно перешел с доктором на «ты».
— Скажи, эскулап, то есть профессор, — спросил он чуть заплетающимся языком, — сколько ему, — он многозначительно посмотрел в потолок, придется проваляться в постели?
— По меньшей мере месяца полтора.
— Что–о?
Он так расстроился, что перестал есть.
— Не нравится мне его рана, — сказал доктор. — Да и сердце у него стариковское. Потрепанное…
— Из–за глупой бравады нарваться на пулю. Нет. Мы не можем ждать…
— Придется, — сказал равнодушно Петр Иванович, хотя он меньше всего тогда знал, почему араб Джаббар не может ждать выздоровления Джунаида.
— Все из–за идиотского аламана — вульгарного разбойничьего набега. Видите ли, понадобилась ему какая–то длиннокосая девчонка… Дескать, новая кошма и молодая жена лучше. В его–то годы пойти из–за любви под пули советских пограничников… Весь наш план к чертям… Извольте ждать. Ну нет! Господин Али, куда запропастился Анко? Найдите мне наконец Анко!
Так впервые Петр Иванович услышал имя человека, который доставил ему впоследствии немало досадных переживаний.
Видимо, бренди расслабляюще подействовал на араба. Что–то он разболтался при посторонних. Плохо соображал и Али Алескер. Осоловелыми глазами он уперся в лицо араба и неразборчиво лепетал:
— Мистер… м–м–м… Анко… Эх, тьфу–тьфу!.. Хамбер охотится… м–м–м… недалеко охотится… на горе Табаткан охотится на муфлонов… и этих… дроф–красоток…
— Мистер?.. Тсс! Да–да, охотится. — Голос Джаббара вдруг сделался тверже. Быстро глянув на доктора, он схватил пиалу, налил в нее ключевой воды и выпил залпом, не отрываясь. — Фу–фу–у, легче так, — точно извиняясь, проговорил он. — Вы знаете, дорогой брат мой, я не пью, вообще не пью, и не из каких–нибудь там соображений здоровья, ислама, а так, из принципа.
— М–м–м… — бормотал помещик. — Хафиз сказал: м–м–м… тьфу–тьфу!.. «Пейте кровь лозы… вино…»
Доктор усмехнулся:
— Но знаменитый Абу Али ибн–Сина говорил:
Если ты пьешь вино с рассудком,
Клянусь богом, ты воссоединишься с истиной.
— О всевышний! И вы, доктор, цитируете классиков! — удивился Джаббар.
Хозяин совсем осоловел от бренди, и скоро по знаку араба слуги–курды увели его под руки из комнаты.
Джаббар приказал потушить люстры и полулежа курил сигарету. Доктор сидел молча и разглядывал развешанные по стенам бесценные «келемкары» исфаганский набивной ситец, изображающий охотничьи сцены сасанидских времен. Несмотря на все растущее беспокойство, он не мог не восторгаться ослепительными их красками и тонкостью работы. Обширный зал, в котором они ужинали, вообще поражал богатством убранства. Казалось, хозяин поместья собрал сюда со всей Персии ковры, гобелены, чеканную старинную посуду, бронзу, слоновую кость, бирюзу, яшму. Повсюду стояли, лежали безделушки, подносы, вазы, кумганы, являя такой же беспорядок, какой царил в голове почтеннейшего Али Алескера.
— Он болван… в полном смысле слова болван, — вдруг сказал доктор.
Джаббар встрепенулся.
— Вы его друг… — продолжал доктор. — Вы разве не видите? Наш хозяин, кажется, умен. Хитер, во всяком случае. А о себе не думает. Правая рука связана в движениях. Нога волочится… Это его «тьфу–тьфу» нарушение функции слюнной железы… А глушит бренди чайными стаканами…
Джаббар с интересом смотрел на доктора.
— Вы давно… оттуда?..
Петр Иванович понял, что он говорит об СССР, и покачал головой.
— Хаос? — спросил Джаббар.
— Что?
— Большевистский хаос? Все вверх дном?
— Не понимаю. У нас… — Доктор пытался подобрать слова порезче, позлее, но, так и не найдя, выпалил: — У нас стройка. Большая стройка. Строят социализм.
— А вы? — На губах Джаббара появилась ироническая усмешка.
— Я гражданин своей Родины. Вы… — глазами доктор показал на одежду собеседника, — ваша родина — прекрасная страна. На Востоке всюду… гм… прекрасно.
— Да, Восток, — Джаббар кивнул головой на «келемкары», — нега, красота.
— Да, роскошь здесь, а за стенами… в степи — провалившиеся носы, тучи мух, стертые, изъеденные червями лошадиные спины, лохмотья, развалины, блохи, клещи, нищие… нищие… Господи, сколько нищих! И бессилие помочь. Мы в центре какого–то глуповского царства, тупой беспечности, невежественного чванства, самодовольного, полного косности, суеверий, праздности. Всех чиновников от спеси пучит. Эпидемии, инфекции.
— Да, медицина, — протянул Джаббар, — но зачем она здесь? Кому она нужна, когда тысячи мрут от голода? А вы ученый. Ваше открытие… Мировое имя, а работаете на большевиков.
— Именно благодаря большевикам я сделал открытие.
— Не верю.
Не торопясь, едва сдерживаясь, Петр Иванович поднялся:
— Доброй ночи, господин… араб.
Уже у двери он услышал за спиной:
— И все же я прав. Во имя чего вы рискуете? Какая–нибудь случайность… инфекция, как вы говорите, или… На ваших же глазах погиб Джеффри Уормс. Здесь же Азия.
Доктор повернулся и медленно, раздельно проговорил:
— Несчастный, вздумал заниматься политикой. Врач должен быть и оставаться врачом.
— Это вы так думаете. Азиаты думают иначе. Они — мусульмане. А знаете, они не любят, когда мусульманские женщины выходят замуж за христиан…
Доктор помрачнел:
— Какое вам до этого дело?
