Империи норманнов: Создатели Европы, завоеватели Азии - Роуч Леви (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT, FB2) 📗
Боэмунд отправился во Францию, где начал собирать войско для «крестового похода» против Алексея – отчасти в ответ на вызов, брошенный империей его новому государству. Алексей был непосредственным соседом Боэмунда на западе и добивался возвращения Антиохии, которую считал (не без оснований) принадлежащей ему по праву. Такой шаг Боэмунда также отражает его давние устремления: еще в начале 1080-х годов они с отцом пытались захватить Константинополь, а в 1096–1097 годах он еще раз нападал на Алексея. Теперь Боэмунд предпринял последнюю попытку свергнуть византийского императора. К успешным крестоносцам, вернувшимся в Европу, относились с трепетом и почтением, и Боэмунд не был исключением. Крестовый поход значительно укрепил его и без того солидную репутацию, так что вербовка новых крестоносцев шла успешно. Ему также удалось получить руку Констанции, дочери французского короля Филиппа I {233}.
К 1107 году Боэмунд был готов сделать свой ход. У него остались незаконченные дела с Алексеем. Вместо того чтобы вернуться в Антиохию и ударить по соседним византийским территориям к северу и западу от его княжества, он напал на империю со стороны Адриатики, как и четверть века назад. Боэмунд снова заявлял, что действует от имени истинного византийского императора, на этот раз – мнимого сына Романа IV Диогена. По-видимому, на этот раз армия Боэмунда была больше, но удача от этого не повернулась к нему лицом {234}. В отличие от 1082 года, теперь Алексей действовал с позиции силы. Боэмунд отправился из Бриндизи и в начале октября высадился в Олоне. Разорив местность, он приготовился осадить Диррахий. Однако год шел к концу, а потому всерьез начать осаду можно было только следующей весной. К тому моменту Алексей уже подготовился к защите. Император с большим войском двинулся на запад из Салоник, но не стал устраивать сражение, а окружил нормандцев, стоявших под городскими стенами. Так охотник стал добычей.
Алексей, очевидно, усвоил уроки предыдущих столкновений. Нормандцев было трудно победить в бою, но достаточно легко перехитрить. Вскоре ситуация для Боэмунда и его людей стала отчаянной. К концу лета он был вынужден просить мира. В результате Девольского договора (по названию крепости Девол, где он был заключен) Боэмунд удовлетворил почти все требования Алексея, признав византийский вассалитет и отдав спорные территории в Киликии. Для гордого Готвиля это было унизительно. Он не стал возвращаться в Антиохию и смотреть, как город переходит в руки Византии, а направился в Южную Италию, где и умер через три года. Таким образом он напоследок подпортил жизнь Алексею: это означало, что условия договора не были выполнены. В Антиохии продолжал править племянник Боэмунда Танкред, а позже власть забрал его собственный сын Боэмунд II. И пусть Боэмунд умер проигравшим, его наследие продолжало жить. Антиохийское княжество оказалось одним из наиболее долговечных государств крестоносцев и влияло на политику и общество Ближнего Востока до конца XIII века. В то же время соратники Боэмунда Готвили оставались мощной силой в Центральном Средиземноморье. Вопрос был только в том, где они нанесут следующий удар.
15
Слишком далекий мост? Северная Африка, 1142–1159
Когда Рожер де Готвиль завершал завоевание Сицилии, к нему прибыли посланники из приморских городов-государств Генуи и Пизы с предложением присоединиться к ним и напасть на Махдию – многолюдный город на побережье современного Туниса в Северной Африке, столицу правителей из династии Зиридов. Нападение рядилось в религиозные одежды и трактовалось как удар по силам ислама – своего рода «протокрестовый» поход. Однако дело было не только в религиозном пыле. Пиза и Генуя стремились нажиться на прибыльной торговле между Западным и Восточным Средиземноморьем. Рожер с его растущей известностью и опытом морских сражений хорошо подходил в качестве союзника.
Советники Рожера были совсем не прочь воспользоваться такой возможностью. По крайней мере, так уверяет арабский историк и летописец Ибн аль-Асир. Но, по его словам, осмотрительного Готвиля предложение не впечатлило. Он приподнял ногу и громко испустил ветры, а затем заявил, что этот звук лучше, чем речи мудрых голов при дворе. Ведь, как заметил Рожер, если нормандцы присоединятся к этому предприятию, они вскоре окажутся в худшем из возможных миров. В случае успеха выгода достанется их северным союзникам, а в случае неудачи они понесут основную тяжесть последствий. Более того, на них лягут основные расходы по снабжению похода. Недавно Рожер заключил мир с зиридским правителем Тамимом ибн аль-Муиззом и не собирался рисковать этим союзом ради сомнительной авантюры.
Рассказ Ибн аль-Асира появился почти через полтора столетия после описанных в нем событий, и хронист путает некоторые детали. В качестве движущей силы плана у него выступают не Пиза с Генуей, а второй правитель Иерусалима – Балдуин, граф Эдессы; кроме того, историк, похоже, считал, что Рожер был независимым правителем, а не вассалом (пусть и номинальным) своего старшего брата Гвискара. Описывая поведение Рожера, он явно желал подчеркнуть варварство новых нормандских правителей Сицилии. Тем не менее аль-Асир не сочинил эту историю на пустом месте. Он опирался на более ранние источники, зачастую весьма достоверные. Нападение на Махдию реально произошло и предшествовало Первому крестовому походу. Из других источников мы знаем, что Рожер отклонил приглашение участвовать в этом походе. Таким образом, есть все основания верить существу рассказа хрониста {235}.
Грубоватый портрет, созданный аль-Асиром, показывает, до какой степени Рожер и Роберт были вовлечены в сложный политический мир Средиземноморья, в котором видными игроками являлись и правители Северной Африки. Ибн аль-Асир стремился написать всеобъемлющую историю, что – с его точки зрения – означало включение всего, что касается исламского мира {236}. К 1080-м годам это, очевидно, относилось и к Рожеру, а в последующие годы сицилийский правитель и его сын и преемник Рожер II станут играть еще более заметную роль в политике Северной Африки.
Сицилия и Северная Африка обладали большим стратегическим и торговым значением. Несмотря на перемены, вызванные падением Западной Римской империи в V и VI веках, Средиземное море продолжало оставаться важным каналом торговли (и передачи информации) между Европой, Северной Африкой и Ближним Востоком. К XI веку объемы и ценность этой торговли стремительно росли. Итальянские города-государства, в частности Пиза и Генуя, стремились держать в своих руках торговлю на северо-западе Средиземного моря, в чем они вполне преуспели, в то время как византийцы, венецианцы и Фатимидский халифат захватили восточные рынки {237}. Значение Сицилии и исламской провинции Ифрикия (включавшей современный Тунис, а также части Алжира и Ливии) было в том, что они находились на границе этих двух сфер влияния. Тот, кто владел ими, мог рассчитывать на приличную прибыль.
Отчасти благодаря многолетнему исламскому правлению Сицилия и Северная Африка были тесно связаны. Палермо, столица острова, располагался ближе к Махдии, чем к Риму. К тому же Сицилия в это время снабжала зерном Северную Африку, которая все чаще страдала от засух. Когда Рожер начал усиливать свое влияние на Сицилии, естественным образом возник вопрос, как это скажется на торговле {238}. Как и в случае с предложением генуэзцев и пизанцев, Рожер подошел к этому вопросу с присущим ему прагматизмом. Если можно получать прибыль, то он не собирается раскачивать лодку. Действительно, и он, и его сын стремились прийти к соглашению с мусульманскими и греческими общинами в своих владениях и за их пределами. Они отдавали предпочтение христианам перед мусульманами (и латинскому обряду перед греческим), однако приветствовали и поддерживали контакты с людьми любого происхождения. Одним из главных советников Рожера II был сириец-христианин Георгий Антиохийский, ранее служивший зиридским правителям Ифрикии; другим был Филипп Махдийский, сменивший Георгия на должности эмира (лат. amiratus) [34] {239}. Таких людей именовали «дворцовыми сарацинами» Рожера. Формально для службы требовался переход в христианскую веру, однако это обращение зачастую могло быть поверхностным. При дворе Рожера верность имела приоритет перед верой, а прибыль – перед национальной спесью.
