Тайна королевы - Зевако Мишель (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
— О Господи! Что с вами?
— Вы считаете, что я сильно изменился? — лихорадочно спросил он. — Да, Господь свидетель, я много страдал… Я даже иногда спрашиваю себя, отчего я до сих пор жив. Вы не понимаете? Погодите, сейчас я вам все объясню. В воскресенье я отправился следом за вами. Да, я дошел до Фонтене-о-Роз… Я слышал… видел… Я видел малышку Лоизу.
Девушка смертельно побледнела. В ее округлившихся глазах читался ужас — она представила себе, что он должен был подумать тогда, и что скажет ей теперь. Собрав все свои силы, она выпрямилась и, постаравшись придать голосу твердость, произнесла:
— Что ж, значит, теперь вы знаете… знаете, что я не солгала, говоря, что я не свободна.
— Вы не сказали мне всей правды, — мягко произнес он.
И, не обращая внимания на ее протестующий жест, продолжал:
— Оставим это, я остановил вас совсем не для того, чтобы осыпать упреками. Я только хочу сказать вам: я видел маленькую Лоизу… Это дитя прекрасно, и мне понятно, почему вы обожаете его. Но этому очаровательному созданию нужен отец. У девочки должен быть отец! Жив он или умер? Вы должны это знать…
— Я ничего об этом не знаю, — ответила она, устремив на него свой сияющий взор.
Вальвер зашатался. Проведя рукой по лбу и как бы пытаясь отмахнуться от ужасных подозрений, он, дрожа, словно в лихорадке, быстро заговорил:
— Выслушайте меня, вот что я могу сделать для вас и для невинной крошки: если ее отец жив, назовите мне его имя. Я отыщу его и — клянусь вам! — заставлю его жениться на вас.
Мюгетта чувствовала себя на седьмом небе от счастья: она даже не подозревала, что из любви к ней Вальвер способен на такую жертву! О, с каким трудом удалось ей сдержать возглас восхищения, рвавшийся из ее груди! Но ее чистый взор был столь красноречив, что только слепец — или влюбленный — не понял бы, как он обманулся и не упал бы перед ней на колени, умоляя о прощении.
Вальвер, однако, ничего не замечал, поглощенный одной-единственной мыслью, целых три дня не дававшей ему покоя. Мы не ошибемся, если предположим, что он был близок к безумию. Вот что еще сказал он Мюгетте:
— Вы молчите?.. Неужели вы и впрямь этого не знаете? Нет, не может быть! Или отец девочки умер?.. Что ж, значит, так оно и есть.
Он тяжело вздохнул и опустил голову. Помолчав же, продолжил скороговоркой, словно желая поскорей избавиться от давящего на него груза:
— Тогда… если вы пожелаете… я мог бы… мог бы заменить девочке отца! Я вновь предлагаю вам стать моей женой. Я женюсь на вас, признаю ребенка и, честное слово дворянина, буду любить его как настоящий отец. Вы знаете, ради вас я готов на все… Соглашайтесь, я все тщательно обдумал. Все три дня я думал над своим решением и своими словами. Клянусь вам никогда ни о чем не сожалеть, никогда ни словом не обмолвиться о вашем прошлом… Соглашайтесь, сделайте это если не ради меня, то ради ребенка!
Она молчала. Взволнованная, потрясенная до глубины души, она не могла произнести ни слова, но в ее глазах читались бесконечная благодарность и любовь… любовь, которую пробудила великодушная самоотверженность юноши.
Вальверу показалось, что ему не удалось убедить девушку.
— Так вы отказываетесь?.. — воскликнул он горестно. — Я настолько противен вам?.. Если да, то скажите мне об этом честно. Клянусь, я тотчас навсегда избавлю вас от своих неуместных притязаний… вонзив себе шпагу в сердце!
Она поверила, что он и впрямь сделает именно так, как говорит, и может быть, даже у нее на глазах, ибо Вальвер схватился за оружие и уже наполовину вытащил его из ножен. Безумный вопль вырвался у нее из груди; крик этот стал ее признанием:
— Одэ!..
Она бросилась к нему, вырвала из его рук шпагу и сунула ее обратно в ножны. Затем, словно опасаясь, как бы он снова не попытался убить себя, схватила его правую руку, крепко сжала ее и долго не выпускала.
Вальвер ничего не понимал, однако не сопротивлялся. А когда она заговорила, он вздрогнул.
— О, как же глубоко вы заблуждаетесь!.. Как вы могли так подумать?.. Одэ (она произнесла это имя так, будто произносила его всю жизнь), Одэ, я говорила правду, утверждая, что не знаю, умер отец моей Лоизы или нет, но объяснение этому следует искать вовсе не там, где вам подумалось. Все гораздо проще: Одэ, Лоиза мне не дочь… Лоиза — ребенок, потерянный родителями, а, может быть, и похищенный у них. Я ее удочерила, привязалась к ней и полюбила, как собственную дочь. Вот и все.
— Неужели?
— Да покарает меня Господь, если я лгу!
Она стояла бледная, гордо выпрямившись, и, несмотря на волнение, ласково улыбалась. Весь ее облик дышал чистотой; невозможно было усомниться в ее словах. Он и не усомнился: он уже все понял, и в глазах его вспыхнула радость. Но тут же он смущенно опустил голову.
— Простите!.. О, простите меня!..
Нежным движением руки она приподняла его подбородок.
— Мне нечего вам прощать, — мягко сказала она. — Вы подумали о том, о чем подумал бы на вашем месте любой. Но никто, никто в мире, подумав так, как вы, никогда бы не поступил столь благородно, как вы. Ах, я была права: вы не только самый отважный и самый сильный, но и самый благородный и великодушный из людей. Повторяю: вам не в чем себя упрекнуть. Я одна во всем виновата. Зачем я рассказывала посторонним, будто у меня есть дочь? Зачем я не доверилась вам? В тот день, когда я в полной мере оценила благородство вашего сердца, я обязана была честно объяснить вам все, но я этого не сделала. Это я виновата и должна просить у вас прощения за те мучения, которые вы претерпели из-за моей глупости и скрытности.
Взор Вальвера излучал счастье.
— О, как вы добры!.. И как я люблю вас!
— Теперь, — сказала она, улыбнувшись прежней лукавой улыбкой, — вам надо знать все… все, что я сама знаю о Лоизе. А так как я знаю очень мало, то мой рассказ не займет много времени.
Она помолчала, собираясь с мыслями. Вальвер осмелел. Он взял руку девушки, почтительно поцеловал ее, и даже легонько пожал. Мюгетта и не подумала протестовать.
— Я слушаю вас, — проникновенно сказал Вальвер.
— Кто я? — начала она. — Где я родилась? Кто мои родители, и живы ли они до сих пор? Я ничего об этом не знаю. С самого раннего детства я жила у женщины по имени Ла Горель, которая неустанно твердила, что родители бросили меня, а она из жалости подобрала и воспитала брошенного ребенка. В те времена у меня, как и у всех людей, было имя, данное при крещении, и иногда Ла Горель называла меня этим именем. Думаю, что если бы я его сейчас услышала, я бы вспомнила. Это было так давно, что сама я ни за что не вспомню — даже пытаться не стоит. Ла Горель, у которой несомненно были на то основания, вскоре дала мне другое имя. Сначала она называла меня «подкинутой девчонкой», а потом, найдя, что это слишком длинно, стала звать просто «подкидышем». Это имя я и запомнила. В общем-то Ла Горель была не зла, вот только невероятно скупа. Алчность толкала ее на отвратительные поступки. Она вбила себе в голову, что я обязана добывать деньги и для нее, и для себя; в будущем же она надеялась хорошо заработать на мне. Каким образом она собиралась это сделать, я поняла значительно позже. Когда же я была совсем маленькой, она раздевала меня едва не донага, брала на руки и шла на улицу просить подаяния. При этом она до крови щипала меня, и я кричала и заливалась слезами от боли. Вид плачущего ребенка вызывал жалость у прохожих, и сума ее быстрее наполнялась монетами.
— Гнусная мегера! — возмутился Вальвер.
— Позже, когда мне было года три-четыре, она, не желая в холодную дождливую погоду выходить из дома, посылала меня одну просить милостыню. Если я приносила мало денег, она била меня и отправляла спать без ужина. Впрочем, она никогда не бывала довольна, ибо жадность ее была поистине ненасытна и требования ее постоянно росли. Когда мне исполнилось лет семь или восемь, она стала отправлять меня в поле собирать цветы. Потом я продавала их горожанам. Вот каким образом я освоила ремесло цветочницы. Обладая некоторыми начатками образования, эта женщина научила меня читать и писать и дала кое-какое воспитание. Пожалуй, это было ее единственным добрым поступком, хотя и тут, как я потом поняла, она преследовала свои корыстные цели. Нищета и тяжелая работа, лишения и побои — вот вся история моего детства, больше мне вспомнить нечего.
