Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян (книги без регистрации .txt) 📗

Дом во всю длину был разделен перегородками на столько отделений, сколько жило семей, посредине же оставался широкий проход, где горели костры, у каждой семьи свой. Здесь было женское царство в полном смысле слова, и правила здесь индеанка — толстая старуха с жгучими черными глазами. По ее приказу тотчас появилась громадная каменная чаша, в ней истолкли желуди и орехи хикори вместе со скорлупой, потом бросили всю эту смесь в воду — получилось белое маслянистое молоко, которое мы с наслаждением выпили, закусывая лепешками. Утта сказала, что мы находимся в роде Оленя, в братстве Волка, а угощает нас ее овачира — семья. Нам не осмеливаются предложить настоящую еду, чтобы не испортить дорогим гостям аппетит перед табаги — общим пиршеством.

Питер все порывался спросить о чем-то толстую даму, но она (в переводе Утты) заявила, что гостю положено отдыхать, а не затруднять себя вопросами. Нам действительно подстелили на нарах охапку одеял из роскошных беличьих шкур и оставили нас в покое, так что можно было развалиться и подремать. Усмехаясь, Питер спросил Тома Бланкета: собирается ли он и теперь просвещать «несчастных дикарей»? Проповедник ничего не ответил и, нахмурив свои толстые брови, принялся листать библию. Остальные наши люди вышли побродить по деревне, что очень не понравилось Питеру.

Генри спросил Утту, почему не видно мужчин.

— Мужчины готовят табаги — пиршество, — сказала Утта, — и вообще им положено являться вечером, а днем заниматься делом. Где живут семейные пары? Здесь, но только после рождения первого ребенка. До этого молодой муж может навещать жену в то время, которое ему укажут. А если супруги не поладят? Что ж, муж уходит, дети и имущество остаются в овачире жены.

Мы с Генри нашли, что это не порядок, а она ответила, что у каждого народа свои обычаи. Питер тут встал и вышел, а мы за ним.

Глава VII

На площади горели костры. Мужчины в самых разнообразных одеждах и раскраске, укутанные длинными плащами, неподвижно сидели у огней с гордо поднятыми головами. Не слышно было говора, брани и выкриков: индейцы считают, что громкий голос нужен в бою, иногда — на охоте, в другое же время «тревожить чужие уши неприлично». Казалось, это не люди, а тотемы. Иногда кто-нибудь промолвит слово-другое, не разжимая губ, и получит такой же краткий ответ. И снова — загадочное молчание. Все гости были из чужих племен, из области Великих Озер, которые лежат где-то на северо-западе.

Утта называла их: «Народ Великих холмов», «Народ, обладающий кремнем», «Народ Грязной земли», «Гранитный народ»… От нее мы узнали, что у всех этих племен одно общее имя, но они его не признают, потому что им дали его враги. «Иринакхоу» значит «настоящие гадюки» — и, право, это наводит на серьезные размышления.

Питер собрал всех наших в кучу и вполголоса, но в очень энергичных выражениях рекомендовал впредь не разбегаться — поберечь свои скальпы. А для наглядности он велел Утте показать нам место, где эти самые скальпы хранятся. Она подвела нас к частоколу, где висело множество обручей с натянутой на них человеческой кожей и волосами самых различных оттенков, точь-в-точь как парики в мастерской цирюльника. Под ними на разостланной шкуре лежали отрубленные головы. С некоторых была содрана кожа — для порядка ее тут же выставили на обручах, — другие были обернуты в бобровые шкурки, из-за которых эти несчастные и погибли.

Бланкета стошнило. А Шоурби высказался в том смысле, что, мол. погостили, пора и домой. Но Утта-Уна возразила, что это невозможно, поскольку глухие звуки барабана уже предвещали начало табаги.

Откуда ни возьмись, появилась шеренга приплясывающих, жутко размалеванных молодых людей; они орали, размахивали копьями и топориками, всячески стараясь внушить зрителям страх и почтение. А навстречу им вылетела такая же удалая компания, одетая в звериные шкуры и с рогатыми бычьими масками на головах. Все это скопище, производя адский шум, принялось плясать, вертеться и скакать, потрясая над головами оружием и погремушками.

Когда пляски кончились, появился вождь. Он шел пешком. В длинном белом плаще и в короне из орлиных перьев Оримха имел очень величественный вид. Вождь уселся со своими приближенными, меж которыми были и женщины, и ему подали длинную трубку из зеленого камня. Воин достал ему уголек, патриарх приложил его к концу трубки, выпустил клуб дыма и передал соседу. Тот затянулся и предложил следующему, и так трубка пошла по кругу, не минуя и нас. Дым словно взорвался у меня в глотке, но Утта предупредила, что надо потерпеть.

Потом старый вождь сделал знак, что хочет говорить, и мигом воцарилась такая тишина, что стало слышно потрескивание сучьев в костре. Старец говорил медленно и внятно, очевидно стараясь, чтоб Утта успела все перевести как можно лучше. Когда она начинала переводить, вождь ласково клал ей на голову руку.

Речь шла о нашей крепости. Вождь подошел к этой теме очень осторожно, обиняком. Великий маниту рыб Мичибичи — а такие маниту, как всем известно, обитают в каждой реке — привык свободно разгуливать по своим владениям, сказал вождь. И вдруг, обходя свою реку, маниту наткнется на великолепный дом, которым ее перегородили иенгизы! Неизвестно, каково будет тогда его настроение и как оно отразится на бедных индейцах. Не лучше ли освободить ему дорогу и построить такой же прекрасный дом, но на твердой земле?

— Ге-е-гец! (Да!) — хором провозгласили все сидевшие у костра.

Питер, хитрая бестия, возразил очень умело — я бы сказал, дипломатично. Нет, маниту не обидится, и вот почему: белые люди у себя на родине давно строят через реки такие же дома. Их называют мостами, и нет признаков того, что духам рек они не по вкусу. Зато перед скуанто иенгизы в долгу, так как заняли принадлежащий им участок реки. И они, иенгизы, хотели бы в какой-то степени отблагодарить своих добрых друзей. Они привезли им десять теплых одеял. «Смотрите! — И Питер развернул один из наших тюков, которые до того лежали в лодках. — И дважды по десять ножей, и столько рубах из красивой синей ткани, сколько могут надеть люди от трех костров, и известные уже скуанто топоры, которыми можно срубить даже очень большие деревья. Ах, да тут еще несколько безделушек… — Питер небрежным жестом высыпал на шкуру золоченые пуговицы, бронзовые колечки, яркие ленты и другие мелочи. — Надеемся, что они понравятся молодым девушкам племени».

Индейцы-воины не шевелились и бесстрастно молчали, только изредка переглядывались, а вот женщины — те восторженно повизгивали и с шипением втягивали в себя воздух. Через некоторое время старый вождь поднял руку в знак того, что хочет ответить, и Утта начала переводить.

Он не станет скрывать, сказал Оримха, что все это — очень богатые дары и сделаны эти вещи чрезвычайно искусно. Скуанто примут их как щедрый дар друзей, но не как плату за землю и воду: ведь смешно торговать тем, чем безвозмездно пользуются дикие звери. Однако пусть простят его, старого недалекого индейца, если он позволит себе не очень, быть может, вежливый вопрос. Каждому ясно, что белые люди — великие, необыкновенные мастера, они создают такие удивительные предметы, что отказываешься верить собственным глазам. Надо полагать, на своей родине они очень счастливы, владея такими волшебными богатствами. Так почему они все-таки едут и едут сюда?

На лице у Питера появилось странное выражение. Такое бывает у кота, когда его за шиворот оттянешь от сметаны и приподнимешь над полом, дабы он почувствовал всю ошибочность своего поведения. После мучительной заминки белый ответил краснокожему:

— Здесь очень хороший воздух…