Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
На лице Юнуса возник вопрос, недоумение.
— Не будешь отвечать — выкину на улицу базарным людям на расправу. Понятно? Они там, за калиткой. Умненько ответишь на вопросы — получишь столько, сколько не видел и ты, и отец твой, и дед твой.
Глаз Юнуса снова подмигнул очень фамильярно.
— О! Всю жизнь мечтаю, — сказал, ухмыльнувшись, Юнус, располагаясь поудобнее на циновке. — Мне очень нужно купить мамаше платье из ханатласа, а? Мать во всю жизнь платья из шелка не надевала!
— Много получишь — и платье матери купишь. Да что там, жену купишь… Наверно, давно хочешь? Вон какой ты сильный мужчина.
— Жена? Мне? Говорят, рабочему человеку — целиком жену, торговцу — полжены, а солдату жаль давать жену, — усмехнулся Юнус. Он говорил словоохотливо и улыбнулся.
— Сам посмотришь: купишь ишака ли, жену ли — дело твое, — сказал Рауф Нукрат, — но я тебя сделаю большим начальником… военным начальником. Нам доблестные воины нужны… мусульманские воины…
— Начальником? — оживился Юнус. Глаза его пытливо смотрели на назира. — Начальником? Что ж, тоже можно.
— Сделаем большим начальником. Когда… мм… когда большевиков мы… — Нукрат от злобы даже скрипнул зубами.
— Долго ждать… — вырвалось у Юнуса, но он тотчас же задумчиво протянул: — Начальником, это хорошо… начальником…
Теперь испытующе, пристально глядел на Юнуса назир. С сомнением он изучал лицо красноармейца. Но нет, оно оставалось простодушным и во взгляде читалось наивное удовлетворение.
— Платья из ханатласа для матушки, жену куплю, начальником сделаюсь. Хорошо! — повторял Юнус. — Очень хорошо.
— Большевики кончатся, скоро кончатся, клянусь девяносто девятью именами аллаха… кончатся. — И Рауф Нукрат приблизил губы к самому лицу Юнуса. — Нет, Энвер пришел, военачальник пришел. Один день… один день! — И вдруг спохватился, отпрянул и закричал: — Ты сделаешь!
— Что сделаю?
— Ты красноармеец… Опытный… Ты все знаешь. Военное дело знаешь. Ты должен знать. Вот, если в вагоне лежат эти заряды для пушек…
— Снаряды, вы хотите сказать? — глаза Юнуса загорелись интересом.
— Да, снаряды, вот я хочу спросить… так сказать… они могут взорваться?
— Взорваться? Почему?
— Ну, я говорю о таком случае… возможном случае. Ну, кто-нибудь их взорвет. Залезет в вагон и взорвет.
— Какой же сумасшедший, не жалеющий жизни, полезет в вагон и станет бить по снарядам. Он же себя взорвет. Нет, каждому себя жалко.
— Ну, а если вагоны загорятся, а?
— Если загорятся, тогда… А почему загорятся вагоны?..
— Клянусь всевышним… ты подожжешь!
Назир стоял теперь за столом и, упершись руками в бювар, подался всем своим туловищем вперед и пристально всматривался в лицо Юнуса, стараясь прочитать его мысли.
— Ты понял? Богатство! Жена! Должность!.. Поедешь на станцию Карши. Там поезда со снарядами для красной артиллерии… Встретишь человека по имени Иргаш Файзи. Сделаете дело — вернешься и получишь все…
Визг Рауфа Нукрата, рев Юнуса. Треск сломанного стола и выбитой оконной рамы. Все звуки на мгновение слились.
Одним броском своего мускулистого, весящего не менее двухсот пятидесяти фунтов тела Юнус отшвырнул Нукрата, выбил раму и свалился прямо в цветочную клумбу.
Но тут же бешеный порыв его столкнулся с непреодолимой силой. На него мгновенно навалились мулозимы.
Когда его приволокли обратно в комнату и бросили, точно мешок с ячменем, на пол, Рауф Нукрат подошел к нему, ткнул кончиком мягкого ичига вбок не очень больно, а так, больше для вида, и с усмешкой процедил:
— Так ты, оказывается, злой дух… дракон.
Ошеломленный, оглушенный, Юнус корчился на полу, отчаянными усилиями пытаясь порвать веревку, которой его мгновенно умело опутали. Видно, опыт у помощников господина Нукрата был не малый.
— Ну-с! Теперь я тебя знаю, кто ты такой, верблюжья башка! Ты есть контрреволюционер. Ты вероотступник.
Не дождавшись ответа, Нукрат дал знак своим мулозимам:
— Уберите вшивого отсюда… Да повыколотите из него пыль, а потом я с ним побеседую.
Сам он вышел во двор. Спустился тихий вечер. На побагровевшем минарете играли пурпурные блики. Пройдя в тароатхану, Нукрат присел на корточки и совершил омовение. И в это время над крышами Бухары поплыл топкий звук азана — призыв на молитву.
Распустив конец чалмы, Нукрат поднялся неторопливыми тихими шагами по ступенькам и встал на колени, на предупредительно расстеленный безбородым мирзой молитвенный коврик. В городе наступила тишина. Даже азанчи перестали перекликаться на минаретах. Нукрат приступил к совершению молитвы хуфтан. Не будучи особенно религиозным, оставляя в душе веру в аллаха и его пророка темным, некультурным людям, он все же внешне аккуратно выполнял все религиозные обряды. Молитву хуфтан он даже любил. Эта последняя молитва читается обычно после заката солнца, в тишине и спокойствии, располагающих к отвлеченным думам, глубоким, полным философских мечтаний мыслям.
И как бы удивились сейчас джадиды — его друзья, как бы удивился тот же Энвербей, если бы они могли прочитать мысли этого скромного, тихого философа, с усердием отбивавшего поклоны на маленьком текинском малиновом коврике. Они искренне поразились бы, потому что в честолюбивых замычат господина назира и председателя Чрезвычайной комиссии не оставалось места ни джадидам, пробравшимся в правительство Бухарской народной республики, ни тайком проживающим в Бухаре вожакам пантюркистов Заки Валидову или Мунавару Кари, ни даже самому зятю халифа — вице-генералиссимусу господину Энвербею, приглашенному тайным джадидским комитетом для борьбы против советской власти.
Никто! Никто не фигурировал в планах Нукрата, кроме него самого. Он один. Он с большой буквы, только он! Рауф Нукрат.
Вдруг он прислушался. Из дома доносились глухие звуки, точно кто-то размеренно и с силой выколачивал толстый ковер. Удары наносились ритмично, и каждый из них сопровождался глухим утробным уханьем и свистящим мучительным вздохом.
Нервно дернув головой, Нукрат вдруг вскочил.
— Бездельники, — прохрипел он, — не могут выколотить слово.
Лицо его было и растерянно и злобно одновременно. Он прервал молитву на середине одного из ракатов, забыв, очевидно, что совершает смертный, с точки зрения исламской религии, грех. Он ушел с айвана, не обращая внимания на двух стражей, стоявших по-прежнему у калитки. От такого святотатства, да еще совершенного столь почтенным человеком, они побледнели. Назир бежал по дорожке, шлепая каушами. Полы халата и концы чалмы неприлично трепыхались, а с дрожащих губ срывались отнюдь не молитвенные слова.
Треснув дверью о притолоку, он кинулся к милиционеру и, вырвав у него кнут, размахнулся, но проклятие замерло у него на губах. Он смотрел дико и с яростью на распростертого на полу Юнуса, и поднятая рука стала медленно опускаться. Ощущение чего-то липкого заставило его разжать пальцы. Рукоятка камчи, вся в крови, выскользнула из рук.
Оба палача с невозмутимо спокойными лицами стояли по бокам лежащего ничком Юнуса. Обнаженная спина его, исполосованная ремнями плетей, превратившаяся в кровоточащий кусок мяса, спазматически вздрагивала.
Брезгливо поморщившись, Нукрат глухо сказал:
— Ну, большевик, попробовал нашу ласку, а?
В ответ он услышал только со свистом вырывающееся дыхание.
— Ну-ну, не сердись! А теперь ответишь на вопрос: что знаешь про Хаджи Акбара? Что тебе сказали в Особом отделе, а? Зачем ты ходил в Особый отдел?
Вопрос, обращенный к Юнусу, остался без ответа.
— Ты заговоришь у меня? А ну… прибавьте ему. Голова у него — кирпич.
Один из великанов вытер руку о свой камзол, осмотрел ее с медлительностью, потом еще раз вытер ладонь. Затем он, столь же неторопливо, достал тыковку, высыпал на ладонь немного насу и, отправив его под язык, шепеляво, отчего тон его стал добродушно-лукавым, проговорил:
— Оставим его… хэ… хэ… шкура у него степняцкая, носорожья…
— Слизняки вы, — прохрипел Нукрат, — еще в палачах служили при эмире.
