Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Лихоталь Тамара Васильевна
Что ж, пируй, Идолище поганое! Ешь… пей… Пришёл твой последний час. Княжна захмелела, лопочет воркующим голосом. А Идолище совсем разошелся, развалился, выпятив брюхо. Выпил не одну чару. Тянет к себе поближе то одно, то другое блюдо. И гуся, и рябчика, и тетерева, и лебедя, и жирное мясо вепря. Вцепясь зубами в кусок, отрезает ножом у самых губ, как привык, видно, у себя в степи. Алеша, насмешливо глядя на половчанина, что-то говорит ему. Сидящие рядом бояре громко смеются. Не удержавшись, рассыпается звонким смехом и княжна. Половчанин оторопело смотрит на поповича. Но тот, дерзко глядя ему в глаза, снова бросает обидные слова.
Как у нашего попа, у Левонтия, была корова обжорища. Ела, ела, пила, пила, сама лопнула. — Это неслыханное оскорбление. Идолище вскакивает в гневе. Если Великий князь не накажет виновника… Но Великий князь сидит на другом конце стола. А рядом бояре— разинутые хохочущие рты, запрокинутая от смеха голова Апраксы, белая шея, лебяжья грудь под прозрачной шалью. Даже бесшумные, словно тени, слуги, что мелькают у стола с блюдами, и те затаили в глазах усмешку.
В жилах у половчанина тоже не вода, а кровь. Громко стучит под платьем сердце. Где верная сабля его? Да ведь он бросил ее еще там, в поле, когда его выбил из седла тот бородатый синеглазый воин Илья Муромец. Бросил и этим спас себе жизнь. Зато в руках у него нож. Русский воин, выбивший его из седла, не стал обыскивать пленника. Отобрав у поверженного половчанина саблю, велел ему идти за собой. И сам зашагал вперед, повернувшись к противнику спиной. Тогда мог он всадить нож в эту широкую спину. Еще разгоряченный боем, он подумывал об этом, но разум взял верх. Ну, убил бы он еще одного русского. Зато его самого разорвали бы в клочья. Нож так и остался в сапоге.
А теперь вот он у него в измазанных жиром пальцах. Почти в упор метнул царевич нож в противника. Но Алёша точно знал все наперёд. Припал к столу. Уклонился. Нож, звеня, пролетел и вонзился в пол, подрагивая. Снова сверкнул булат. Но на этот раз не зря. Бояре не успели запахнуть хохочущие рты. Не успела вскрикнуть бывшая королева, русская княжна. Алой кровью обагрилась белая рубашка половчанина. Потому что у всех людей — будь то. русский или половец — кровь алого цвета. Алёшенька спокойно вытер украшенный каменьями меч, сунул в ножны, не торопясь поднялся из-за стола и, легко скользя узконосыми сапожками по вощеному полу, пошел к дверям.
Вот как кончились пир в новом тереме тысяцкого и глава нашей книги об Алеше и Идолище. Но прежде чем начать новую, я хочу ещё кое-что добавить.
Алёша скакал в Переяславль. Никому не сказался, ни с кем не простился. Не испросил у стольного князя прощального приема, чтобы сказать ему спасибо за хлеб-соль, спросить, не пожелает ли передать своему милому брату и наследнику весточку о здравии, доброе слово. Не поклонился на прощание бывшей королеве, русской княжне. Не отдал чести хозяину-боярину и его выскочке-супруге. Не обнял друга своего Илью Муравленина. Только слуге своему, быстрому и ловкому Торопку, державшему наизготове коней на задах боярского подворья у боковой калиточки, успел шепнуть пару слов, вскакивая в седло. И Торопок, не мешкая, тоже вскочил в седло и помчался следом за своим господином, поправляя на ходу колчан со стрелами.
Быстро скакал Алёша, но еще быстрей летела весть об убийстве половчанина. Нет, никто в русской земле не плакал о проклятом половецком выкормыше. Змеев сын, придет время, станет змеем, в какой бы коже ни ходил. И возводя на пепелищах новые землянки и мазанки, вдовы, потерявшие мужей, осиротелые дети, смахивая слезы, шептали: «Так ему и надо — проклятому!» Сухими глазами глядели матери, потерявшие детей. Даже месть, свершенная Алешей, не приносила им избавления от великой печали.
Не горевала нисколечко и Апракса. Только в тот вечер на пиру, когда брызнула кровь половчанина на ее платье, завизжала дурным голосом, закричала в страхе. Но едва уволокли из боярских палат половчанина, успокоилась и никогда больше не вспоминала о нем. А может, и вспоминала, только это никому не известно. Потому что вскоре постриглась Апракса в монахини, ушла в монастырь. В чёрном монашеском одеянии, бледная от бессонных ночей, отбивала она в пустой монастырской церкви поклоны. Но не только грехи свои замаливала. Молила бога, чтобы сберег в бою, послал победы и удачи… А о ком молилась — неизвестно. Только ясно, что не об Идолище. А вот Великий стольный князь призадумался. Нет, он тоже не горевал о пленнике госте половчанине. Будь он проклят, вражье отродье!
Дело было в другом. В эту же ночь в княжеском дворце спешно собрались близкие доверенные бояре. Плотно прикрыв двери, отослав слуг, думали, спорили, решали. Убийство половецкого царевича ставило под удар все планы, всю огромную работу, проделанную с таким трудом. Не год, не два плелась эта сложная сеть, рвалась то в одном, то в другом месте. С каким напряжением, изворотливостью, хитростью приходилось вязать узлы, скрепляя нити. И вот… Ах ты, господи! Вот тебе и попович! Вытащил меч — и готов половчанин. Знать бы — в самом деле сгоряча он рубанул, жизнь свою спасая? Ведь Идолище покойный, говорят, первым нож вытянул. Тоже — гость, а за голенищем — нож вострый. И сестрица милая, королева без королевства, одного привораживала, с другим миловалась. Впрочем, ведь сам он велел ей, чтоб приветила половчанина. Может, и впрямь из-за нее сыр-бор разгорелся. Мало ли чего не бывает по пьяному делу, когда стучит в головах заморское вино, стоялые крепкие меды. Заведясь пи за что ни про что, рвут бояре придворные друг у друга бороды, бьются чем придется. А может, нарочно затеял свару этот попович, нарочно убил половчанина. Хоть и в тайне все было, а вызнал. Догадался обо всем. Что дальше-то делать?
Великий князь, будто скоморох, ходит по веревке над вострыми клинками. Отправляет войска навстречу половецкому хану, посылает на смертный бой русских ратных людей и тут же потихоньку шлет к супротивнику тайных послов. Но не мира просит, не надеясь на свои силы. Хоть позорного, постыдного, но мира. Бывало и такое. Чего не сделаешь, чтобы остановить их орды, дать передышку родной земле. Случалось даже засылали князья к степнякам сватов с богатыми дарами, просили себе в жены половчанок. И это никто не вменял им в вину. Но он, Великий князь, глава рода, не мира просил у врага, просил войны. Заранее обещал половецкому хану победу над русскими, только чтобы обрушили половчане свою темную силу на брата его и наследника переяславского князя. Потому и держал он полонённого царевича то ли гостем, то ли заложником при себе.
Смерть половчанина положила конец этой игре. Но и это еще полбеды. Великий князь докажет свою непричастность к убийству. А если и не докажет? Что может сделать половецкий хан, когда его войска были только недавно разгромлены русскими воями? Много там полегло народу — и русских, и половчан. До сих пор, наверное, клюют в степях вороны богатую добычу. Смерть царевича вражды не прибавит — больше некуда, дружбы не убавит, потому что нет ее и не может быть — дружбы. А есть только сговор. А сговор что: сегодня — есть, завтра — нет, а послезавтра — снова есть. Другое беспокоит князя, заставляет его самому себе загадки загадывать, вышагивать по узорчатым половицам, не ступая на стыки. Нет, не прошел, наступил-таки. Конечно, это пустое суеверие, как и ворожба. Так по крайней мере говорят ученые люди. А все-таки поворожить бы — как оно обернется все. Уж больно ловок да расторопен молодой попович, братнин любимец.
Нет, неспроста объявился в Киеве лукавый храбр.
В гневе кричал было Великий князь, чтоб скакали за поповичем в погоню. Но тут же отменял своё повеление. Опять мерил сапожками половицы. Размышлял: «Схватить можно, если догонят, конечно. А потом что? За какую вину взыскивать? Эко дело — убил в сваре. За убитого боярина, старшего дружинника с виновного взимается двойная вира — штраф в княжескую казну. Да ещё столько же его родне, близким. А тут и виры взимать вроде неудобно. Не боярин — Идолище, не княж — муж, даже не посланник, не торговый гость. Враг, попавший в плен в бою. Кому за него платить? Русскому князю в казну? Кому отсылать штраф? Хану в половецкую орду, что ли?
