Поход кимвров - Йенсен Йоханнес Вильгельм (читать книги полностью .txt) 📗

Но для той, для умершей, которой оба были обязаны жизнью, они в глубочайшем безмолвии и благоговении сплели венки и, не зная, как поступить лучше, пустили их по волнам Тибра, молча проводили их взглядами, пока венки не исчезли из виду.

Да, мраморные изваяния в саду будили у Ведис самое священное для нее воспоминание – образ мертвой матери с ледяными цветами на ланитах.

Растительность в саду, большие вечнозеленые кусты и деревья были как бы более счастливыми прародителями мелких и бледных вечнозеленых степных кустиков, веточками которых играла Ведис зимою в своем раннем детстве; от них пахло тем же скрытым внутри них огнем, и этот аромат диковинно связывал далекое ее детство на севере с счастьем, найденным ею в дальнем чужом южном краю.

Да, велико было это счастье. Ведис расцвела во всей своей свежей чудесно-радостной прелести, и Кейрон всегда смотрел на нее с пылким восторгом. И так пылки были его взгляды, что жгли ей лицо, и она, сама пылая, заслонялась от них рукой, как от слишком жгучего огня.

Утраченный любимый мир, схороненный в ее наглухо замкнутой тоскующей душе, тоска которой росла вместе с нею, – вновь вернулся к ней – детство в образе плода их любви: крохотный амур с темными кудрями, но с голубыми глазами. И отец не -замедлил вылепить очаровательного купидончика с воробьиными крылышками; это была сама жизнь, постоянно обновляющаяся, прилетающая из небытия, приносящая счастье, жизнь, повторяющаяся и отображаемая искусством.

Ведис пела своему первенцу колыбельную песню на своем варварском языке, которую пели, бывало, женщины кимвров, укачивая своих младенцев на овчине, подвешенной к ветвям дерева:

Еще один амур влетел в сад, и его приняли с такой же радостью, и он тоже послужил моделью. Теперь у Ведис создался такой же мирок, в каком она жила с двумя братишками. Эти двое малюток тоже терлись возле нее и все хватали своими липко-сладкими ручонками, но эти двое были ее собственной плотью и кровью, она была их матерью, – новый мирок ее был еще богаче, милее ее сердцу, чем старый, утраченный. Оба мальчика были смуглые, с кудрями темными как ночь, но росли не в темной северной землянке, а в саду, под открытым небом, всегда на солнце.

И подобно тому, как памятные с детства слабые ароматы севера воскресли для нее в сильном запахе южных мирт и олеандров, так слилось в душе Ведис впечатление от больших южных деревьев в ее саду с глубоко схороненным в ней и почти забытым воспоминанием о священной роще, где она в детстве получала столь сильные впечатления.

Старые высокие священные деревья все еще как будто шумели над ее головой: ели и ясень с бившим из-под его корней ключом, священным ключом; вокруг него кайма охры, на нем – радужные отливы; воздушная зеленая крона дерева вся пронизана солнечными лучами, наполнена гуденьем пчел в течение короткого лета; дикая яблоня со священными, дарующими жизнь плодами; омела высоко на ветвях дуба, священнейшее растение, детище молнии, воспитываемое дубом, – все это и собственный пышный расцвет, – она сама была подобна растению, – слилось воедино с солнечным садом Кейрона, с Тибром и пчелами, также вылетавшими здесь из раскаленного лона полуденного солнца и жарко гудевшими, с колоннами портиков, с мрамором статуй, с картинами и музыкой, – все это образовало внешний и внутренний мир ее и тех, кого она любила.

Изваяв трагический образ Ведис, Кейрон задумал изобразить ее в другом виде, более светлом и высоком, но колебался – сделать ли ее Флорой [26] или Менадой [27], или Помоной [28], или Афродитой [29], или Деметрой [30], или Минервой [31], но в конце концов она послужила ему моделью для всех этих богинь и полубогинь.

Прежде всего он изобразил ее Помоной, зная, как она любит деревья и цветы; изваял юной лесной дикаркой, впервые видящей, проснувшись ото сна, мужчину и в горячем невинном порыве простирающей к нему руки.

И в образе Афродиты увековечил он ее прекрасные безупречные формы, поставил нетленный памятник просветленной одухотворенной наготе.

А сладкий жар ее крови, способный перейти в бурную жизнерадостность, он воплотил в статуе Менады в высоко подобранном хитоне, с волшебным жезлом в руках!

Но всего лучше удалась ему статуя Ведис в образе Флоры, рассыпающей цветы, олицетворяющей весну с ее благоуханными дарами, воздушной походкой, открытым взглядом и всей щедростью и беззаботностью новорожденной!..

Деметра – она же, но величаво-спокойная, пышная, отдыхающая, как спелая нива; матерински-щедрая и прекрасная, как земля, – плодородие и благодать лета.

И в образе колоссальной мраморной Минервы воздвиг он памятник светлому, прямому и здоровому разуму Ведис. Никогда не переставали его руки работать с глиной и резцом.

В саду Кейрона, этом мире над мирами, в укромном уголке Эллады, на этом греческом островке, огражденном стенами, и нашел Норне-Гест обоих облагодетельствованных им людей, когда пристал однажды со своим рыбачьим челном к берегу Тибра около этого счастливого гнезда.

Какая разница между верхним течением Тибра выше Рима и Тибром в Риме и ниже его! Здесь чистые воды, сбегающие с гор, там устье римских клоак, рыба с забитыми грязью жабрами, а иногда и детские трупики, подцепленные удочкой рыбака. Рим – мир, изо всех сил готовящий себе гибель, но новые свежие струи вечно текут в город волчицы!

И Норне-Гест кивал своей мудрой седой головой. То, чему он помог возникнуть в этом счастливом саду, было залогом осуществления в будущем его заветной мечты – союза культа красоты со способностью глубоко чувствовать, старого античного мира с миром молодых северных народов.