Запах янтаря - Трускиновская Далия Мейеровна (прочитать книгу TXT) 📗
Я не знаю, как это объяснить. Он видел, что скрыто в каждом куске, и все тут! И меня учил смотреть и видеть. Отец мог сделать все, что угодно, хоть из цельного куска, хоть так подогнать детали, что и под лупой след будет не толще волосинки. А смотреть и видеть – пробовал, но не всегда получалось.
Я еще ребенком все вертелась вокруг Йорена. Ему, видно, было все равно, кто я, молодая хозяйка или молодой хозяин, он и мне вместе с мальчишками втолковывал, как шлифовать янтарь, как сверлить, как подбирать по тонам. Мальчишки менялись, мало было способных, а я оставалась. Хотя вроде ремесло это девице было ни к чему.
Йорен в последние годы стал глуховат. Я тронула его ссутуленное плечо. Он медленно повернулся – на щеку упали длинные волосы, такие светлые, что, наверное, они давно стали седыми, и никто этого не заметил.
– Откуда у тебя эти удлиненные подвески? – спросил старик. – Где ты могла их видеть? Ты ведь не была в Курземе, не смотрела у тамошних девушек ларчики с приданым… Неужели это у тебя в крови?..
Я разложила перед ним янтарь.
– А разве эти куски могут быть другими – шариками, а не слезами? – спросила в свою очередь я. – Проще простого наделать шариков и нанизать их на нитку. Только это будет не ожерелье, а четки. Вот эти прожилки требуют форму капельки. А всякая другая их убьет. Ты же сам мне толковал про душу янтаря!
Но он не помнил.
– Душа янтаря? Об этом и в песне не поется. Или ты, хозяйка, теперь начала песни сочинять?
Я опять стала толковать ему про ожерелье, но он настроился, видно, на иной лад.
– Если тебе понадобилось ожерелье, похожее на песню, значит, ты кого-то любишь, – сделал он совершенно неожиданный вывод. – И дай тебе матушка Лайма счастья, ты добрая девушка…
Тут оставалось только покачать головой.
– Я бы и рада, Йорен, – сказала я ему, – Да некого.
И ушла из мастерской.
Поскорее ушла из янтарного королевства, в котором так мечтается о счастье…
Тем временем Маде прибежала с рынка, и отец послал ее к аптекарю господину Хольману с целой корзиной четок, самых разных, от бледно-желтых до почти коричневых. Янтарь на них шел какой-то скучный, ровный, вроде неживой. Негде там было играть солнцу.
Маде поскреблась в мою дверь.
– Ну, в чем дело? – спросила я.
– Хозяин велел идти к аптекарю…
– Все еще боишься?
– Он колдун! – убежденно заявила Маде. – Он порчу напускает! Нанюхаешься в его лавке и непременно заболеешь, так все говорят.
– Маде! Ну, сколько раз объяснять? Ты видела, как у него в чанах с настоями мокнут перчатки и янтарь? Много раз видела. Перчатки носят дворянки и женщины из бюргерских семей – кто-нибудь от их запаха заболел? У меня две пары перчаток – разве я заболела?
– Все равно боюсь. У него недобрые запахи. У трав, у корней запахи добрые, а в его бутылях – нет.
– Опять идти вместе с тобой?
Маде широко улыбнулась.
– Я подожду хозяйку на улице! Я уже и хозяйкины туфли почистила!
Она достала из-под передника мои голландские контрабандные туфельки на круто скошенном вовнутрь каблучке, чтобы нога меньше казалась. Туфельки от носка к высокому подъему были расшиты по бледно-желтому бархату цветами и завитками. Отец иногда баловал меня такими диковинами.
– Корзинка уже готова, – говорила Маде, застегивая у моих щиколоток крошечные пряжки,– а накидку хозяйке брать ни к чему, сегодня жарко.
– Иоганн! – крикнула я в окно подмастерью, вышедшему во двор. – Скажи отцу, что я сама пойду к господину Хольману.
У аптекаря мы пробыли недолго. Маде ждала меня на улице, но не у самых дверей лавки, а подальше, на каменной скамье у дверей дома булочника Бергера, и к ней уже стали приставать парни.
И мы побежали домой. Это, пожалуй, было уже после обеда. Наверное, после. Ей-богу, не помню, когда я успела в тот день пообедать…
После утреннего разговора с Маде я и не вспоминала тебя, пока не встретила возле церкви Иоанна. Тебя вели четверо шведских кирасиров и сержант.
Ты, даже связанный, все еще отталкивал солдат то плечом, то локтем. Ах, как ты пытался растянуть это расстояние до Рижского замка!.. Или до Цитадели?.. Откуда мне было сообразить? Вся рубашка на тебе была разорвана, и меня поразило своей беззащитностью твое тело, зажатое между сине-желтых мундиров. Тоненький глазастый мальчишка, попавший в беду…
Меня как обожгло!
А ты – ты ведь видел меня, ты знал, что я рядом, но упрямо отводил глаза! Я не понимала, что со мной, – я чуть не задохнулась от сознания своего бессилия.
Сержант Эрикссен не раз бывал у нас дома у Олафа и Бьорна, он даже как-то пробовал ухаживать за мной. Мы с Маде подбежали к нему.
– Господин сержант, что вы делаете, это же конюх – наш и господ Ангстрема и Фалькенберга, куда вы его ведете?
– Фрекен Ульрика, если он вам так дорог, закажите по нему панихиду, – сурово отрезал сержант.
– Я вас не понимаю! – я загородила ему дорогу. – Чем провинился перед вами наш конюх? Я немедленно обо всем скажу отцу!..
– Думаю, что даже ваш уважаемый отец не уговорит господина губернатора отпустить лазутчика.
Слово было сказано, именно этого слова я ждала и боялась.
– Какого… лазутчика?..
– Не саксонского же и не польского! Куда им! Похоже, московита, фрекен. Кому еще мог понадобиться план Шеровского бастиона со всеми равелинами, эскарпами и контрэскарпами?
– Вы его схватили возле Шеровского бастиона… – сказала я, чтобы хоть что-то сказать, и на секунду задержать шведов, и взгляд твой успеть поймать!
А вокруг уже собиралась толпа, благо я повстречала тебя поблизости от Ратушной площади, где гудел рынок.
– Лазутчика взяли!
– В Цитадель повели!
– Повесят… повесят…
Тебя – повесят?..
– Андри!..
Наши глаза все-таки встретились!
– Господи, какая это была дурость непростительная, бить меня некому! Дернул черт прогуляться вдоль куртины среди бела дня и мало того, что прикидывать длину фасов и фланков бастиона, разрез рва – еще и записывать, прислонясь за углом, чего не надеялся упомнить. Ригу укрепили по новой французской системе – бастионный фронт никак не больше четырехсот футов, широкий ров, а при нем уширения – удобнее для фланкеров не придумаешь. Жаль, до равелинов мне было не добраться. А как хотелось! С грифелем в руке меня и взяли.
Ах, жаль, не при шпаге я был! Я бы им уже показал, каков русский офицер в шпажном бою! При мне в тот день вообще никакого оружия не было.
А почему я такого дурака свалял? Еще вчера в кабачке Зауэра я подсел поближе к кирасирам и к офицерским денщикам, которые регулярно поставляли мне гарнизонные новости. Они уже знали меня в лицо, да и я знал их по именам – Аксель, Свен, Эрих. В этот кабачок я заходил с гильхеновской челядью. Сам мастер Карл Гильхен ходил в другой кабак, где только мастера и собирались. А тут мы всей честной компанией пили из глиняных и деревянных кружек за что придется. Я сам не раз пил за здоровье короля Карла. Пил и думал – пусть уж там, в Турции, где сыскал-таки убежище, лечит свою ногу, нашими караульными казаками у Полтавы простреленную! Закусывал, как и все, лишь серым горохом, запускал пятерню в общую миску. Даже карточным играм шведским там обучился – чилле, вире и кнаку.
Я и шел вчера с тем расчетом, что шведы по привычке начнут обсуждать свои казарменные дела. Вот уж кому было не позавидовать! С выплатой жалованья было у них туговато, с продовольствием тоже, потому что в Стокгольме считали так – гарнизон этим должен сам себя обеспечивать. Они и пытались – то на строительные работы нанимались, то еще где подрабатывали.
Уже вторую неделю я не мог разобраться, все ли рекруты из Лифляндии прибыли в Ригу, или ожидаются еще новые. Но мои шведы, как видно, не о делах собирались беседовать, а праздновать какое-то событие.
– За милых сердцу дам мы пили, – сказал Свен, вставая, и его огромная фигура в полумраке, под низкими сводами погребка, да еще словно расплываясь в клубах табачного дыма, напомнила мне Юпитера на гравюре. – И за его величество шведского льва кружки поднимали. Господа кирасиры, и вы, рижские горожане! Сегодня в замке получена депеша о новой победе шведского оружия.
