Принцесса из рода Борджиа - Зевако Мишель (книги бесплатно .TXT) 📗

— Здесь десять золотых дукатов. Десять таких кошельков ждут тебя, если ты усердно исполнишь то, что завтра от моего имени тебе прикажет один человек.

Бельгодер склонился до земли. Распрямившись, он увидел, что герцог во главе своих всадников поспешно удаляется по дороге к Парижу. Тогда он расправил плечи, бросил косой взгляд на повозку, где скрылась Виолетта, и прорычал:

— Я отомщу!

Глава 2

ГРЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

В глубине просторной залы, обитой роскошной тканью и обставленной изумительной мебелью, под отливающим золотом шелковым балдахином, в кресле черного дерева прекрасной работы неподвижно сидела женщина.

Женщина!.. Воплощение величественной, ослепительной и роковой красоты. Кто она? Святая, волшебница или же попросту куртизанка? Большие глубокие глаза, иногда томительно-нежные, как траурные цветы, иногда зловеще-блестящие, как черные бриллианты. В высшей гармонии ее черт и манер сочетались поэзия необъятной души, величие властительницы, благородная нега античной гетеры, достоинство девственницы, отвага воительницы эпохи варваров.

Вошел человек: пышный и одновременно строгий, черного бархата костюм дворянина, бледное лицо с печатью неизбывного страдания. Он остановился перед красавицей и преклонил колено.

Она не удивилась подобному выражению почтения и царственным жестом указала на широкое раскрытое окно. Дворянин выпрямился и судорожно прижал руки к груди.

— Гревская площадь! — прошептал он. — О, мои ужасные сны, мои трагические воспоминания…

Женщина наконец заговорила. Никакие слова не способны передать впечатление, производимое звуками ее голоса.

— Кардинал, — сказала она. — Я отдала вам приказ. Подчиняйтесь.

Дворянин содрогнулся, а потом тихо ответил:

— Повинуюсь Вашему Святейшеству!

— Кардинал, — вновь заговорила она без всякого волнения. — Вы произнесли опасные слова. Не забывайте, что если в Риме я действительно та, кем вы меня именуете, — наследница папского перстня Иоанна, то здесь, в Париже, я всего лишь внучка Лукреции Борджиа, принцесса Фауста.

Кем же была эта женщина, державшаяся как императрица, говорившая так, словно на ее гордой голове была тиара? Фауста? Принцесса Фауста?

Какая загадочная, какая невероятная жизнь была прожита ею? И почему так старательно воскрешала она жуткое, притягательное и мрачное имя своей бабки Лукреции Борджиа? Борджиа! Всемогущество, воплощение ужаса, само убийство в человеческом облике! Лукреция!.. Любовь и безудержный разврат!.. Яд и поцелуи! Яркая вспышка метеора на трагическом празднестве, где мужчины умирали от ее улыбки!..

Неужели то могущество, ужас и слава вновь воплотились в этой женщине? Возможно. Ведь человек, которого Фауста назвала кардиналом, несмотря на то, что он не носил облачения, но носил шпагу, человек, закованный в броню гордости старинного рода, человек, глаза которого светились проницательностью, а лицо выражало непреклонную решимость, слушал ее так, как, по библейской легенде, Моисей слушал голос, исходивший из облака на горе Синай. Когда женщина умолкла, он почтительно склонился перед ней. Его поза выражала готовность повиноваться.

Вчера Париж пережил день Баррикад note 3. Город, который только что охотился за своим королем, город, ощетинившийся пиками и пахнущий дымом недавних перестрелок, чествовал нынче фиалку и розу: Париж во все времена обожал мятежи и цветы, смуту и улыбки на своих улицах. Залитая солнцем, шумная Гревская площадь в этот радостный майский день ежегодной большой ярмарки цветов представляла собой неописуемое смешение линий и красок, смеющихся нарядных дам и нищих в лохмотьях, господ в роскошных камзолах и балаганщиков в пестрых трико.

Кардинал, погруженный в сумрак своего прошлого, рассеянно смотрел сверху на эту феерию радости. Вдруг отмеченное им на противоположных концах площади движение заставило его вздрогнуть.

Справа показалась фантастическая колымага Бельгодера, которую с трудом волокла измученная кляча. Труппа цыгана въезжала на Гревскую площадь.

Слева же виднелась группа молодых дворян, затянутых в буйволиную кожу и вооруженных боевыми шпагами. Они окружили еще более восхитительного и мрачного, чем накануне на холме Шайо, герцога Генриха де Гиза, по прозвищу Меченый, некоронованного короля Парижа.

Грозный полководец, казалось, ничего не замечал: ни смешанного со страхом почтения, заставлявшего людей склонять головы при его появлении, ни тревожного стремления толпы угадать, какие думы преследуют того, кто держит в руках судьбу престола и народа. Он не видел, что цыганка Саизума в своем плаще и красной маске, ведя лошадь под уздцы, приближалась к нему медленно и безмолвно, словно живая загадка; рядом с ней шел Бельгодер, который суетился и восклицал:

— Начинаем представление! Начинаем представление! Спешите увидеть! «Что увидеть?» — спросите вы. Сначала чучело леопарда, доставшееся мне от королевы Нубии! Затем — знаменитого Кроасса, пожирателя камней, и прославленного Пикуика, глотающего горящую паклю!.. Представление начинается! Сюда! Торопитесь!..

Из окна кардинал увидел Гиза, подходившего к Бельгодеру — воплощение ужаса приближалось к воплощению комического… или отвратительного. Не покидая своего наблюдательного поста, кардинал обернулся и сказал:

— Они явились!

Таинственная женщина, назвавшая себя принцессой Фаустой, поднялась и подошла к окну походкой богини, покинувшей свой храм.

— Виолетта! Виолетта! — звал тем временем Бельгодер, который увидел, наконец, приближающегося Гиза.

Девочка, подобная лучу восходящего солнца, появилась на передке повозки. Ее длинные густые белокурые волосы спадали на плечи; она казалась робкой и испуганной.

Принцесса Фауста метнула на герцога взгляд, полный грозного огня. Затем ее взор, словно с одного полюса на другой, переместился на чистое и неизъяснимо прекрасное видение — на Виолетту. Она усмехнулась — это была усмешка человека, твердо знающего свою цель.

— Генрих, — глухо прошептала она. — Генрих де Гиз, ты — мой! Ты будешь королем, потому что я хочу быть королевой! Тиара и корона! Моя голова и моя воля выдержат эту двойную ношу! Став владычицей Франции и Италии, я переверну мир! Генрих, погибнет все, что мешает тебе любить меня, меня одну! Погибнет Екатерина Клевская, твоя жена! Погибнет и маленькая Виолетта, которую ты обожаешь.

И резким голосом, в котором вдруг зазвенел металл, она произнесла:

— Кардинал, настало время действовать. Вот человек, на которого возлагаются такие надежды. Вы полагаете, он думает о троне, к которому наконец-то приблизился благодаря нашей помощи? Об обязательствах, принятых во имя достижения высшей цели? Нет, кардинал; вот уже три месяца, с тех пор, как он увидел в Орлеане нищую дочку цыгана, он думает только о ней. Гиз вздыхает, Гиз колеблется; он нас избегает, и он для нас потерян, если я не вырву из его сердца эту страсть! Посмотрите на него. В тот самый час, когда наши курьеры разлетелись по всем дорогам, чтобы объявить о падении династии Валуа, в час, когда мир ждет от него действий… Видите? Он трепещет. Он стоит перед цыганской повозкой, готовый броситься к ногам какой-то жалкой нищей бродяжки, какой-то Виолетты!

Кардинал перевел взгляд на прелестное дитя и почувствовал озноб.

— Невинная бедняжка! — прошептал он.

— Жалость преступна часто, слабость — всегда, — ледяным тоном произнесла принцесса Фауста. — Я держу в своих руках сверкающий меч архангелов и наношу удары!.. Пойдите, кардинал, и сделайте так, чтобы цыган Бельгодер привел сегодня эту крошку ко мне во дворец на Ситэ…

Несомненно, кардинал знал, какой зловещий смысл таился в этом приказе. Он опустил голову, сложил умоляюще руки и пробормотал:

— Наносите свои удары, раз уж смерть этого обездоленного создания неизбежна! Но избавьте меня от ужасной обязанности помогать вам. Увы! Вы же знаете, как я отношусь к девушкам такого возраста…