Приключение ваганта - Гладкий Виталий Дмитриевич (версия книг txt) 📗
«Рутенами» генуэзцы называли всех русов, в том числе и киевлян.
В сплошной суматохе и горячке боя лишь штурман Джироламо остался спокойным и рассудительным. Он собрал вокруг себя несколько матросов, которые подняли из пузатого чрева «Лауры» несколько керамических горшков с зажигательной жидкостью. Выждав удобный момент, синьор Джироламо подал команду, и матросы заработали топорами, перерубая веревки и освобождая «Лауру» от впившихся в ее борта крюков.
Едва в воду упала последняя веревка, на палубы пиратских дау полетели пылающие горшки, и вторая абордажная команда берберийцев вместо того, чтобы прийти на помощь товарищам, сражающимся на палубе «Лауры», принялась тушить свои посудины, которые вспыхнули как факелы.
Это оказалось не так просто, потому что вязкая горючая жидкость сквозь щели пролилась в трюмы дау, где находилось награбленное добро: ковры, ткани, одежда. И все это тоже загорелось. Заметив, что их суда горят, берберийцы на палубе «Лауры» завыли как волки; теперь им осталось или победить, или умереть.
Окончание сражения было ужасным. Потоки крови омывали палубу, на которой валялись отрубленные части тел, раненые и убитые. Вошедшие в раж генуэзцы, казалось, взбесились и кромсали уже мертвые тела. Берберийцы сопротивлялись с отчаянием обреченных, но пылающие дау – можно сказать, их обитель, родной дом – лишили пиратов мужества и сил, и они гибли под ударами фальшионов один за другим. Некоторые вообще прекратили сопротивление и, встав на колени, молились своему богу.
Вскоре все было кончено. Тяжело дыша, Андрейко вернулся к Ивашке, который по-прежнему трясся от страха, словно в лихорадке. Обняв его за плечи, Андрейко начал что-то говорить, но слова отлетали от Ивашки как горох от стенки, и юный Нечай прекратил играть роль утешителя. Он устало присел на канатную бухту и посмотрел на море.
«Лаура» постепенно набирала ход, и горящие дау остались далеко позади. О борт судна тихо плескались ласковые волны, небо было голубым и чистым, белокрылые чайки, как обычно, резали воздух своими острыми крыльями, а дельфины все так же сопровождали «Лауру», устраивая веселые игрища, однако в душе Андрейки что-то изменилось. И не в лучшую сторону. Она словно покрылась панцирем, которого так не хватало в недавнем бою.
Глава 15. Стрела купидона
Жиль постепенно втягивался в студенческую жизнь. Она была скудной, голодной, но веселой. Проказы, на которые были горазды школяры, изрядно добавляли перца в кровь и заставляли забывать о пустом брюхе. Правда, ненадолго. Но у Жиля появился постоянный заработок в таверне Берто Лотарингца, и он даже в самые плохие дни имел кусок хлеба и вино. Конечно, место менестреля в таверне никогда не пустовало, на него всегда находились претенденты, но как раз перед тем, как Жиль появился в «Посохе пилигрима», некий малый, забавлявший публику, куда-то исчез.
Об этом мог бы кое-что рассказать Гийо, однако он мудро помалкивал: зачем травмировать неокрепшую психику юного де Вержи? Жизнь – жестокая штука, особенно в Париже, и, чтобы выжить в столице Франции, приходилось пускаться во все тяжкие. Уж кто-кто, а Гийо знал об этом не понаслышке…
Единственным камнем преткновения для Жиля были диспуты. Они нередко загоняли его в тупик. У юного де Вержи был гибкий ум, он многое знал, но вопросы, в которых ему приходилось разбираться, были выше его понимания. Поначалу он чувствовал себя ослом, потому как не мог придумать ни одного толкового объяснения по теме диспута. Но вскоре благодаря Франсуа Вийону, с которым сильно сдружился, он уловил смысл всего происходящего и начал с умным видом и непроницаемым лицом нести такую ахинею, что в другом месте его сочли бы ненормальным.
Вопросы, которые выносились на диспут, поражали циничного прагматика Жиля своим идиотизмом. Он обладал живым воображением, и картинки, возникавшие в его голове, готовы были в любой момент инициировать гомерический смех. «Присутствует ли Сын Божий в евхаристии в тот момент, когда облатка падает в сточную канаву?» Когда Жиль услышал эту тему диспута, его заклинило. Перед мысленным взором школяра пронеслось целое видение, в котором присутствовали совершенно пошлые персонажи. Чтобы не расхохотаться, Жиль прикусил указательный палец и замычал, не в состоянии удержать рвущиеся изнутри смешинки.
На вопрос чересчур заботливого соседа, что с ним стряслось, юный де Вержи, стоически выдержав приступ смеха, со скорбным видом ответил, что мается животом. Сосед-школяр с пониманием кивнул. В этом не было ничего необычного. Пища, которую употребляли бедные студиозы, нередко бывала малосъедобной, и, если не хватало денег на вино, случались разные неприятности, вплоть до отравления.
Обычно после богословских диспутов он спешил к Франсуа Вийону, чтобы развеять туман в голове, навеянный схоластикой. Жиля все больше и больше занимал этот незаурядный малый. Вийон писал потрясающие стихи, и Жиль вынужден был признаться самому себе, что по сравнению с Франсуа он жалкий бумагомарака. Некоторые из стихов своего нового товарища Жиль переводил на песенный лад, и вскоре во многих тавернах и харчевнях Парижа зазвучали песенки юного де Вержи, которые в сочетании с большим поэтическим талантом Франсуа Вийона производили неизгладимое впечатление на публику.
За окном светился ясный воскресный день, и Жиль, проснувшись, решил навестить Франсуа прямо с утра. Впрочем, с утра – это сильно сказано. Вчера ему пришлось развлекать клиентов Берто Лотарингца до поздней ночи, поэтому он спал почти до обеда. Зато на столе лежал объемистый пакет – плата за выступление. Прижимистый хозяин таверны очень не любил расставаться с монетами любого достоинства, и легкий характер Жиля, который соглашался работать за плату натурой, в отличие от других музыкантов, был ему по душе.
Гийо и его пес Гаскойн уже куда-то смылись с утра пораньше. Чем Пройдоха занимался в Париже, можно было только догадываться. То, что он подрабатывал, устраивая цирковые представления со своим псом, для Жиля уже не было тайной. Но у Гийо были и какие-то другие секреты. У Жиля не выходило из памяти имя Жак Боном, с которым обратился к Гийо цыган-кузнец. Юный де Вержи терялся в догадках, но стоически сдерживал свое любопытство и не пускался в расспросы. Он был уверен, что Гийо желает ему только добра, поэтому доверял ему как самому себе.
Не пройдя по улице и несколько шагов, Жиль столкнулся с францисканским монахом. Кордельер, не обращая внимания на окружающих, шел, обратив взор к небу, словно надеясь увидеть там царство небесное, и бормотал какую-то молитву. Монах посмотрел на Жиля пустым, отсутствующим взглядом и побрел дальше, по-прежнему витая в облаках.
Без вездесущих «братьев» не обходился ни один квартал. Вниз по Сене, на левом берегу, напротив луврского донжона и дворцовых садов на Сите, размещались августинцы – «отшельники святого Августина». А совсем рядом с ними, прямо вдоль их ограды, располагался монастырь францисканцев, которые подпоясывали свои сутаны из домотканого сукна грубыми веревками. Орден кордельеров-францисканцев стремился подавать пример своей бедностью, но их церковь была весьма богата и вместительна. Горожане и школяры из соседних приходов – из Сент-Андре-дез-Ар, Сен-Северена и Сен-Бенуа-ле-Бетурне – толпами ходили на службы и проповеди кордельеров. Монастырь выполнял одновременно и функции коллежа.
Ниже Сорбонны, рядом с парижским особняком аббатства Клюни и напротив обители, где жил магистр Гийом де Вийон, приемный отец Франсуа, располагался выходивший на улицу Сен-Жак монастырь матюренов. Официально здание называлось больницей «монахов, выкупающих пленных», а орден – орденом Святой Троицы. Все дела, которые касались университета, решались именно там. В монастыре проводилась и генеральная ассамблея факультета искусств. А если говорить о церкви матюренов, то она, по существу, выполняла функции обычного зала собраний самого различного уровня, как обыденных, так и торжественных. Каждый триместр в этой церкви выбирался ректор факультета искусств, являвшийся главой всей университетской общины.
