Господин двух царств - Тарр Джудит (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
И, совершив это, он отступил. Александр оставил город с пробитой стеной, собрал всех, кроме охраны у кораблей и на дамбе, и увел в лагерь. Тир, ожидавший новой атаки, не дождался ничего – ни движения, ни слова.
Первый день после того, как стена была пробита, Александр, как истый грек, провел с друзьями, певцами и поэтами. На другой день по утренней прохладе он отправился охотиться и провел весь день без дела, кроме одного часа, когда он беседовал со своими военачальниками. Он особо говорил с Адметом, который командовал гипаспистами – гвардейцами-щитоносцами и с Койном, командиром одного из отделений фаланги. Вечером он пировал в компании, чуть ли не купаясь в вине.
Мериамон тоже была там – потому, что он просил, и потому, что воздух был наполнен Силой. От нее пощипывало кожу, дрожали и поднимались мелкие волоски. Ее тень стала почти осязаемой. Она не пошла охотиться, когда Мериамон ее отпускала. Там, куда собралась Мериамон, охота была лучше.
Мериамон пошла туда той, кем была: египтянкой царской крови – одеяние из тончайшего полотна, сложенное во множество складок, облегающее тесно, как кожа, широкое ожерелье из ляписа и золота, которое прислал ей царь, зная, что она будет носить его; золотые браслеты и кольца на пальцах и в ушах, золотая повязка на прическе из множества косичек. Она хотела бы надеть парик, но ничего подходящего не было, а Таис и Филинна вдвоем убеждали ее, что ее собственные волосы достаточно хороши – черные, густые и волнистые. Филинна смазала их маслом и заплела в косы, закрепив конец каждой бусиной из золота, ляписа или кровавика. Мериамон сама подвела глаза колем, ляписом и малахитом, удлинив линии и подчеркнув изгиб бровей. Таис дала ей духи, которые могли быть только из страны Кемет – такие же прекрасные, с ароматом пряностей, мускуса и цветов.
Она не знала, зачем украшает себя. Царь одобрит: ему нравится, когда его друзья нарядны и хорошо выглядят. Но она предпочла бы быть просто Мериамон, а не царевной в золоте, пахнущей благовониями, с цветком лотоса в руках. Как тогда…
Ее тень клыкасто улыбнулась. Мериамон поднесла цветок к лицу. Его сладкий аромат кружил голову. Пахло Нилом, пахло страной Кемет. В нем была сила.
Завтра Александр закончит то, что начал. Он закончит осаду. Он возьмет город или погибнет. Сегодняшняя ночь может быть для него последней на земле, последней для безумца, который возмечтал овладеть неприступным городом.
Она даст ему то, что сможет дать, и будет живым напоминанием о том, за что он должен сражаться. К счастью или к несчастью, ожидание для страны Кемет подошло к концу.
В памяти ее осталось немногое от царского пира. Ее место было рядом с Александром. Возможно, она что-то ела и пила. Она не сказала ничего, что бы ей запомнилось. Сначала с нее не сводили глаз; эллины удивлялись или не одобряли ее чужеземный облик, гетеры смотрели, прищурясь, оценивая знакомую незнакомку, прикидывая ее возможности как соперницы. Финикийцы, которых было немного, проявляли почтительность: они знали, кто она такая.
Она была слишком занята, чтобы запомнить, что делала. Александр был ее полной противоположностью. Ему не нужно было быть ничем иным, кроме Александра. Иногда он был повсюду, видел все. Иногда его вообще не было нигде, он словно растворялся, позволяя пиру идти своим чередом. Ему было хорошо, он тихо разговаривал с Гефестионом, который пришел и сел рядом с ним. Никто не обращал внимания. Царь прислонился к груди друга, в полудреме поигрывая чашей. Гефестион гладил его волосы. Лицо его, как обычно, было спокойным, словно вырезанным из слоновой кости, красивое почти до невыразительности, если бы не глаза. В них было спокойствие, какого никогда не знал Александр, но в котором находил отдых, умиротворенность, но не безмятежность, а в глубине – блеск юношеской веселости.
Гефестион был, как вода, глубокая и спокойная с виду. Александр был огонь. Даже отдыхая, он не знал спокойствия. Он вертел в руках чашу, быстрые глаза его метались по комнате, замечая все. Он улыбался, что-то говорил, вовлекая людей в свою орбиту, удерживая, отпуская. Его любимый друг был с ним здесь и полностью принадлежал ему. А Александр был таким разным – то царем, то другом, то любовником, то просто участником пиршества.
Внутреннему взгляду Мериамон представилась женщина, закутанная в вуаль, сидевшая в персидском шатре, глядя, как другая женщина нянчит спеленутого ребенка. Барсина тоже его любовница, но она никогда не получит того, что Гефестион. Как не получит ни одна женщина, ни один мужчина, ни один мальчик. У Ахилла был только один Патрокл, и другого быть не могло.
Александр поднялся. Гефестион распрямил колено и отпил из чаши. Царь, улыбаясь, подсел к Мериамон. Его венок увял от жары; Александр выглядел не то что смешно, но очень молодо и несколько залихватски. Она не смогла удержаться от ответной улыбки.
– Дашь мне свое благословение? – спросил он.
– А разве оно у меня есть? – Мериамон удивленно подняла бровь.
– Я думаю, да.
– Для тебя это важно?
– Важно, – отвечал он.
Мериамон задумалась.
– В тебе есть бог, ты же знаешь. Ничто другое не позволило бы тебе совершить такое.
Его глаза сузились, как будто он смотрел на солнце. Сейчас он не смотрел на нее – он смотрел дальше нее, дальше любого горизонта.
Александр заморгал, вздрогнул, снова увидел ее. Его плоть была плотью смертного, его ум был умом смертного, хоть и не совсем таким, как у других. Он сказал:
– И ты тоже. Ты еще больше, чем я, дитя богов. Почему бы тебе не воспользоваться силой, которая есть у тебя, и не править Египтом?
– Мне это не дано, – отвечала она.
– Я могу умереть завтра.
Она склонила голову.
– Ты так спокойно это воспринимаешь, – сказал он.
– Если бы я рыдала и скрежетала зубами, ты бы остановился?
– Нет, – ответил Александр.
– Стало быть, ты будешь делать то, что ты будешь делать, – сказала Мериамон. – да защитят тебя боги.
Он подчинился этому. Он не боялся, нет. Но такая блестящая уверенность была получена дорогой ценой. Для него не было мира, не было ни мгновения покоя; пламя бога горело в нем всегда, где бы он ни был. Чего он хотел от нее – чтобы она не трепетала перед ним. Но в ней звучали голоса богов, яснее, чем он когда-либо слышал их. Она была их инструментом, а он был одним из них. Или будет. Если переживет завтрашний день.
На третий день море было, как стекло, не слышалось ни малейшего шепота ветра, ни малейшего движения в воздухе, чтобы поколебать воду, развернуть флаги или охладить тело, поднявшееся с жаркой и бессонной постели. Люди Александра поднялись еще до рассвета. Щитоносцы и фаланга Койна были при оружии и готовы. Их товарищи глядели на них с разной степенью зависти, даже ветераны, для которых война давно перестала быть таинством. Александр все изменил. Он заставил ее сверкать, потому что был частью ее.
Александр вышел точно с первым лучом солнца – великолепный в своем огненном плаще, с золотым шлемом в руках. Он передал его прислужнику, отправляясь приносить утренние жертвы – сегодня один бык был для Зевса, другой для Геракла, чей город он собирался взять. Когда кровь быка хлынула на алтарь, взошло солнце, и волосы Александра загорелись золотом. Берцовая кость быка Зевса, завернутая в жир и положенная в огонь, посылала свой дым к небесам. С ним смешивался дым от кости быка Геракла. Люди царя разделили жертвенное мясо, приобщившись к его силе. Все они закончили трапезу одновременно, с криком вскочили и побежали к морю.
Тир ждал их. Корабли с таранами вышли еще до рассвета; грохот и удары усилились с наступлением дня, разносясь в неподвижном воздухе, так что даже мертвый пробудился бы. Когда люди царя готовились взойти на корабли, отделение Койна на один, щитоносцы – на другой, а царь впереди всех собирался подняться на борт, на городской стеке заблестел металл и задвигались, собираясь, люди. Все выбежали на дамбу, забыв про стрелы, но никто не пострадал. Тир получил более легкую добычу. Один или два корабля Александра задержались по пути из Сидона, были окружены тирскими галерами и попали в руки врагов. Их команды сейчас находились на стенах, в этом не было сомнений. Звучно разнеслись над водой голоса глашатаев, сообщая об этом. Едва замерло эхо, как фигурки, крошечные, словно куклы, полетели со стены в воду. Без единого звука.
