American’eц (Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий
Так или иначе, на море шла война, и надо было держать ухо востро.
Глава V
Первое столкновение Резанова с Крузенштерном произошло неожиданно для обоих и тем более — для всех остальных.
Ровно через месяц после выхода из порта Санта-Крус экспедиция пересекла экватор. При одиннадцати пушечных выстрелах Крузенштерн провозгласил на шканцах тост за здравие его величества:
— Только в достохвальное правление государя Александра Павловича российский флаг может, наконец, развеваться в Южном полушарии!
Он обращался в первую очередь к Резанову как состоящему при дворе императора. Камергер благосклонно отметил верноподданнические чувства, столь явно выраженные капитаном, но дальше…
Крузенштерн был единственным во всей экспедиции, кому доводилось пересекать экватор, пусть и на британском корабле. Он поделился с остальными морским обычаем: устраивать по такому случаю весёлый праздник Нептуна с выпивкой для всей команды. Против этого и восстал Николай Петрович.
— Вы плохо знаете русский народ и русскую историю, — сказал он капитану, не смущаясь присутствием других офицеров и учёных. — Имя Стеньки Разина вам не говорит ничего, зато нам говорит слишком многое. Матросы перепьются, почувствуют волю, а там и до бунта недалеко. Разин разбойничал полтораста лет назад и в грабежах своих ограничивался низовьями Волги.
Мы же с вами посреди океана, и я боюсь даже представить себе русских пиратов на сегодняшних судах, с современным оружием. Этого нельзя допустить ни в коем случае.
Фёдор Иванович сперва принял речь посланника за результат скверного расположения духа и чрезмерной опасливости, однако недавняя картина разорённого пиратами корабля и беспощадно вырезанной команды живо встала у него перед глазами. Кишки на палубе, гниющие лица… О том же подумали и другие, включая Крузенштерна. Поразмыслив, капитан сказал жёстко:
— Морской обычай должен быть соблюдён, — однако к словам камергера всё же прислушался и праздник для команды устроил без размаха, обычного в подобных случаях.
Нептуном нарядили матроса Павла Курганова, который за время путешествия успел прослыть артистом: среди команды он славился бойким языком и потешал товарищей своих, облегчая им тяготы службы шутками-прибаутками.
— Пашка, жги! — кричали ему теперь другие матросы. — Ну и вырядился, холера!
Пашка восседал на бочке возле грот-мачты, обёрнутый парусиной наподобие древнего римлянина в тоге. К подбородку его привязали длинную бороду из мочала, на голову нахлобучили высокую картонную корону, а в руки сунули трезубец, сооружённый корабельным плотником. До начала праздника Крузенштерн дал матросу необходимые наставления и после стоял рядом, подсказывая, что надо делать. Впрочем, Курганов так вошёл в роль, что скоро уже не нуждался в помощи капитана. Он вёл себя, словно старый служитель бога морей, поздравляя путешественников с первым прибытием в южные области Нептунова царства, и подносил каждому посвящённому чарку водки.
Фёдор Иванович наравне со всеми прошёл обряд, Резанов же держался в стороне, с неудовольствием глядя на происходящее, и в празднике не участвовал. По его настоянию Нептун остался без свиты из чертей, которым по традиции надлежало шнырять среди толпы и выискивать жертвы среди новичков. Никто никого не мазал сажей, не макал с головой в купель — бочку, доверху наполненную экваториальной водой, — и даже не поливал из ковша; никто никому не мылил головы большой мочалкой и не брил огромным поварским тесаком, наточенным ради такого дела до бритвенной остроты… Развлечения ограничились весёлой болтовнёй ряженого матроса и доброй порцией французской водки.
Наконец, команды обоих шлюпов и все участники экспедиции были посвящены в рыцари моря.
— Каждый из вас, — обратился к ним Крузенштерн, — получит на сей счёт бумагу за моей подписью и гербовой печатью!
По окончании праздника Резанов ещё раз ворчливо попенял капитану:
— Гербовая печать служит другим надобностям.
— А позвольте узнать, сударь мой, — вдруг подал голос Ратманов, — с какой стати вы тут нам указываете?
Долгое совместное путешествие и общий гальюн не способствуют чинопочитанию, к тому же лейтенант оказался пьян. До вахты было довольно времени, и Ратманов не стал ограничивать себя одной чаркой. По жаре на открытой солнцу палубе крепкий напиток ударил ему в голову. Моряк побагровел лицом сверх загара, жилы на висках вспухли; со лба ему то и дело приходилось утирать струйки пота…
— Сколько мне помнится, по морскому уставу старший на корабле во всех случаях и всегда один! — старательно выговаривая слова и воздевая указательный палец, продолжал Ратманов. — Командир наш — капитан-лейтенант Крузенштерн. А вы с какой стати?!
— С той стати, милейший, — ответил Резанов, едва сдерживая раздражение, — что начальник здесь — я, о чём недвусмысленно сказано в полученных мною инструкциях за высочайшей подписью.
Крузенштерн нахмурился, офицеры удивлённо переглянулись, а Ратманов протянул:
— Что-о?! — и обвёл товарищей взглядом в поисках поддержки. — Господа, он рехнулся! Его бы надо в каюту заколотить от греха подальше! Право слово, заколотить, и пусть сидит до самой Японии, коли жив останется…
— Вы забываетесь! — грозно молвил Фёдор Иванович, становясь плечом к плечу с камергером: в таких обстоятельствах он умел действовать решительно.
Резанов убедился, что не зря приблизил к себе графа; он мягко придержал его за локоть и сказал:
— Ваше сиятельство, держите себя в руках, вы кавалер посольской свиты! Будьте добры, помогите мне ознакомить господ офицеров с инструкцией.
Из каюты был доставлен ларец с документами. Николай Петрович извлёк оттуда инструкцию и зачитал нужную строку:
— Сии оба судна с офицерами и служителями, в службе Компании находящимися, поручаются начальству вашему. Извольте убедиться!
Он передал бумаги ошеломлённому Крузенштерну: до сих пор посланник не показывал капитану этого документа, ограничившись высочайшим рескриптом, в котором ни слова не говорилось о порядке подчинения. Присутствие рядом Толстого, пускай даже единственного сторонника, придавало Резанову уверенности. Когда бы не Фёдор Иванович — пожалуй, камергера не стали бы слушать, а попросту смели. В лучшем случае — заколотили бы в каюту, как предлагал Ратманов…
…который всё не унимался и продолжал гнуть своё:
— Да кто это подписал?
— Государь наш Александр, — ответил недавнему приятелю Толстой, успевший заглянуть в документ.
— Э-эх… А писал кто?
— Не знаю. — Камергер поморщился. — Господа, не могли бы вы угомонить господина лейтенанта?
— То-то, что не знаю! — бушевал Ратманов, которого обступили другие офицеры. — Мы хотим знать, кто писал, а подписать-то знаем, что государь всё подпишет!
Речь его становилась всё более опасной, и товарищи поспешили увести лейтенанта со шканцев. Бывший здесь же по случаю Нептунова праздника капитан Лисянский сумрачно глядел на камергера.
— Позвольте изъявить свое недоумение, — сказал он. — До сего времени все мы считали себя в команде капитан-лейтенанта Крузенштерна. Теперь же выходит, что мы имеем у себя другого начальника. Но как это возможно? Ежели была воля императора, чтобы нам находиться в команде у вашего превосходительства, морскому министру надлежало объявить о том с самого начала похода.
— Вы полагаете, господин Резанов должен отвечать за морского министра? — поинтересовался Фёдор Иванович, зорко посматривая по сторонам и по игрецкой привычке читая намерения в лицах офицеров: на шканцах и после того, как двое увели Ратманова, было всё ещё тесно от флотских; силы оставались явно неравными. — Вам не довольно государевой инструкции?
Крузенштерн вернул бумаги камергеру со словами:
— С моей стороны было бы неправильно принять этот указ. Я не в состоянии его выполнить, поскольку по морскому уставу отвечаю за корабли и всех, кто на них находятся. Успех экспедиции благоприятно отразится на чести России. В то же время вина за провал, независимо заслуженно или незаслуженно, ложится главным образом на меня. И ещё я должен спросить всех, захотят ли они находиться под командой вашего превосходительства.
