Зорро - Волков Александр И. (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
– Прочесть что?.. Истлевшие бечевки, перевязанные узелками? Обгоревшие по краям свитки, покрытые изображениями горбоносых бесов? И это вы называете Священным Писанием?! – И падре Иларио рассмеялся сухим смешком, рассыпчатым, как треск маковой головки.
– Внешность обманчива, святой отец, – пожал плечами Зорро. – Посмотрите на меня: я черен с головы до ног, но это не мешает мне восстанавливать попранную справедливость, вставать на защиту оскорбленной невинности…
– Да-да, я много слышал об этом, – поспешно согласился падре. – И все же я до сих пор не могу понять, что привело вас ко мне?
– Вы готовитесь свершить неправое дело, падре Иларио, – твердым голосом заявил таинственный собеседник. – И я пришел, чтобы предостеречь вас от этого!..
– Вы мне угрожаете? – сухо осведомился падре, давно ожидавший от ночного гостя чего-нибудь в этом роде. – А если я пренебрегу вашим предостережением?
И падре неприметно, пользуясь густыми тенями в складках полога, стал вновь тянуть руку к толстому четырехгранному стержню светильника.
– Лучше перебирайте четки, святой отец, – усмехнулся Зорро, когда пальцы падре уже почти достигли своей цели, – пусть каждый делает то, что соответствует его званию и привычкам!
С этими словами ночной посетитель отступил к распахнутому окну, оперся рукой о нижний край рамы и, завернувшись в плащ, легко перебросил свое гибкое тело через широкий подоконник. Вслед за этим он обеими руками стал сводить распахнутые ставни, и когда между ними осталась щель шириной примерно в три пальца, приблизил к ней лицо в черной маске и отчетливо прошептал:
– Можете не опасаться меня, падре, ибо будь на то одна лишь моя воля, с вашей головы не упал бы ни один волос! Но предупреждаю, что если вы хоть на дюйм сдвинете любого из каменных истуканов, клад Монтесумы будет потерян для вас навсегда!
Шепот затих, и ставни без единого скрипа сошлись воедино, сразу заглушив порывистый шум дождя и мокрые шлепки виноградных листьев за окном спальни. Падре Иларио мотнул головой, словно стряхивая с себя ночное наваждение, и, поднявшись с края постели, протянул руку к крюку, чтобы вбросить его в пустую петлю. Но не успел он коснуться кованого стержня, как крюк сам собой поднялся над петлей и аккуратно, без малейшего стука, воткнул в нее свой заостренный клюв. Вслед за этим сам собой погас фитиль плошки, а затем какая-то невидимая сила подняла падре в воздух и, протащив его под складками полога, уложила на нежнейшее облако перины. Все это время потрясенный падре изо всех сил таращил глаза во тьму, но едва его голова коснулась подушки, как веки внезапно налились свинцом, а тело стало постепенно холодеть, погружаясь в глубокий и цепкий, как смерть, сон. Впотьмах ему еще послышался далекий стук копыт, но и он показался падре глухими ударами молотка, забивающего гвозди в крышку его гроба.
Проснулся падре Иларио от двойного солнечного луча, проникшего в спальню сквозь отверстия в деревянных створках ставень, вырезанные в форме сердец. На просвет ставни походили на червонных тузов, и то, что в голову падре пришло именно это сравнение, а не какое-либо другое, сразу показалось ему дурным предзнаменованием. В дымчатых складках полога слабо зудели разморенные утренним солнцем москиты, но когда падре вытянул руку из-под одеяла и дернул за бархатный шнур в изголовье постели, ночные кровопийцы тут же рассеянным роем взвились к высокому деревянному потолку. Где-то далеко внизу слабо звякнул колокольчик, заскрипели ступени, к спальне приблизились шаркающие шаги, раздался четкий негромкий стук в дверь, и когда падре сонным голосом просипел: «Войдите!» – дверь распахнулась и на пороге возникла Хачита с сияющим серебряным подносом в полных смуглых руках.
– Поставьте на столик и уходите, – вздохнул падре, почуяв крыльями ноздрей бодрящий аромат кофе.
Хачита молча переступила порог, бесшумно прошла по пышному ворсистому половику, брошенному от двери до ночного столика, и, звякая тонкой фарфоровой чашкой о край серебряного сливочника, установила поднос перед изголовьем постели. При этом ее лиловые губы были поджаты, а на полном лице было весьма отчетливо написано выражение оскорбленного целомудрия.
– Ты все еще дуешься за вчерашнее, дочь моя? – добродушно проворчал падре, приподнимаясь на локтях. – Оставь, Хачита, то был бес полуночный, выбирающий час, когда плоть человеческая наименее устойчива против него… Но там, где один праведник бессилен, на помощь ему приходит другой, и лукавый посрамляется к вящей славе господней!.. А теперь иди!
Хачита развернулась и, шурша круто накрахмаленными юбками, двинулась к двери. Падре глянул на поднос, сдвинул соломенную крышечку с глиняного судка и издал столь изысканный и в то же время удивленный свист, что служанка на миг остановилась и, полуобернувшись к кровати, уставилась на него черными неподвижными глазами.
– Что с вами, святой отец? – наконец произнесла она тягучим грудным голосом. – Разве я сделала что-нибудь не так?
– Я не… Я не… – забормотал падре, тыкая в судок тонким бледным пальцем.
– Боитесь, что недожарено? – вскинула брови Хачита. – Не сомневайтесь, лучше меня жареную саранчу вам здесь никто не приготовит! Розина вечно пересушивает ее, отчего крылышки на зубах рассыпаются в пыль, а шипы впиваются в десны и обламываются, оставляя в ранке зазубренный кончик…
– Но я не заказывал на завтрак саранчу! – испуганно и в то же время гневно перебил священник. – И вообще я намерен искупить грех вчерашнего чревоугодия долгим изнурительным постом! – По мере произнесения этой тирады падре Иларио постепенно приподнимался на постели и на слове «постом» уже встал в полный рост, возвел очи к кисейной вершине полога и смиренно сложил перед грудью длинные ладони.
– Вот и старайся после этого, угождай вам! – сокрушенно всплеснула руками Хачита. – Сперва являетесь среди ночи, поднимаете слуг, у которых и так-то руки от работы отваливаются…
– Как среди ночи!.. – опешил падре.
– А так, да еще почти что в чем мать родила, – продолжала ворчать Хачита, – шкуры клок через плечо перекинули, вот и вся ваша одежка!.. И все бормотали: акриды! акриды!.. Хорошо, Тилькуате сообразил, сверчка поймал, сунул вам под нос: это, спрашивает?.. – И Хачита, не приближаясь к постели, указала падре на судок, откуда во все стороны торчали лапки саранчи.
– Оно самое: акриды, – с ужасом пробормотал падре, – пища Иоанна Предтечи!
– А не накажи наш хозяин строго-настрого вас ублажать, ни в жисть бы я своего мужа не отпустила среди ночи для вас саранчу ловить, – опять поджала губы Хачита. – Но раз уж нас хозяин не обижает, то и мы для него стараемся…
– Я понял, дочь моя, – слабым голосом перебил падре. – Иди с богом!
Хачита с достоинством повернулась к падре Иларио широкой спиной и вышла из спальни, плавно поводя покатыми плечами.
«Нет, надо ее вернуть, сказать, чтоб они с Тилькуате… – мучительно засвербило в голове падре, когда дверь за ней захлопнулась, – никому ни слова, засмеют, со свету сживут…»
Падре соскочил на пол и, путаясь в полах ночной рубашки, бросился к двери. Но когда он распахнул ее и высунул голову, галерея была пуста, и лишь грани купола слабо светились в лучах восходящего солнца, отбрасывая вниз прозрачные силуэты разноцветных всадников, круживших по дверям и простенкам в плавном, едва заметном для глаза танце. Падре осторожно втянул голову в свои костлявые плечи, прикрыл дверь и попятился в глубь спальни, шаркая босыми пятками по гладко выскобленному дощатому полу. Проходя мимо зеркала, укрепленного над туалетным столиком в углу комнаты, падре с опаской покосился в его тусклый провал, и ему на миг показалось, что оттуда с усмешкой глянула на него бесовская рожа с вьющейся жиденькой бородкой и загнутыми к затылку рожками. Падре Иларио мгновенно осенил лукавого крестом, и тот исчез, уступив место вытянутому бледному лику с высоким плешивым лбом и широкими залысинами. Замена произошла так быстро, что в какой-то миг на месте этих залысин падре еще мерещились рожки, и он уже вскинул руку, чтобы бросить на зеркало второй крест. Но рожки благополучно исчезли, и падре с облегчением опустил руку, не успев сотворить такую дикую нелепость, как открещиванье от собственного зеркального двойника, что, как он читал в некоторых старинных трактатах, может привести к раздвоению личности и, в конечном счете, к безвозвратной погибели души.
