На грани жизни и смерти - Паниев Николай Александрович (серия книг TXT) 📗
— Где его будут судить?
— Вероятно, в Велико-Тырнове, где находится штаб корпуса, в котором он служит.
— Когда?
— Только любезности ради обязуюсь узнать и немедленно известить вас.
— Что ему грозит?
— Это дело суда.
Мимо проехал извозчик. Мужчина, сидевший в парной коляске, показался Анне Орестовне знакомым. Она сухо сказала Покровскому:
— Знайте, господин генерал, что вам не удастся так просто расправиться с Агаповым.
— Должен вас уверить, что и ваш кузен, и его приятель получат по заслугам! Я уж не говорю о солдате. Этот скот уже получил свое.
— Как это бесчеловечно! Вы губите русских людей за то, что они хотят вернуться на родину, на родную землю. Вы жестоко преследуете истинных патриотов. Скрываете от обманутого воинства одно очень важное обстоятельство.
— Мадам Гринина, у меня, между прочим, есть определенные права, но я не о том. Разрешите спросить, почему вы здесь, а не там, как вы изволили выразиться, с истинными патриотами?
— Думаю, что мне еще представится возможность ответить на этот вопрос. И еще надеюсь, что вы не забудете сказанного мной. Если будет судилище, то пусть ваши высокие инстанции пеняют на себя. Мы здесь не одиноки. Чего я не могу сказать о вас, господин генерал.
Анна Орестовна, еле кивнув, быстро пошла прочь.
Покровский вернулся в свой кабинет, принялся сердито крутить ручку телефона.
— Говорит генерал Покровский, — крикнул он в телефонную трубку. — Кому известно решение Советов об амнистии тем, кто... м-м... нарушает присягу... возвращается... к красным? Сколько человек знают? Четыре с вами? Так, прекрасно...
Генерал сердито бросил трубку на рычаг. Вызвав адъютанта, спросил:
— Как было получено сообщение об амнистии, объявленной большевиками?
— По телеграфу.
— Какому?
— Обыкновенному, ваше превосходительство.
— Стало быть, телеграфист разнес?
— Ваше превосходительство, об этом писали некоторые болгарские газеты.
— Какие именно?
— Левого направления.
— И мы читаем эти газеты?
— За неимением своих, русских, ваше превосходительство, читают. По-болгарски почти все можно понять. Письменность-то одна, славянская, господин генерал, Кирилл и Мефодий...
— Убирайтесь к черту со своими газетами и письменностью! — взвился Покровский. — Скоро дойдем до того, что большевики руками болгарских крамольников начнут обращать наших солдат и офицеров в свою красную веру.
— Ваше превосходительство, осмелюсь доложить, что таковые попытки уже имеются.
— Да ступайте же вы к черту, оракул несчастный! — окончательно вышел из себя Покровский.
Адъютант испуганно попятился к двери. Покровский устало опустился в кресло. Встреча с Грининой расстроила его. Как уверенно она держалась, как смело говорила! Стращать вздумала. Докатились! Дожили! Балерины стращают. А что касается вашего кузена, госпожа балерина, мы ему по всей строгости военного времени отобьем охоту читать болгарские газеты. Это я вам обещаю, госпожа Гринина. Когда-то я дарил вам цветы. Теперь преподнесу другой подарок...
Покровский был не на шутку обеспокоен и встревожен. Симптомы неповиновения со стороны не только солдат, но и офицеров после бегства врангелевской армии из Крыма уже были. Главным козырем начальства и карательных органов в борьбе с теми, кто начал поговаривать о бесцельности пребывания русских войск на Балканах, о возвращении на родину, была воинская присяга на верность России, на верность делу освобождения России от большевиков. Военные трибуналы, тайно созданные во врангелевской армии, ибо по статуту пребывания в Болгарии их деятельность не только не предусматривалась, но даже запрещалась, предъявляли подсудимым солдатам и офицерам обвинение в нарушении присяги, в измене родине. Вторым козырем была убежденность судей в том, что всех, кто возвратился в Россию, ждет неминуемая кара. Нужны были козыри для борьбы с участившимися случаями неповиновения и стремления любой ценой возвратиться на родину. Врангелевская контрразведка этим и занималась, делая все, чтобы самым решительным образом покончить с начавшиеся движением за возвращение в Россию. И вот теперь все карты, все козыри белых были биты актом гуманности Советского правительства. Да, видимо, в армию просочилось известие о том, что большевики объявили амнистию всем, кто на фронтах гражданской войны сражался против Красной Армии. Пронесся слух о том, что явившиеся с повинной солдаты и офицеры добровольческой армии были помилованы. Особенно поразил всех поступок генерала Слащова-Крымского. Разочарованный вконец Врангелем и его сумасбродной идеей, возненавидевший наглых заморских интервентов, генерал воспользовался амнистией и живет-поживает на своей родине. «Красные щупальца» могут поразить всю армию, все наше движение. Эти щупальца надо самым безжалостным образом рубить, отсекать!» — думал Покровский.
* * *
Анна Орестовна попросила извозчика догнать другой экипаж. Мужчина, едущий в нем, делал ей знаки: мол, следуйте за мной. Когда он остановил экипаж и вошел в большой рыбный магазин, Гринина сделала то же самое. Но того мужчины, который показался ей знакомым, в магазине не было. К ней подошел улыбающийся продавец, любезно предложил:
— Не желает ли уважаемая госпожа форель? Балканскую форель? Как раз привезли свежий улов. Милости прошу, посмотрите, как красиво выглядит рыбка с золотыми пятнами в бассейне. Прошу, мадам, посмотреть...
Анна Орестовна очутилась в небольшом дворике с красивым бассейном. Вдруг она услышала знакомый голос:
— У меня был хороший друг, Тигран. Он говорил, что в горах Армении, в озере Севан, водится лучшая форель на свете.
Голос был знакомый, а вот по внешности человека, который катил в экипаже, узнать невозможно. К бороде и усам прибавились очки. Одет в дорогой костюм. И вообще у Балева был вид богатого, преуспевающего человека.
— Венцеслав Балканский, — представился он. — Коммерсант. Лучшая рыба. Икра. Деликатесы. Болгарская паламида русским, русская икра болгарам. Бойкая торговля. Часто приходится бывать в России. Одесса, Баку, Тифлис, маленькая Тверь и большой Петроград... Дела, дела. Рыбные дела, госпожа Гринина.
Купец, крупный торговец, коммерсант! Анна Орестовна была поражена не столько переменой в его внешнем облике, сколько тем, как Балев блестяще исполняет свою новую роль.
— Здесь можно говорить спокойно? — спросила она.
— Чувствуйте себя как дома.
— Наши дела плохи. Очень плохи.
— Знаю. Будут судить Агапова. И врача. Наш план таков: левые газеты поднимут кампанию протеста. И еще кое-что предпримем.
* * *
В Питере были свои новости. Павел уже работал в редакции газеты. Его стихи часто появлялись в печати. Не терял он и связи с Мариинкой. Слишком много времени и сил было отдано театру! Павлу пришлось вести большую агитационную работу среди актеров, музыкантов, приобщать новых зрителей к «бархату и золоту» театрального зала. Мариинка после небольшого «антракта» начала служить революции. Радостным был тот факт, что старые, заслуженные мастера сцены охотно взялись за обучение талантливой детворы. Их учениками стали в основном дети рабочих и крестьян. И вот настал день, когда сцена прославленного театра была предоставлена его воспитанникам.
В балетном спектакле принимали участие учащиеся хореографического училища. Павел, приехав в театр, сразу же направился за кулисы. Там его ждала чем-то взволнованная Наталья Каллистратовна.
— О боже! — всплеснула руками старая учительница, увидев Павла.
— Что случилось, Наталья Каллистратовна? — удивился он.
— Как? Разве вы не знаете? — сделала большие глаза учительница. — Первое Тимкино выступление. Ох, я не переживу...
Павел улыбнулся. Так вот в чем дело!
