Черный тюльпан - Дюма Александр (книги .txt) 📗

Таковы были размышления Корнелиуса – через три дня после злосчастной сцены расставания с Розой – в тот момент, когда он стоял, как мы сообщили читателю, прислонившись к окну.

И в этот же момент вошел Грифус.

Он держал в руке огромную палку, его глаза блестели зловещим огоньком, злая улыбка кривила его губы, он угрожающе покачивался, и все его существо дышало злыми намерениями. Корнелиус, подавленный, как мы видели, необходимостью все претерпевать, слышал, как кто-то вошел, понял, кто это, но даже не обернулся. Он знал, что на этот раз позади Грифуса не будет Розы.

Нет ничего более неприятного для разгневанного человека, когда на его гнев отвечают полным равнодушием. Человек настроил себя надлежащим образом и не хочет, чтобы его настроение пропало даром. Он разгорячился, в нем бушует кровь, и он хочет вызвать хоть небольшую вспышку.

Всякий порядочный негодяй, который наточил свою злость, хочет, по крайней мере, нанести этим орудием кому-нибудь хорошую рану.

Когда Грифус увидел, что Корнелиус не трогается с места, он стал громко покашливать:

– Гм, гм!

Корнелиус стал напевать сквозь зубы песню цветов, грустную, но очаровательную песенку:

Эта песня, грустный и спокойный мотив которой еще усиливал невозмутимую меланхолию Корнелиуса, вывела из терпения Грифуса.

– Эй, господин певец, – закричал он, – вы не слышите, что я вошел?

Корнелиус обернулся.

– Здравствуйте, – сказал он.

И он снова стал напевать:

– Ах, проклятый колдун, я вижу, ты смеешься надо мной! – закричал Грифус.

Корнелиус продолжал:

Грифус подошел к заключенному.

– Но ты, значит, не видишь, что я захватил с собой хорошее средство, чтобы укротить тебя и заставить сознаться в твоих преступлениях?

– Вы что, с ума сошли, дорогой Грифус? – спросил, обернувшись, Корнелиус.

И, когда он увидел искаженное лицо, сверкающие глаза, брызжущий пеной рот старого тюремщика, он добавил:

– Черт побери, да мы как будто больше чем с ума сошли, мы просто взбесились!

Грифус замахнулся палкой.

Но ван Берле оставался невозмутимым.

– Ах, вот как, Грифус, – сказал он, скрестив на груди руки, – вы, кажется, мне угрожаете?

– Да, я угрожаю тебе! – кричал тюремщик.

– А чем?

– Ты посмотри раньше, что у меня в руках.

– Мне кажется, – сказал спокойно Корнелиус, – что это у вас палка, и даже большая палка. Но я не думаю, чтобы вы мне стали этим угрожать.

– А, ты этого не думаешь! А почему?

– Потому, что всякий тюремщик, который ударит заключенного, подлежит двум наказаниям: первое, согласно параграфу девятому правил Левештейна: «Всякий тюремщик, надзиратель или помощник тюремщика, который подымет руку на государственного заключенного, подлежит увольнению».

– Руку, – заметил вне себя от злости Грифус, – но не палку, палку!.. Устав об этом не говорит.

– Второе наказание, – продолжал Корнелиус, – которое не значится в уставе, но которое предусмотрено в Евангелии, вот оно: «Взявший меч – от меча и погибнет», взявшийся за палку будет ею побит!..

Грифус, все более и более раздраженный спокойным и торжественным тоном Корнелиуса, замахнулся дубиной, но в тот момент, когда он ее поднял, Корнелиус выхватил ее из его руки и взял себе под мышку.

Грифус рычал от злости.

– Так, так, милейший, – сказал Корнелиус, – не рискуйте своим местом.

– А, колдун, – рычал Грифус, – ну, подожди, я тебя доконаю иначе!

– В добрый час!

– Ты видишь, что в моей руке ничего нет?

– Да, я это вижу и даже с удовольствием.

– Но ты знаешь, что обычно она не бывает пуста, когда я по утрам поднимаюсь по лестнице.

– Да, обычно вы мне приносите самую скверную похлебку или самый жалкий обед, какой только можно себе представить. Но для меня это совсем не пытка; я питаюсь только хлебом, а чем хуже хлеб на твой вкус, Грифус, тем вкуснее он для меня.

– Тем он вкуснее для тебя?

– Да.

– Почему?

– О, это очень просто.

– Тогда скажи: почему?

– Охотно, я знаю, что, давая мне скверный хлеб, ты этим хочешь заставить страдать меня.

– Да, действительно, я даю его не для того, чтобы доставить тебе удовольствие, негодяй!

– Ну что же, как тебе известно, я колдун, и я превращаю твой скверный хлеб в самый лучший, который доставляет мне удовольствие больше всякого пряника. Таким образом я ощущаю двойную радость: во-первых, оттого, что я ем хлеб по своему вкусу, во-вторых, оттого, что привожу тебя в ярость.

Грифус проревел в бешенстве:

– Ах, так ты, значит, сознаешься, что ты колдун?

– Черт побери, конечно, я колдун. Я об этом только не говорю при людях, потому что это может привести меня на костер, но, когда мы только вдвоем, почему бы мне не признаться тебе в этом?

– Хорошо, хорошо, хорошо, – ответил Грифус, – но если колдун превращает черный хлеб в белый, то не умирает ли этот колдун с голоду, когда у него совсем нет хлеба?

– Что, что? – спросил Корнелиус.

– А то, что я тебе совсем не буду приносить хлеба, и посмотрим, что будет через неделю.

Корнелиус побледнел.

– И мы начнем, – продолжал Грифус, – с сегодняшнего же дня. Раз ты такой колдун, то превращай в хлеб обстановку своей камеры; что касается меня, то я буду ежедневно экономить те восемнадцать су, которые отпускают на твое содержание.

– Но ведь это же убийство! – закричал Корнелиус, вспылив при первом приступе ужаса, который охватил его, когда он подумал о столь страшной смерти.

– Ничего, – продолжал Грифус, поддразнивая его, – ничего, раз ты колдун, ты, несмотря ни на что, останешься в живых.

Корнелиус опять перешел на свой насмешливый тон и, пожимая плечами, сказал:

– Разве ты не видел, как я заставил дордрехтских голубей прилетать сюда?

– Ну, так что же? – сказал Грифус.

– А то, что голуби – прекрасное блюдо. Человек, который будет съедать ежедневно по голубю, не умрет с голоду, как мне кажется.

– А огонь? – спросил Грифус.

– Огонь? Но ведь ты же знаешь, что я вошел в сделку с дьяволом. Неужели ты думаешь, что дьявол оставит меня без огня?

– Каким бы здоровьем человек ни обладал, он все же не сможет питаться одними голубями. Бывали и такие пари, но их всегда проигрывали.

– Ну, так что же, – сказал Корнелиус, – когда мне надоедят голуби, я стану питаться рыбой из Вааля и Мааса.

Грифус широко раскрыл испуганные глаза.

– Я очень люблю рыбу, – продолжал Корнелиус, – ты мне ее никогда не подаешь. Но что же, я воспользуюсь тем, что ты хочешь уморить меня голодом, и полакомлюсь рыбой.

Грифус чуть было не упал в обморок от злости и страха.

Но он сдержал себя, сунул руку в карман и сказал:

– Раз ты меня вынуждаешь, так смотри же!

И он вынул из кармана нож и открыл его.

– А, нож, – сказал Корнелиус, становясь в оборонительную позу с палкой в руках.

XXIX. В которой ван Берле, раньше чем покинуть Левештейн, сводит счеты с Грифусом

И они оба стояли какой-то момент неподвижно, один готовый нападать, другой – обороняться.