Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил - Гай Джон (книги серии онлайн txt, fb2) 📗

К помосту высотой не более трех футов [5] вели четыре или пять ступеней¹⁰. Предполагалось, что эшафот должен был быть задрапирован полотном черного цвета, однако неизвестно, успели ли служащие Тауэра в срок завершить все работы. Вокруг эшафота располагались наспех сооруженные ряды сидений для наиболее именитых зрителей, среди которых был и пасынок Анны, семнадцатилетний Генри Фицрой, герцог Ричмонд, внебрачный сын короля, который, вероятно, должен был представлять своего отца. Анна никогда его не жаловала, и сегодня он с удовольствием посмотрит ее казнь. Рядом с ним сидели герцог Саффолк, сэр Томас Одли (лорд-канцлер), Кромвель и большинство членов Тайного совета, а также члены палаты лордов. За ними расположились мэр и олдермены [6] Лондона, а из-за их спин выглядывали представители ливрейной гильдии во главе с владельцем и старостами Почтенного общества торговцев тканями (Worshipful Company of Mercers)¹¹. По свидетельству одного из служащих Тауэра, многие из присутствовавших жителей Лондона привели с собой жен, да и некоторым чужакам (то есть иностранцам), несмотря на строгий запрет, удалось проскользнуть незамеченными, минуя охрану¹². Один из будущих слуг Кромвеля отмечал не без простительного преувеличения, что толпа в Тауэре насчитывала не менее тысячи человек. Скорее всего, собравшихся было вполовину меньше¹³.

Когда Анна подошла к эшафоту, Кингстон помог ей подняться по ступеням. Было уже почти девять часов утра, и, как того требовал протокол, он позволил ей произнести короткую прощальную речь. Собравшиеся уже имели представление о том, что говорят осужденные в своем последнем слове. По традиции они должны примириться со своими обвинителями и со всем миром, признать вину и, доверившись милости Божьей, попросить всех присутствующих помолиться за них, а затем мужественно принять свою смерть. От них ожидали покорности воле короля и веры в справедливость королевского суда. Никто не смел усомниться в беспристрастности приговора или возразить королю – короля было принято восхвалять как справедливого и милостивого господина. Но самое главное, осужденные должны были признаться в том, что они грешники, как все смертные в глазах Бога, и что они заслуживают смерти¹⁴.

Однако Анна была не из тех, кто слепо подчинялся правилам, если она чувствовала их несправедливость. Всего три недели назад она была самой влиятельной женщиной в стране. «С приветливой улыбкой на лице» она подошла к краю эшафота, чтобы обратиться к собравшейся толпе, и наконец произнесла тщательно подготовленную речь:

Добрые христиане, я пришла сюда, чтобы умереть, ибо таков закон, и по закону сему я приговорена к смерти, и потому я ничего не скажу против этого. Я пришла сюда ни чтобы обвинять кого-то, ни чтобы говорить против того, в чем меня обвиняют и за что приговорили к смерти, но я молю Бога спасти короля и послать ему долгие годы царствования над вами, ибо никогда не было более благородного и более милосердного повелителя; и для меня он всегда был добрым, великодушным господином. И если кто-то осмелится оспорить мои слова, я требую, чтобы его судили со всей строгостью. Итак, я прощаюсь с миром и со всеми вами и сердечно желаю, чтобы вы все молились за меня. Боже, помилуй меня. В руки твои, Господи, предаю душу свою¹⁵.

Толпа застыла в молчании, но не от того, что было произнесено, а от того, что сказано не было. Королева не созналась публично в своих грехах, она не призналась в том, что причинила зло своему супругу, в ее речи не было и намека на то, что она виновна в преступлениях против Бога и природы, в которых ее обвинил королевский суд. В XVII веке один ученый, работая над расшифровкой ее слов в Бодлианской библиотеке в Оксфорде, охарактеризовал их как «загадочную и неоднозначную речь королевы»¹⁶.

Последнее слово было сказано, и фрейлины сняли с Анны накидку, оставив ее в одном платье. Низкий прямоугольный вырез платья по моде того времени оставлял шею открытой, так что ничто не могло помешать палачу. Анна сама сняла головной убор и, подобрав волосы, спрятала их под полотняный чепец. После этого она «закрепила подол платья вокруг ног», чтобы при случайном движении юбки ноги оставались закрытыми. Затем она «опустилась на колени». Единственное, что выдавало ее душевное состояние, был несколько раз брошенный назад взгляд¹⁷. Было ли это продиктовано вполне объяснимым страхом, что палач ударит раньше, чем она будет готова? Или за этим скрывалось что-то иное? Несмотря на жестокое обращение во время ареста, королева ранее говорила Кингстону: «Король так поступает, чтобы испытать меня»¹⁸.

Теплилась ли в ее душе робкая надежда на то, что в последнюю минуту приговор не будет приведен в исполнение? Может быть, оглядываясь, она ожидала увидеть гонца? Генрих был в силах пощадить ее – если бы захотел. Ведь он помиловал 400 осужденных после майского бунта в Лондоне в 1517 году [7], во время которого были разграблены и сожжены дома итальянских и других иностранных купцов. Двадцать бунтовщиков отправились на виселицу, остальные, ожидая своей участи, в одних рубахах и с веревками на шеях пали на колени перед Его Величеством в Вестминстер-холле [8]. Их мольбы о помиловании умилостивили Генриха, и он позволил себе проявить сочувствие. Хотя Анна в то время находилась во Франции, она не могла не знать об этом поступке короля. Так же он поступил спустя всего шесть дней после казни Анны – в последнюю минуту пощадил монаха Перетри. Решение о его помиловании уже было принято, однако Генрих устроил спектакль, приказав соблюдать «закон до последнего мгновения». Гонец с указом о помиловании прибыл на место казни, когда палач уже готовился выбить приставную лестницу из-под ног осужденного. Однако если Анна надеялась, что ее бывший возлюбленный освободит ее, она плохо его знала¹⁹.

Анне не нужно было класть голову на плаху, поскольку ее должны были обезглавить не топором, а двуручным французским мечом²⁰. Чтобы казнь прошла гладко, требовался мастер своего дела, который мог отсечь голову одним ударом. В отличие от Франции в Англии во времена Генриха палачи орудовали в основном топором. Поскольку в их практике обезглавливанию и четвертованию обычно предшествовало повешение или потрошение, то они больше поднаторели в этих жестоких наказаниях, а головы рубили неумело, заставляя несчастных жертв мучиться в ожидании окончательного удара. По сути дела, палачи орудовали топором словно мясники, отделяющие с помощью ножа плохо поддающиеся сухожилия.

К счастью, Анна оказалась избавлена от этих ужасов. В качестве прощального акта милосердия по отношению к женщине, которую он когда-то называл «своей возлюбленной», а может быть в качестве язвительного напоминания о ее любви к Франции, Генрих послал в Кале за опытным палачом, который умел обращаться с двуручным французским мечом. Палач обошелся недешево: за свою работу он затребовал 100 золотых экю [9] (свыше 23 000 фунтов в пересчете на современные деньги; см. раздел «Даты, правописание, денежные единицы»²¹).

Пока одна из фрейлин надевала повязку на глаза Анны, та несколько раз произнесла: «Тебе, Господи, я вверяю свою душу. Иисусе, прими мою душу»²². Эти слова были знаком для палача. Раздался свист рассекаемого мечом воздуха, и одним ударом голова была отсечена. Сэр Джон Спелман, один из присутствовавших на казни королевских судей, записал свои впечатления в личном дневнике: «Он выполнил свою работу очень хорошо… когда голова упала на землю, губы и глаза еще двигались». По воспоминаниям французского очевидца, удар был произведен быстрее, чем можно было вымолвить «Отче наш»²³. Ничего не говорится о реакции толпы, кроме общеизвестного мнения, что она умерла «отважно», однако с трудом можно поверить в то, что ни у кого в тот момент не перехватило дыхание. Если кто-то и сомневался в справедливости обвинения, распространяться об этом не следовало. Никто не осмеливался в открытую горевать о казненной королеве, иначе его постигла бы та же участь. Совесть Генриха была чиста: она заплатила, вполне заслуженно, за свои грехи и предательство²⁴.