Сын Портоса - Магален (Махалин) Поль (библиотека книг txt) 📗

— Клянусь душой! — воскликнул наш герой. — Это мост Пека, а это — новый дворец Сен-Жермен! — И он погрузился в раздумье:

«Понимаю — они привезли меня на место преступления, чтобы я здесь же и искупил его. Я буду казнен там, где убил мушкетера».

Слегка вздрогнув, Жоэль откинулся назад. Ему казалось, что он видит призрак убитого капрала, бродящий в лунном свете в запятнанном кровью саване.

Лошади тяжело дышали, взбираясь на холм, через который шла дорога от реки в город.

— Шевалье, — заговорил человек в черном, — здесь инструкции требуют от меня закрыть окна.

Он не только сделал это, но и задвинул занавески, надежно предотвратив возможность зрительных связей Жоэля с внешним миром. В голосе этого субъекта, чьи глаза сверкали на смуглом лице, ощущался испанский акцент.

«Где я слышал этот голос раньше? — думал Жоэль. — Где я уже видел эту пару карбункулов, блистающих в ночи? Короче говоря, где я встречал этого висельника?»

Пока он пытался собраться с мыслями, карета остановилась. «Висельник» приоткрыл дверь и предложил бретонцу сойти. Повиновавшись, он увидел одинокое здание в глубине большого двора, окруженного стеной с остриями сверху и решетчатыми воротами.

— Очевидно, городская тюрьма, — пробормотал Жоэль.

— Шевалье не возражает дать мне руку? — осведомился смуглый человек.

«Черт бы побрал этого парня с его постоянным «шевалье»! — подумал наш друг. — Но я не стану с ним ссориться — у меня осталось не так много времени в этом мире, чтобы попусту его тратить».

Жоэль был настолько покорен и готов ко всему, что может с ним произойти, кроме жизни в тюрьме, что без колебаний подчинился бы, даже окажись перед ним плаха, топор и палач, и ему был бы сделан знак опуститься на колени. Поэтому он охотно протянул руку и последовал за своим провожатым, не задавая вопросов. Они поднялись по лестнице в вестибюль и, пройдя по галерее, вновь направились вверх по широкой и высокой лестнице, которую современные архитекторы сочли бы занимающей слишком много пространства. На одной из ступеней стоял, опершись на железные перила, толстый старик с факелом в руке. Его седые волосы были коротко острижены и выбриты на макушке, как у священника; солидное брюшко скрывал красивый костюм из черного сукна, напоминающий строгостью покроя, цвета и отделки одеяние стряпчего или церковного надзирателя.

«Старший тюремщик, — подумал Жоэль. — Очевидно, персонал здесь неплохо кормят. Если заключенные получают такую же пищу, то, честное слово, они рискуют выйти отсюда в инвалидном кресле на колесиках!»

— Сеньор Эстебан, — важно произнес толстяк. — Ваши обязанности здесь заканчиваются.

Провожатый отпустил руку бретонца.

— Соблаговолит ли шевалье позволить мне показывать ему дорогу? — осведомился старик.

«Этот бочонок чертовски вежлив, — подумал сын Портоса. — Но почему он тоже награждает меня титулом шевалье?»

Они поднялись на следующий этаж.

— Шевалье прибыл, — доложил толстяк высоким и елейным голосом.

«Эта туша чересчур любезна, — продолжал думать Жоэль. — С таким вниманием относятся только к приговоренным к смерти, и я уверен, что принадлежу к их числу».

Старик открыл дверь и предложил шевалье войти.

«Да, он, безусловно, слишком вежлив, — размышлял бретонец. — Горе мне! Конечно, сейчас я снова окажусь в темнице».

Старик махнул рукой, пропуская Жоэля, который безмолвно повиновался. Шагнув через порог, он воскликнул:

— Черт побери! Где я?

Глава XX

КАНУН КАЗНИ

Ничто не могло меньше походить на камеру в Бастилии, чем комната, в которой очутился Жоэль. Все здесь было другим — ни зарешеченных отверстий для воздуха, ни холодных голых стен, ни скудной шаткой мебели и жестких коек. Все сверкало роскошью и новизной — повсюду были изображены Купидоны, пастухи и пастушки, ибо тогдашняя мода предвещала стиль Ватто. [50] Помещение напоминало будуар герцогини, и Жоэль подумал, что, видимо, тюрьма переполнена и его решили поместить на одну ночь в апартаменты жены коменданта. Даже в доме детей короля юноша не видел большей элегантности, и потому он повторил вопрос с возросшим удивлением.

— Шевалье у себя дома, — ответил толстяк.

Чело молодого человека омрачилось, словно предвещало бурю.

— Дома? Вы что, смеетесь надо мной?

Толстый старик, казалось, испугался раздраженного взгляда Жоэля. Он слегка отшатнулся, выпятив живот в качестве наносного бруствера, и ответил хриплым голосом, в котором слышался страх:

— Спешу заверить шевалье, что никто не думает смеяться над ним. Я просто выполняю полученные распоряжения, которые предписывают мне запереть шевалье в этой комнате.

— Этого я и ожидал, — отозвался заключенный.

— Да, запереть до завтра, когда за вами придут, чтобы… Ну, вы сами знаете, зачем.

Наш герой сделал жест, как будто разломил ветку надвое.

— Значит, это назначено на завтра? — спросил он.

— На завтрашнее утро, шевалье.

— Рано?

— К полудню, как обычно, все будет кончено.

— Ну, — сказал Жоэль, — благодарю вас, приятель. Я буду готов.

— Кстати, — продолжал толстяк, успокоенный оборотом, который принял разговор, — если шевалье желает подкрепиться…

— Понимаю, несчастному в моем положении нельзя отказать ни в чем.

— Я буду иметь честь подать холодный ужин, хотя это противоречит доброму старому правилу, гласящему, что человек должен отходить ко сну с пустым желудком.

— Отходить ко сну? — поморщившись, переспросил Жоэль. Когда он поднимался по лестнице, ему показалось, что из кухни доносятся аппетитные запахи. — Впрочем, вспоминаю, что приговоренному всегда позволяют напоследок сохранить хорошее впечатление о мире, который он покидает.

Толстяк проворно вкатил столик на колесиках, на котором был аккуратно разложен прибор на одну персону. К этому он добавил горячий золотистый суп в сосуде из голландского фарфора, огромный мясной пирог в глазури, жареную птицу в желе и окорок нежно-розового оттенка, казавшийся сошедшим с картины Иорданса, [51] не говоря уже о десерте: фруктах, сыре, пирожных и других лакомствах.

— Что все это значит?! — воскликнул Жоэль при виде таких изысканных яств. — Его величество неплохо обращается со своими гостями! Он ревностно следит за тем, чтобы они хорошо провели последние часы. Сочное мясо, пуховая перина в алькове!..

— Это всего лишь легкий ужин, — возразил его собеседник. — Шевалье сможет лучше оценить нашего повара, когда утром ему подадут завтрак.

— О, так я еще позавтракаю?

— Разумеется, перед процедурой…

— Ну кончено, как я мог забыть! — уныло промолвил Жоэль.

— Таковы правила…

— Да, я знаю, что не принято отказывать ни в чем тем, кого собираются подвергнуть наказанию… — Усаживаясь за стол, он провел рукой вокруг шеи и пробормотал: — Значит, позавтракаю я на земле, а обедать буду уже в раю!

Старик размещал еду на столе с торжественностью дьякона, устанавливающего на алтаре священные сосуды; его скорее можно было представить служащим мессу, чем сервирующим ужин. Серьезный, достойный и просветленный, с виноватым выражением на широкой физиономии, он стоял позади гостя с бутылкой Шамбертена в руке в позе мальчика из хора, держащего чашу, и внушал Жоэлю, расправляющемуся с остатками пирога.

— Это будет великолепное зрелище — люди станут драться за лучшие места, ведь часовня так мала!

О, значит, они собираются привести осужденного в часовню — очевидно, для религиозной церемонии, во время которой он должен покаяться в своих прегрешениях.

— Отец Лашез произнесет проповедь…

— Королевский духовник? Король оказывает мне великую честь!

— Естественно, ведь он сам будет присутствовать.

— Король придет смотреть, как со мной расправятся?

— Несомненно.

— Да, понимаю. Это очень любезно со стороны его величества и огромная честь для меня.