Царское проклятие - Елманов Валерий Иванович (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗

И все-таки усталость переборола. Спустя еще несколько минут Палецкий уже спал. Сон был беспокойный, снились какие-то странные вещи, которые он после пробуждения никак не мог вспомнить, хоть и очень хотелось — чувствовал, было там что-то важное, но единственное, что удалось, так это восстановить картину московского пожара, хотя вроде бы горело уже не там. Или там?

Он стал размышлять, надо ли выходить из дремотного состояния, или попытаться заснуть еще разок, хотя чувствовал себя уже относительно неплохо. И тут на его плечо легла чья-то рука и раздался голос Иоанна:

— Предать меня, холоп, удумал?! Не мыслил, что твои слуги не столь подлыми, как их господин, окажутся?!

Палецкий похолодел…

Глава 9

Бойся только блаженных

Первая мысль была трусливой как заяц. Пасть в ноги, захлебываясь от рыданий, целовать ноги и говорить, говорить, говорить без умолку, не давая позвать стражу. Проку в подобном рассуждении было чуть — все едино, после того как натешится унижением, мучить учнет, да так, что дыба пустяшным делом покажется. Помимо нее дюжие молодцы в Пыточной башне такие забавы ведают, что у подвергаемых им не просто глаза на лоб лезут. Иные всерьез сказывали, что и вылезают — дескать, сами видали. Брешут, конечно. Тех, с кем так забавляются, уже никто никогда не видит, так что мастерство ката втуне остается, но от того не легче.

Отсюда ей на смену вторая мыслишка выпрыгнула. Была она, не в пример первой отважная, как у загнанного волка, которому все равно терять уже нечего. Пускай сабля далеко, да засапожник [133]рядом — он же не разуваясь отдохнуть-то прилег. Теперь, главное — дотянуться да выхватить, ну а дальше как бог пошлет. Во всяком случае, пыток ему не видать — и на том благодарствуем.

Пишется-то долго, а на самом деле пролетели в голове эти мыслишки одна за другой — чихнуть не успеешь. И уж потянул было руку Палецкий к сапогу за ножом — аккуратненько так, плавненько, как тут сызнова Иоанн голос подал:

— Ну как, князь Дмитрий Федорович, гожусь я в государи всея Руси али нет?

Рука по инерции еще некоторое время тянулась к сапогу, и лишь спустя несколько секунд к Палецкому пришло понимание, что все прошло успешно и перед ним стоит не кто иной, как Подменыш, и таким образом над ним, князем из самых что ни на есть Рюриковичей, потомков Владимира Мономаха и Всеволода Большое Гнездо, пускай и от младшего сына последнего, шутки шутить удумал. Ах ты же, гаденыш поганый, холоп неумытый!

Ох как хотелось ему слово бранное молвить, да нельзя. Если все успешно прошло, выходит, что уже и не Подменыш перед ним, а Иоанн Васильевич, и не холоп, а царь и великий князь всея Руси, а если полностью титлу взять у его батюшки Василия III Иоанновича [134], то сам Палецкий со своим жалким «думный боярин» и близко не подходит.

«Вот так-то, Дмитрий Федорович, — сказал он сам себе. — И про Подменыша забудь напрочь. Даже в мыслях слова этого не поминай, чтоб ненароком не вырвалось».

И тут же залюбовался своей «работой», разглядывая в тусклом сумеречном свете наступающего рассвета лицо и всю фигуру Иоанна, склонившегося перед ним в ожидании ответа. «Похож, стервец. Как есть похож. Ну, ни малейшего отличия. Неужто кто отличить сумеет?! Да ни за что! Такое попросту и в голову никому не придет».

Разве что… Анастасия. Мысль о царице сразу подпортила радужное настроение.

«Да-а, это такая ложка дегтя, что любую бочку с медом испакостит», — мелькнуло в голове, и он, сразу помрачнев, стал с кряхтением вставать с кровати. Подменыш дернулся было, чтобы помочь, но Дмитрий Федорович властно отстранил его руки, строго заметив:

— Ты — государь, а я хошь и из ближних, соль земли, ан все едино — подданный. Не по чину тебе такое, — и тут же напомнил: — Повелевать, с боярами дела государевы вершить, послов иноземных принимать, в церкви бога за Русь молить, да разве еще блаженному какому ноги омыть — вот и все твои хлопоты. Нешто тебе Федор Иванович о том не сказывал?

— Сказывал, — заступился за покойного учителя Иоанн, — но окромя блаженного. Зачем ему ноги мыть?

— А народу это уж больно по душе придется, он и сам юродивых величает. Дескать, святость в них особая от бога. Выходит, что ты, такое почтение ему оказав, как бы заодно с народом становишься, а они такое любят. Только ты их стерегись, — неожиданно добавил он, вспомнив разговор с одним из них — самым знаменитым во всей Москве, которого ласково звали Васяткой.

Постоянно, невесть с какой целью бродивший по городу, одетый в какие-то рваные обноски, он не любил общаться с людьми, а когда те припирали его в угол и, суля сытный обед и теплую одежду, вопрошали о себе, затравленно озирался по сторонам, а затем, решившись и зажмурив глаза, пер напролом в бега. Удержать же его силой считалось тяжким грехом — бог накажет за своего ближнего человечка, да и опасно. А вдруг озлится да проклянет. Это у кого иного ничего не выйдет, а у Васятки бог к любой просьбе прислушивается, ибо доподлинно ведает — не ищет человек корысти и душа его пред всевышним распахнута настежь.

Но иногда бывало, что он сам искал кого-нибудь. Ходил, вглядывался в лица, а после того как обнаруживал — выпаливал ему нечто туманное и загадочное. Пророчества — они все такие. Суть понимаешь, когда уже случается предсказание, а до того — как беспомощный ягненок — сколько ни бейся, а все едино до правильного ответа не доберешься. Переспросить же не выйдет — нет его уже. Только что перед тобой был, вот рядом совсем, а кругом уже пусто. Как убежать успел, когда — одному богу ведомо. Да и догонять тоже не пытайся. Коли и сыщешь, все одно не ответит он тебе ничегошеньки, будто не ведает. Хотя, может, и впрямь не ведает. Это ж не он сам, а господь его устами рек. Всевышний же излагает единожды и повторяться не станет. Не по чину ему.

И хорошо, коли с тобой в ту пору, когда он это свое предсказание изрек, поблизости доброхотов не сыщется. Ему-то, Васятке, смущаться нечего. Ляпнул, да и был таков. А те, кто вместе с тобой его слова слыхали, столько потом вокруг них наплетут, таких небылиц, что ой-ей-ей. Так что Дмитрию Федоровичу еще свезло. Он-то как раз один был. Да и Васятку не сразу заметил — уж больно его холоп смутил, на юного великого князя как две капли воды похожий. Две седмицы минуло с тех пор, как он его увидел, а все никак не шел тот из головы. И сейчас тоже ехал, будто в дрему погруженный. Даже конем не правил — чай, тот и сам знает, где хозяйский терем стоит.

Оглянулся от мысли, лишь когда его за сапог кто-то дернул. Да сильно так — едва на землю не свалил. Глянул сердито, а это Васятка. И стоит себе, дурачок, беззаботным смехом заливаясь. Ну как дитя. Только они так смеяться могут, чтоб от души. У взрослого и смех от дум тяжких горчинку имеет.

— Тебе чего, Васятка? — спросил ласково.

— Упредить хощу, Митенька, — быстро-быстро залопотал тот. — Иные знаменья от господа, а иные от диавола. Тут и спутать не грех. Искушения же человеку завсегда от лукавого. Ты это попомни. Ведаю, что кровушку пролить опасаешься. А ты не боись, лей — не жалей, но свою, — погрозил он пальцем и вздохнул: — Иной мыслит — ангел пред ним в одеждах белых, а рогов-то и не зрит. А иной поменять все тщится, и того в ум не возьмет, все давно предначертано, и как господь повелит, так тому и быти суждено. Им ить уж давно все на скрижалях расписано.

— Ты о чем, Васятка? — спросил Дмитрий Федорович.

— Сам ведаешь — о чем, — хитро улыбаясь погрозил тот пальцем. — И я ведаю, и господь. Помнишь ли, яко сказано: «Ибо всякое дело бог приведет на суд, и все тайное, хорошо оно или худо [135]». И тако же словеса Иова многострадального припомни: «Очи его над путями человека, и он видит все шаги его».

— Так я, может, о хорошем и мыслю, — возразил Палецкий. — Только выйдет ай нет — того не ведаю. Может, ты мне подскажешь?