Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян (книги без регистрации .txt) 📗
«Глоток воздуха Новой Англии стоит всего эля старой», — любил говорить Питер, Действительно, несмотря на страшное физическое напряжение, люди стали поправляться. В нашей общине не было лодырей — да и откуда им взяться среди крестьян? И Том Бланкет, и Джон Блэнд работали засучив рукава; особенно старались «добровольные», чтоб оправдать расходы общины на их выкуп. Дисциплина была железная, божбы и клятв не терпели, за брань лили в рукав холодную воду. Утром нас будила барабанная дробь, она же возвещала обеденный перерыв и сбор на молитву. Церковью служил кусок парусины, натянутый меж двух дубов, алтарем — доска, положенная на их ветви. Строго соблюдали «шабат» — субботний вечер и воскресенье: нельзя было даже в руки взять топор или лопату, полагалось только читать библию или петь псалмы. Генри и Алиса, правду сказать, не считали это занятие увлекательным: они уходили в лес или на вершину утеса и читали там что угодно, только не библию. Жили они на корабле.
Но чем бы ни занимались наши поселенцы, у частоколов, на двух их концах, в любое время дня и ночи, держа на плечах ружья, мерно вышагивали часовые.
Скоро моей бабке в блокгаузе стало невтерпеж. Ей, привыкшей к простору собственного дома, жить на глазах у всех? Нет, довольно она намучилась на корабле! Стала подзуживать меня, чтоб я выстроил нам дом. Легко сказать! Я и на ломоту в плечах, и на ноги жаловался — нет, м-с Гэмидж свое: «Бэк, милый, пока нет морозов…»
Уж если бабке приспичит, то вынь да положь. Я начал потихоньку камни и бревна таскать, и она тоже. А тут пара наших волов наконец-то отъелась, с ними пошло веселей. Бабка выбрала место — лучше не придумаешь: у подножия холма, где протекал источник, от моря ярдах в пятидесяти. Я замыслил источник этот потом расширить, чтобы сделать канал к морю. В ее голове тоже шевелился один проект лучше другого: например, выкопать в холме землянку под временное наше жилье, а потом превратить ее в погреб. Она и сама работала как одержимая.
Видя это, Том Бланкет торжественно провозгласил, что началась, мол, новая эра — эра домашнего строительства, и благословил всех последовать нашему примеру. Но тут вышла закавыка, потому что люди устали, и еще по одно причине.
В нашей общине большинство теперь составляли не мужчины, а женщины. Много молодых, здоровых мужчин покинуло нас на «Голубой стреле» или в Бостоне. Получилось такое нехорошее дело, что несколько молодых девушек осталось без кавалеров — вот эта самая шестерка горничных, перепелок этих суетных, и еще одна. Пока был общий аврал, еще ничего, а теперь в блокгаузе наверху пошли какие-то интрижки, объяснения… ну, знаете, как бывает у девчонок. Решение расселиться вызвало во втором этаже переполох: кто построит горничным дома? Да им и веселее вместе. Старшины спохватились и постановили: во избежание соблазна, упросить мисс Алису, чтоб она отпустила свою шестерку в Бостон, в услуженье к хорошим людям.
Началось строительство домов, а смута продолжалась. Вот однажды сижу я на бревне, тюкаю топором и смекаю, как бы мне сегодня первые венцы собрать. Подошла Люси, дочка Джона Блэнда, присела на пень и говорит:
— Что, ведьма эта лесная опять у твоей бабки была?
— Была, — говорю, а сам думаю: «Знаю, голубушка, за что ты ее честишь».
— Пусть она лучше сюда не таскается, чар не напускает: у меня овца заболела.
— Так скажи мистрис Гэмидж, она посмотрит овцу.
— Бабка твоя сама… — начала, а в голосе слезы.
— Что? — говорю. — Посмей только сказать про нее хоть слово!
Она смолкла. Вижу — у нее на кончике языка вопрос.
— Генри нет — он на корабле: агент уговаривает его уехать в Бостон.
Это я неправду сказал. Уговаривал он не Генри, а мисс Алису: в Бостоне, мол, они займут с братом приличествующее им положение. Генри нельзя было оттащить от реки. Он и сна лишился из-за Утта-Уны. Если б не религия, честное слово, он бы на ней женился. Да и не столько религия, сколько старшины: они не посмотрят, что он древнего рода. Брак с язычницей пахнет костром. Но дурочке Люси это невдомек. Она во всем видела одно: чары Утта-Уны. Околдовала, мол, ее милого. А какой он ей милый, Генри Лайнфорт: два слова как-то в шутку бросил, и все,
— Вот что, перестань слезы точить, — сказал я ей. — Иди с миром, а то мне неприлично быть с тобой вдвоем, еще покаяние наложат.
Она и пошла. Не знал я, когда глядел ей вслед, какая это сила — девичья страсть и какую бурю может поднять одна девчонка в целом поселке. Но все ото было еще впереди.
Странная вещь, удивительное дело! До восемнадцати лет прожил я на голом камне южного берега Англии. Что я видел? Ветлы, ивы, кустарник. Лес только на блюде моем красовался. И надо же, чтоб меня к нему тянуло! Нет, это неспроста, это мне предопределение, значит, такое, чтоб я жил в лесу, a не среди камней. Значит, лес был в моей крови. И нет лучше такой жизни.
Что меня теперь окружало? Лесные певцы. Зяблики, красная танагра, славка, птица-реполов, американский чиж-смельчак, что и в полете поет, ястребы, которых угадываешь по особому свисту их крыльев; ночью — вздохи сипух: «Уитт! Уитт!», рыданья ушастых сов; днем — лепет синиц, вспархиванье зеленоголовых Каролинских попугайчиков, жужжанье козодоев, крик соек… А что творилось на земле! То, слышишь, возбужденно взлаивает красная лисица в погоне за сурком, то черные и красные белки вдруг с писком, цокотом, чириканьем целыми полчищами перебегут полянку, то раздается хруст: это мыши грызут сосновую кору. Или куропатка квохчет по-куриному — птенцы разбежались… Все время такая вот деятельность. Никогда не чувствуешь себя одиноким.
Осенью в солнечные утра в лесу изморозь, дымка окутывает деревья. Я наловчился ставить ловушки для поимки кроликов: к зиме нужны были шапка и рукавицы. Согнешь молодое деревце, верхушку его подсунешь под ветку соседнего бука и повесишь в дюйме от земли затяжную петлю — через полчаса вынимай добычу. Бывали и сюрпризы: в дупле старого хемлока поселился дикобраз. Я никогда о таком чудном еже раньше не слыхал и, прах его побери, побаивался: вдруг стрельнет издали иглами! А то еще обнаружилось чудо. Как-то мы с Питером стоим на опушке, он и говорит:
— Смотри: скунс.
Вижу — котик такой небольшой, коричневый, симпатичный на вид, с очень пушистым хвостом… Кис-кис!
— Ты брось это «кис-кис», — сказал Питер. — Нашел приятеля! Это, брат, американская вонючка. Все выгребные ямы на свете так не пахнут, как струя из-под хвоста твоего милого котика. Смотри: если начнет потаптывать лапками да спиной к тебе повернется…
Я остерегся, а Джон Блэнд нет. Прихожу в блокгауз обедать — все катаются со смеху, и сам Том Бланкет не может водворить тишину. Где его помощник? В море, говорят мне, отмывается. Обдал его скунс самой ароматной струей своего производства — запах за милю!
Настало время отплывать кораблю. С утра у всех работа валилась из рук: с уходом нашего плавучего дома — иначе флейт не назовешь! — обрывалась наша последняя связь с родиной, с Англией. Словно впервые все сто человек почувствовали, какая даль отделяет нас от человеческого общества, от христианских обычаев. Стройный корпус «Красивой Мэри» как-то слился с двумя утесами, меж которыми стоял на якорях, стал частью сурового побережья, и страшно было вообразить себе на его месте пустоту. По берегу ходили подвыпившие матросы, для нас уже Джо и Дики, и даже морж-капитан, человек в общем-то скверный, казался отцом родным. Единственными существами, радующимися отплытию флейта, были горничные. Разряженные точно на свадьбу, все шестеро сидели на берегу на своих сундучках и ждали лишь разрешения подняться на борт. Бостон! — только и было у них на устах. А что Бостон? Такая же захудалая деревенька, как и наш Стонхилл. Генри сказал мне:
— Тебе не лень подняться на скалу? Там тебя кто-то ждет.
На вершине, в накидке поверх дорожного платья, с сумочкой на руке, сидела мисс Алиса. Она сразу загадала мне загадку.
— Бэк, — говорит она мне и словно слегка задыхается, — что важнее человеку: то, что он любит, или то, для чего он своей природой и воспитанием предназначен?
