Приключения в Африке - Марриет Фредерик (лучшие бесплатные книги txt) 📗
ГЛАВА XXIII
Меткий выстрел. Недостаток воды. Неприятное приключение с Омpa. Суп из черепахи. Страдания. Конец страданий. Земной рай.
Ночь прошла спокойно. Утром быки были запряжены, и караван отправился, изменив направление к северу. Предстояло пройти более шестидесяти верст пустыней, потому весь скот и лошади были выпущены на два часа на пастбище и к воде, чтобы могли хорошенько напиться и наесться перед утомительным путем. Не успели путешественники отъехать и трех миль от реки, как ландшафт начал уже меняться. На всем расстоянии, какое только можно было окинуть взглядом, не было видно ни травы, ни деревьев, земля была покрыта большими камнями и желтым малорослым кустарником. Там и сям мелькали небольшими группами разные животные, преимущественно антилопы. Затем по дороге встретилось шесть или семь страусов, одного из которых майор уложил метким выстрелом. Остальные разбежались с такой быстротой, что за ними не могла бы угнаться самая быстроногая лошадь.
— Хороший выстрел, майор, — сказал Александр.
— Да, — подтвердил Суинтон. — Только теперь надо быть осторожнее, раненые страусы очень опасны. Вероятно, здесь есть гнездо. Пусть Бремен добьет птицу; он знает, как это сделать. Это самец, а убежали самки.
— Сколько яиц! — вскричал Александр. — Должно быть, у них общее гнездо?
— Да, — возразил Суинтон. — Все яйца, которые лежат в гнезде, с точками наверху, приготовлены для высиживания. Здесь их двадцать шесть, да посмотрите еще, сколько лежит вокруг гнезда. Эти для питания птенцов, когда они выведутся. Но мы избавим страусов от этого беспокойства. Бремен возьмет для нас эти яйца, вероятно, они еще свежие.
— Какая красивая птица, — сказал майор. — И какие прекрасные перья. Надо сказать Бремену, чтобы он ощипал ее, прежде чем оставлять здесь. Такие перья ценятся на Капе.
Готтентоты взяли яйца, Бремен снял шкуру с убитого страуса, и путешественники отправились дальше.
— У самца страуса, — сказал Суинтон, — бывает обыкновенно от трех до семи самок, и все они кладут яйца в одно гнездо. Он высиживает яйца так же, как и они, и сменяет их обыкновенно по ночам. В это время он защищает яйца от нападения гиен и других животных.
— Неужели же страус может сражаться и защищаться?
— Может даже убивать своих врагов. У страуса два могущественных оружия — его крылья, которыми он, как известно, часто перешибает ноги охотнику, и ноги, ударом которых он может убить и человека, и животное. Я сам был свидетелем смерти одного бушмена от того, что страус ударил его ногой в грудь. Он разорвал ему грудь и живот, так что вывалились внутренности.
— Никогда не поверил бы этому, — заметил Александр.
— Бушмены при помощи шкурок убитых страусов охотятся на живых, а также и на куаг, гну и других животных, которые в дружбе с этими птицами. Они надевают шкурки на себя, надевают голову на одну руку, а в другую берут стрелы и, подражая походке страуса, обманывают животных, так что те подпускают их к себе.
— Интересно бы посмотреть на такую охоту, — сказал майор.
— Вы поразились бы этим искусным подражаниям, как был поражен я. Бушмены обмазывают при этом ноги белой глиной. Во всяком случае, и при таких условиях охота на страуса небезопасна. Охотники очень часто получают серьезные раны.
— Берегитесь! — вскричал майор. — Здесь лев. Какая у него громадная черная грива. Что скажете, Суинтон? Здесь он ведь дома.
Суинтон посмотрел на льва, пересекающего дорогу шагах в трехстах от них. Он шел, уткнув морду в землю.
— Я скажу — пусть себе идет, и хорошо будет, если он нас не заметит. Я дам вам совет, который сам получил от одного старого намана. Он говорил мне: «Если вы видите льва, идущего куда-нибудь среди дня, знайте, что он голоден и очень зол. Никогда не нападайте на него, потому что такая борьба почти всегда кончается смертью человека». Конечно, майор, если вы чувствуете необходимость охоты на этого льва или если у вас две головы на плечах, вы нападете на него, но я предупреждаю вас, что исход должен быть роковой.
— Во всяком случае, дорогой Суинтон, я не хочу рисковать своей жизнью или подвергать опасности жизнь товарищей, потому пропущу спокойно его величество. Будем надеяться, что он скоро добудет себе обед.
Караван присоединился к путешественникам, и они продолжали путь. Окрестности становились все пустыннее и пустыннее, скоро не было видно кругом ни одного животного. Уже целый день скот шел без всякой пищи. На ночь быков оставили привязанными к фургонам, так как пастись все равно было негде. Топлива также негде было достать, так что костров не было, и половина готтентотов должна была провести всю ночь на страже с ружьями наготове, хотя Суинтон сказал, что трудно ожидать появления львов или других диких зверей, так как поблизости нет ни воды, ни добычи. И, действительно, в продолжение всей ночи ни разу не было слышно криков гиены или шакалов.
На рассвете быки были снова впряжены, и караван отправился в путь в надежде к ночи прийти к Желтой реке. Быков впрягали попеременно, чтобы давать им больше отдыха. К полудню жара становилась невыносимой, и лошади, переносившие жажду тяжелее быков, сделались очень беспокойны. После двух-трех часов пути по дороге показалось несколько низеньких деревьев. Бигум, которая также сидела без воды, побежала к деревьям в сопровождении Омра. От деревьев они направились в другую сторону к нескольким голым утесам. Караван также подошел к деревьям, которые росли на берегу реки Александрии, совершенно пересохшей. Вдруг Бигум показалась на дороге. Она бежала к каравану с жалобным визгом и со всеми признаками страха. По обыкновению, она бросилась к майору и уцепилась за него дрожащими лапками.
— Где мальчик? — спросил Бремен.
— Что-то случилось, — сказал Суинтон. — Берите ружья и идите все туда.
Все готтентоты и путешественники с ружьями поспешили к утесам, где Бигум и Омра искали воды. Там они были встречены целым стадом павианов, которые с криком встали в угрожающие позы, как бы приготовляясь броситься с утеса на приближающихся людей.
— Что теперь делать? — сказал майор. — Стрелять? Но, может быть, за ними Омра?
— Здесь его не видать. Сражаться с нами обезьяны побоятся, потому что нас много. Прицелимся в них идадим залп.
— Хорошо. Я намечаю себе почтенного старца, который стоит впереди и, по-видимому, играет роль предводителя, — сказал майор. — Готово? Стреляйте. Обезьяны были убиты либо ранены, и все стадо разбежалось со страшным криком и визгом. Раненые старались поспеть за здоровыми. Разогнав обезьян, все разбрелись по утесам искать Омра. Только Бигум осталась, боясь двинуться с места. Достигнув вершины утеса, где были обезьяны, все услыхали откуда-то снизу голос Омра, но никто не видал его.
— Он здесь, сэр, — сказал наконец Сваневельд, указывая куда-то вниз.
Идя по направлению, откуда слышались крики мальчика, путешественники подошли к узкой расщелине скалы, около двадцати футов глубиной. Омра не было видно, но со дна ущелья слышались его крики. Щель была так узка, что никто из людей не мог пролезть туда. Суинтон послал одного из готтентотов за ремнями и веревками.
Бремен спросил, между тем, мальчика, не ранен ли он, и получил отрицательный ответ. Когда веревка была принесена и спущена в ущелье, Омра уцепился за нее, и готтентоты вытащили его. Он показался в довольно жалком виде — волосы его были растрепаны и местами вырваны клочьями, рубашка висела лохмотьями, и тело во многих местах было исцарапано, но серьезных поранений нигде не было. Он рассказал на своем языке готтентотам, что Бигум и он пришли к ущелью и заметили на дне его воду. Бигум спустилась вниз, и Омра хотел последовать за ней, когда появилось целое стадо обезьян, стремившихся к тому же ущелью. Бигум выскочила и убежала, но он не мог увернуться от напавших на него обезьян. Он залез в щель и спускался все ниже и ниже, в то время, как павианы рвали его за волосы и за одежду, стараясь удержать. Но в глубину ущелья ни один из них не полез, что и спасло мальчика. Выслушав рассказ Омра и убедившись, что он действительно не получил серьезных ран, путешественники вернулись к тому месту, где были убиты обезьяны. Две из тяжело раненных уже умерли, но старый павиан, в которого стрелял майор, был жив, хотя раны его были очень тяжелые. Нога его была перебита, и рука прострелена в двух местах. Прежней ярости несчастного создания как не бывало. Обезьяна, видимо, слабела от потери крови и сидела, вся съежившись и опустившись, на краю скалы. По временам она слегка поднимала раненую ногу и смотрела на нее, затем поднимала здоровой рукой больную и жалобно-вопросительно смотрела на окружавших ее людей. Она как бы спрашивала: «Зачем вы сделали это?»
