Проклятие виселицы (ЛП) - Мейтленд Карен (читать полную версию книги TXT) 📗
— Доят коров и работают в поле повсюду одинаково. Мы оба знаем — она легко нашла бы работу. Так что давай не будем зря тратить слова. — Матушка больше не улыбалась, глаза зло заблестели. — Ты хочешь, чтобы здесь она была у тебя под рукой. Но если остаётся у нас — пусть отрабатывает своё содержание. Я десять раз могла взять на место Элены кучу девушек, которые рады делать, что я им велю, за крышу над головой и еду.
— Ты мне должна, — рявкнул Раф. Да если бы не я — твоего брата повесили бы в Святой земле и ты никогда бы его не узнала. Я поклялся тебе, что никогда не скажу ему, кто ты, и до сих пор держал слово. Ведь мы оба знаем — как только Тальботу станет известно, что вы с ним родня, он сейчас же решит, будто он здесь хозяин. Он потребует долю от прибыли, и гораздо больше, чем просто долю.
Матушка улыбнулась, хотя её глаза оставались холодными и жёсткими.
— Не стану отрицать, эта старая обезьяна мне полезна. Но мы оба знаем, за прошедшие двадцать лет я сполна с тобой расплатилась. Я отдала жизнь за жизнь, и больше ничего не должна. Поэтому если твоя девчонка не принесёт мне хорошей прибыли, я её вышвырну. — Матушка наклонилась вперед и взяла с подноса фигу, не сводя немигающих глаз с Рафа, словно хотела убедиться, что он понял каждое её слово. — Наши родители умерли, когда я была ещё младенцем, а Тальботу не исполнилось и десяти. Как он и говорил тебе, отец успел отдать его капитану корабля в оплату долга. Меня взяли к себе дядя с женой, рассчитывая сделать служанкой, как только я подрасту достаточно, чтобы держать метлу. Но когда они поняли, что я никогда не вырасту, меня продали первому же человеку, согласному заплатить круглую сумму, чтобы спать с уродцем. Знаешь, некоторые мужчины хотят попробовать все типы женщин, прямо как те, кто, оказавшись на пиру, не успокоятся, пока не попробуют все блюда. Им по вкусу всё, что чересчур необычно или причудливо, — карлицы вроде меня, женщины без рук или ног, великанши, еврейки, мавританки или альбиносы. Некоторые мужчины думают, что если женщина выглядит столь необычно, то между ног у неё тоже что-то особое. — Матушка сжала фигу в кулачке так сильно, что по руке побежал сок. — Мне повезло, если можно так сказать. У человека, который меня купил, были деньги, и у его друзей тоже. А я не была дурой. Я поняла, что есть только два пути: сопротивляться, зная, что меня всё равно возьмут силой, или делать всё добровольно с улыбкой. Вытягивать из них каждый пенни, исполняя то, чего они хотели, и даже такое, о чем и мечтать не могли. С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я выживала и богатела, предоставляя мужчинам то, что они желали, и порой это были такие желания, о которых у них не хватило бы духу рассказать на исповеди. Я узнала мужчин лучше, чем они сами себя знают, так что поверь мне, мужчина не станет прятать свою драгоценную цыпочку в лисьем логове, если не думает, что его курочка на самом деле - лиса. Так что, осознаешь ли ты или нет, мастер Раф, но раз ты привел эту девочку сюда, в публичный дом, значит веришь, что она может стать одной из нас.
Раф наклонился к столу, обхватив руками голову, пытаясь справиться с кипящей внутри яростью. Он чувствовал себя словно в ловушке между двумя готовыми к бою армиями. Он всей душой хотел сохранить Элену в безопасности, чистой и незапятнанной, такой, как увидел в тот день, когда привёл её к телу Джерарда. Но она изменила ему с Атеном. Раф мог представить каждую деталь. Он представлял это много раз, — какое-то поспешное потное лапание в вонючем хлеву или конюшне. И если она раздвигала ноги перед этим безмозглым юнцом, кто знает, не было ли у неё других?
Даже если и так, убеждал себя Раф, он простил бы Элену, если бы только она доверяла ему. Почему она не могла принести дитя к нему, если хотела избавиться от ребёнка? Ведь он предлагал ей, глупой девчонке, деревенской простушке, свою любовь и защиту, а она даже не снизошла до его предложения. Он знал, стоило только бросить Матушке несколько монет, и Элена была бы его, и он мог бы делать с ней всё, что угодно, и сколько угодно. Старой фурии нужны лишь деньги. Но даже сейчас, после всего, чем он рискнул ради Элены, он не мог этого сделать. Он не смог бы видеть на её лице гримасу отвращения, если бы она увидела его обнажённым, насмешку в её глазах, издёвку на этих пухлых губах. Он не мог заставить себя взять её силой, зная, что потом она его возненавидит.
Довольная улыбочка тронула губы Матушки. Она подвинула бутыль с вином поближе к гостю.
— А сейчас, мастер Раф, позволь мне поделиться с тобой своими планами на девчонку.
Немногие джентльмены посещали заведение Матушки сразу после полудня, большинство из них были заняты собственными делами. Женщины пользовались этим затишьем, некоторые спали, другие стирали или чинили белье, или прихорашивались, готовясь к вечеру, к приходу ранних посетителей. Но Элена, закончив убираться в комнатах, всегда проводила послеобеденное время в дворовом садике. Чаще всего она бродила среди вербены и дубровника, лаванды и бергамота, прикасаясь юбками к кустам, чтобы избавиться от запахов. Частенько она выдёргивала сорняки или обрывала засохший цвет, помогая растениям. Это не было частью ее обязанностей, но она очень скучала по полям и лесам своей деревни, в которую, как она думала, ей уже не вернуться.
Когда Элена работала в поле, ещё до того, как мастер Раф забрал её из молотильни, она позволяла себе жаловаться на непосильную работу — рыхление и посадку, жатву и сбор урожая. Но тогда она не понимала, насколько свободна — она могла любоваться широким голубым небом, белыми кораблями облаков, неторопливо плывущими по небесному морю, смотреть, как беспокойные стайки грачей кружатся вокруг раскачивающихся на ветру деревьев. Куда не брось взгляд, во все стороны раскинулась земля, окрашенная всеми оттенками коричневого и зеленого, чем дальше, тем цвета становились все бледнее, пока не сливались с небесным океаном. Но здесь она не видела ничего, кроме высоких стен внутреннего двора, которые ограничивали небо над головой синим квадратом, похожим на раскроенный лоскут ткани, который вот-вот обметают, сошьют и свернут.
Там, в Гастмире, она могла уйти одна собирать ежевику или хворост, отыскать тихое местечко и послушать трели чёрного дрозда или свист ветра в камышах. Но здесь её днём и ночью окружали женщины, которые вечно болтали, смеялись или храпели. Из-за всего этого она тосковала по деревенским просторам, но было ещё кое-что, чего она желала больше всего: встречи с Атеном. Какими же драгоценными были те минуты, когда они гуляли вместе, взявшись за руки, под огромным звездным куполом ночного неба, и тогда ей казалось, что они одни во всем мире. С кем теперь он гуляет под звёздами? Слезы навернулись на её глаза. Почему Атен не попытался отыскать ее? Или ему уже все равно, что с ней случилось?
Должно быть, она пробормотала это вслух — из-за обложенной дёрном скамейки, на которой цвели ароматный фиолетовый чабрец и дикая душица, показалось испуганное личико. И тут же исчезло.
Элена на цыпочках обошла её и увидела мальчика, сидящего в траве за скамейкой, он прижал колени к подбородку, крепко обхватив их руками.
Он беспокойно взглянул на нее, а затем снова опустил голову, наверное подумав, что если не смотреть на девушку, то она его и не заметит.
— Прячешься? — С улыбкой спросила Элена, но мальчишка молчал.
Не обращая внимания на жару, остальные мальчишки неистово гоняли на усыпанной гравием дорожке мяч, сплетённый из ивовых прутьев. А когда одна сторона брала верх над другой, тишину оглашали крики радости и недовольства. Элена присела на дерновую скамью, наслаждаясь мгновенно окутавшим её облачком сладких ароматов смятого чабреца и душицы. Но мальчик даже не пошевелился. Чуть наклонившись, она нежно прикоснулась к непослушной копне светло-пепельных волос. Они были шелковистыми и мягкими, как у младенца, как у ее сына. Мальчик отдернул голову.
— Разве ты не хочешь погонять мяч, или тебя не принимают в игру?
