Завоевание Англии - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж (книги без регистрации txt) 📗
— Не тревожься за графа, добрый и верный друг, — прошептала Юдифь, застывшая, как статуя, у изголовья Гарольда.
Тан был глубоко тронут ее кротким голосом и тут же вышел не протестуя.
Хильда ловко и искусно стала врачевать раны больного на груди и плече; но сначала она обмыла их.
Юдифь глухо вскрикнула и, склонив голову над рукой жениха, прильнула к ней губами. Ее сердце забилось горячее, когда она увидела, что на груди Гарольда, по местному обычаю, был выколот символ, который называли узлом обручения, а посреди него начертано имя: «Юдифь».
Глава III
То ли после врачевания Хильды, то ли благодаря заботам Юдифи Гарольд скоро поправился. Он был, быть может, даже рад случаю, который удержал его на римской вилле.
Граф отослал врача, которого Вебба все-таки прислал ему, и целиком доверился искусству и знаниям Хильды. Время счастливо текло под древним римским кровом.
С волнением, в котором, однако, было больше нежности, чем страха, Гарольд узнал, что тайное предчувствие заставило Юдифь подняться на холм, и она сидела там, ожидая его. Не этим ли судьба спасла его от смерти?
В утверждении Хильды, будто его дух-хранитель скрывается в образе Юдифи, было, действительно, что-то похожее на истину: радостны были дни Гарольда с тех пор, как их сердца слились.
Суеверное чувство слилось с земною страстью; в любви Гарольда была такая глубина, такая чистота, какая крайне редко встречается в мужчинах. Одним словом, Гарольд привык видеть в Юдифи только доброго гения и счел бы святотатством все, что бросило бы тень на ее непорочность. С благородным терпением смотрел он, как текут месяцы и годы, и довольствовался лишь одной отдаленной надеждой.
Утверждения, которые были приняты именно в данном веке, всегда имеют особое влияние даже на тех, кто явно презирал их, поэтому немудрено, что эту святую самоотверженную любовь поддерживало и охраняло преклонение перед целомудрием, составляющее отличительную черту времен англо-саксов. Тогда, среди всеобщего разврата, отношение к невинности и чистоте — как это обыкновенно бывает в такие эпохи — в некоторых душах иногда доходило до героического фанатизма. Как золото, это украшение всего мира, которое добывается из глубин земли, так и целомудрие, ценное, как золото, выходило чистым и незапятнанным из грязи людских страстей.
Сама Юдифь достигла под влиянием этой неземной любви душевного совершенства. Она так привыкла жить жизнью Гарольда, что без обучения, по одному наитию, приобрела понятия, которые были не свойственны ни ее полу, ни ее веку; они попадали ей в душу, как солнечные лучи падают на цветок, раскрывая его лепестки и окрашивая их в новый цвет.
Юдифь, выросшая под влиянием Хильды, была почти не знакома с христианским учением и не могла быть убежденной в его истинности, но душа Гарольда вознесла и ее душу из долины теней на небесные вершины. Их любовь носила такой характер, обстоятельства, в которых она развивалась, призрачная надежда и самоотвержение так возвысили ее над чувственностью, что без веры она завяла бы и погибла. Ей необходима была молитва и покорное терпение, которое основывалось на вере в бессмертие своей души; она не устояла бы против земных искушений, если бы не позаимствовала твердости от неба. Таким образом, можно сказать, что Юдифь получила свою душу от Гарольда, а с душой пробудился и разум.
В ее стремлении сделаться достойной любви Гарольда, понимать не только его сердце, но и ум, она приобрела, сама не зная откуда, здравые понятия и даже мудрость.
Как часто, когда Гарольд доверял ей свои мысли и цели, Юдифь бессознательно придавала им оттенок своих собственных размышлений и дум. Что было возвышенно и чисто, то Юдифь инстинктивно признавала благоразумнейшим. Она стала его второй совестью. Каждый из них, таким образом, отражал достоинства другого.
Потому эти годы испытаний, которые могли бы придать некоторую горечь любви не столь чистой и утомить чувство менее сильное, — только теснее соединили их души.
Глава IV
В один прекрасный летний день Юдифь с Гарольдом сидели среди мрачных колонн друидского храма. Они вспоминали прошлое и мечтали о будущем, когда Хильда подошла к ним и, прислонясь к жертвеннику Тора, сказала:
— Помнишь, как недоверчиво я слушала, Гарольд, когда ты старался уверить меня, что и для Англии, и для тебя будет лучше, если Эдуард вызовет Этелинга? Помнишь, я еще ответила тебе: «Повинуясь исключительно своему рассудку, ты только исполняешь волю судьбы, потому что прибытие Этелинга еще скорее приблизит тебя к конечной цели твоей жизни; но не от Этелинга получишь ты награду, и не он взойдет на престол Этельстана»?
— Что ты хочешь сказать мне? Неужели о каком-нибудь несчастье, постигшем Этелинга? — воскликнул Гарольд, в сильном волнении вскакивая со своего места. — Он казался больным и слабым, когда я видел его, но я надеялся, что воздух родины и радость прибытия помогут ему.
— Слушай внимательно, — сказала вала, — слушай пение святых отцов за упокой души сына Эдмунда.
Действительно, в это время раздались какие-то унылые звуки. Юдифь прошептала молитву; потом она снова обратилась к Гарольду.
— Не печалься, Гарольд, и не теряй надежды! — проговорила она тихо.
— Еще бы не надеяться, — заметила Хильда, гордо выпрямившись во весь рост, — только глухой не может услышать и понять, что в этом погребальном пении содержится и радостное приветствие будущему королю.
Граф вздрогнул; глаза его засверкали огнем.
— Оставь нас, Юдифь, — вполголоса приказала Хильда.
Когда молодая девушка нехотя спустилась с холма, Хильда взяла Гарольда за руку и, подведя его к саксонскому надгробному камню, произнесла:
— Я говорила тебе тогда, что не могу разгадать твой сон, пока Скульда не просветит меня; говорила, что погребенный под этим камнем является людям только затем, чтобы возвестить конец дома Седрика. Вот предсказание и исполнилось: не стало преемника Седрика. А кому же явился великий Синлека как не тому, кто возведет на саксонский престол новый род?
Дыхание Гарольда сперло, и яркий румянец покрыл его щеки.
— Я не могу опровергнуть твои слова, вала, — ответил он. — Ты ошибаешься только в том случае, если боги пощадят жизнь Эдуарда до тех пор, пока сын Этелинга не достигнет тех лет, когда его могут признать вождем… Иначе же я не знаю, кто по всей Англии может стать королем, и я вижу только себя самого.
— Если это исполнится, — продолжал он, — я принимаю этот жребий судьбы, и Англия возвеличится в моем величии!
— Из тлеющих углей наконец загорелось пламя; наступил час, который я давно предвещала тебе, — проговорила Хильда.
Гарольд не отвечал, потому что новые сильные чувства не позволили ему расслышать ничего, кроме голоса пробудившегося честолюбия и радости великого сердца.
— И тогда, Юдифь, жизнь, которую ты спасла от смерти, будет вся безраздельно принадлежать тебе! — пылко воскликнул граф. — Однако этот сон, еще не забытый, — продолжал Гарольд, — из которого я смутно вспоминаю одни только опасности и борьбу… Способна ли ты, вала, разгадать его смысл? Что в нем предвещает успех?
Этот вопрос послужил началом перемены, которую давно приготовляло в этом сердце честолюбие, до сих пор подавляемое, но теперь разгулявшееся, словно бурный поток.
— Гарольд, — ответила Хильда, — ты слышал в конце своего сна музыку, которая исполняется при венчании на царство. Ты будешь королем, но страшные враги окружат тебя, и это предвещают тебе лев и ворон. Две звезды на небе говорят, что день твоего рождения был в то же время днем рождения твоего врага, звезда которого погубит твою звезду. Я не вижу далее. Не хочешь ли ты сам узнать его значение от привидения, пославшего сон?.. Стань возле меня на могиле саксонского рыцаря: я вызову Синлеку, заставлю его научить живого… Чего мертвый, может быть, не захочет открыть мне, то душа рыцаря откроет для рыцаря.
