Георгий Победоносец - Малинин Сергей (книги серии онлайн .TXT) 📗
Спросив у Никиты, вправду ли он есть Никита Андреев сын Зимин, и получив утвердительный ответ, сотник блеснул белозубой улыбкой.
— То дело. Тебя-то мне и надобно. Да ты не хмурься, не тужи! Я отца твоего, Андрея Савельевича, знавал, вместе в Астрахань ходили, разом государеву службу справляли… Он здоров ли:
— Умер, — сказал Никита.
Он был бледен и вид имел отрешённый, ко всему безучастный, будто и не заметил, что двор полон вооружённых всадников. Казалось, он не до конца понимает, с кем говорит. Степан же сразу насторожился, навострил уши — не потому, что знал за собой либо, упаси бог, за Никитой какую-то вину, а просто по исконной мужичьей привычке не ждать от начальных людей добра.
— У-у-умер? — изумлённо протянул сотник и, обернувшись через плечо, зачем-то переглянулся с сидевшим в возке боярином — как показалось Степану, со значением. Засим, сняв шапку, перекрестился, снова надел шапку и спросил: — Когда ж он успел-то? Вроде не собирался, да и года его не те… Аль захворал?
У Никиты на скулах вздулись желваки. Ласковый голос сотника Голого и его шутливый, будто за бражным столом; тон казались неуместными и издевательскими даже Степану. Что уж говорить о Никите, только что потерявшем отца!
Дюжий стрелец, дёрнув повод, двинул коня на Степана; забавляясь, толкнул мужика конской грудью.
— Посторонись, смердушко, затопчу, — сказал он сверху.
— Над пешим орлом и ворона с колом, — кляня беса, что тянул его за язык, всё ж таки не смолчал Степан.
Стрелец замахнулся плетью, но, встретив прямой и твёрдый взгляд мужичьих глаз, отчего-то передумал.
— Языкатый больно. Гляди! Язык холопу укоротить — дело недолгое. Экий орёл выискался! На себя погляди. Ворона ощипанная, смерд лапотный, а туда же — орёл…
Степан молча посторонился, но со двора не пошёл, будто чуял, что Никите может понадобиться его помощь. Хотя, ежели дойдёт до дела, что сделает один подневольный мужик против двух десятков сытых да гладких, обвешанных оружием стрельцов? Ткнут пикой под ребро, вот и вся твоя помощь…
Степан не знал, с чего это вдруг в голову полезли такие мысли, но приезд стрельцов ему сильно не нравился. С чего вдруг пожаловали? Да ещё и Долгопятые с ними… Этим-то чего надобно?
Никита тем временем молча двинулся вперёд, идя на окруживших его всадников так уверенно и спокойно, будто перед ним никого не было. Повинуясь короткому взмаху руки сотника, стрельцы расступились, открыв Зимину проход. Никита вышел за ворота и, только теперь, казалось, заметив боярина, низко ему поклонился.
— Здрав будь, боярин Феофан Иоаннович, — всё тем же сухим, мёртвым голосом молвил он. — И тебе, Иван Феофанович, желаю здравствовать. Не ко времени вы к нам в гости пожаловали. Некуда мне вас усадить, нечем попотчевать… — Он обернулся к сотнику, лошадь которого тихим шагом шла за ним по пятам и теперь возвышалась рядом, и указал рукой на ещё виднеющееся в угасающем свете дня пепелище. — Иль ты того не видел, сотник, что спрашиваешь, чем отец мой хворал? Ну гляди, коли не видел!
Темнота сгущалась прямо на глазах, и выехавшие со двора на улицу стрельцы, не дожидаясь команды, запалили коптящие смоляные факелы. Никита глянул на огонь и отвернулся — видно, зрелище сие напомнило ему о ночном пожаре, в котором погиб отец.
Около старостиного дома собралась уже преизрядная толпа народу — бабы, старики, ребятишки, которые постарше, Степанова артель и часть вернувшихся из леса, из неудачной погони мужиков с самим старостой во главе.
— Ай, беда, — протянул сотник. В пляшущем свете факелов его бородатое, не старое ещё лицо напоминало кривляющуюся бесовскую маску. — Вот беда так беда! Сгорел, стало быть, Андрей-то Савельич? Ай-яй-яй… Этакой смерти злейшему врагу не пожелаешь!
— Будет тебе, Василий Борисыч, — устало произнёс Никита. — Сказывай, чего тебе надобно. Или, о беде моей прослышав, явился ты со мною вместе слёзы лить? А молодцев два десятка прихватил, чтоб вдвоём не скучно плакать было?
— Торопишься, стало быть? — с нехорошей усмешкой, напомнившей Степану то, как медленно и плавно показываются из мягких подушечек острые кошачьи когти, сказал Голый. — И то верно, чего время тянуть? Дело-то к ночи… Поплакать с тобой предлагаешь? Что-то не вижу я, чтоб ты зело убивался, Никита сын Андреев. А?..
— А я не баба, чтоб на миру голосить, — резко ответил Никита. — И ты, сотник, не поп, чтоб я перед тобой исповедовался. Или сказывай, зачем явился, или скатертью дорога. Принять, как надлежит, я тебя, сам видишь, не могу, а попусту языком чесать мне ныне недосуг.
— Торопишься, — повторил Голый. — Э-эх, милай, что с того, что я не поп? Ныне на Москве такие места имеются, где люди всю свою подноготную безо всяких попов выкладывают. Такое про себя сказывают, чего ни один поп на исповеди не слыхал. Туда-то мы тебя, болезного, и доставим. Ну как, не раздумал торопиться-то? А то, может, ещё чуток попусту языки почешем?
Никита вскинул голову.
— Меня в расспросную? — изумился он. — За что?
— А тебе то неведомо? — в свой черёд изумился сотник. — Ай ли? Ну, коли желаешь, скажу. Проведал царь-батюшка, что задумал ты, дворянский сын Зимин Никита, отца своего, дворянина Андрея Савельева сына Зимина, смертью извести…
Толпа дружно ахнула, и ошеломлённый Степан услышал, как заплакала какая-то баба.
— Что-о?! — возмущенно, с угрозой воскликнул Никита, схватившись за саблю.
Два дюжих стрельца, спрыгнув с коней, ловко ухватили его за локти, силой заставив вложить клинок обратно в ножны. Никита рванулся, но стрельцы держали крепко.
— Дивно тебе? — посмеиваясь, говорил Голый. — Вот и государь подивился: как же так, говорит, разве же такое возможно, чтобы сын родному отцу смерти желал? Зело осерчал, даже глядеть боязно… Скачи, сказал, Василий, предупреди сие лихое дело, избавь отца от лютой погибели, а сына — от тяжкого греха. Вот я и прискакал. Да, видать, не поспел…
— Думай, что говоришь, сотник, — сквозь зубы процедил Никита. — То навет облыжный, пустой. И, мнится, доносчик мне ведом.
С этими словами он повернулся и посмотрел на возок, где по-прежнему сидел, развалившись и плавными движениями оглаживая бороду, боярин Долгопятый. Лицо Феофана Иоанновича выражало приличествующую случаю скорбь с примесью лёгкого недоумения: он будто никак не мог взять в толк, как это дворянский сын отважился на такое кровавое злодейство.
Рядом с возком на рыжем битюге расселся похожий на копну Иван Долгопятый с богато изукрашенной пищалью поперёк седла — ровно на войну собрался, бирюк толстомясый. Толстое румяное лицо лоснилось от довольства, пухлый красногубый рот так и норовил расплыться в ухмылке. Степан закусил губу, не замечая, что руки сами собой стиснулись в кулаки. Эти двое, отец и сын, как пара жирных стервятников, не усидели дома, явились поглядеть на позор и погибель ненавистных им соседей.
Донос настрочили они — в том Степан ни единого мига не сомневался. А только что-то было не так с этим доносом, что-то не давало покоя, скребло изнутри и теребило, будто словечко, что вертится на самом кончике языка, а никак не вспоминается.
И тут Степан понял, что это было. Он, крестьянский сын, грамоте не учился, а уж про придуманную древними эллинами науку, именуемую логикой, и вовсе отродясь не слыхивал. Однако, проведя всю жизнь на земле, с глазу на глаз с деревьями, птицами и иными Божьими тварями, накрепко усвоил, что существует определённый порядок вещей, установленный самим Господом, и нарушить этот твёрдый порядок человеку не под силу. Весна не наступает перед зимой, как и осень не предшествует лету. Сперва на ветке появляется почка, после неё цветок, и только потом — яблоко; сперва сверкает молния, а уж потом гремит гром, и дыма без огня тож не бывает.
А что вышло с тем доносом? Доносчик оболгал Никиту с головы до пят, возведённая им напраслина не лезла вовсе ни в какие ворота, и, будь Андрей Савельевич жив, от напраслины той в миг единый не осталось бы камня на камне. Одного словечка хватило б, чтоб с доносчика за такую кривду в застенке шкуру живьём содрали.
