Ушкуйники - Гладкий Виталий Дмитриевич (читать хорошую книгу .txt) 📗

…Человеку, рискнувшему опуститься в глубь земли на сотню метров, могло показаться в первую минуту, что он попал в царство гномов. Только «гномы» вгрызались здесь кайлами в соляные пласты. Свет факелов отражался в кристаллах соли, и те переливались разными цветами радуги, превращая подземную выработку в картину совершенно фантастическую. А поскольку копи были высокими, по толщине пластов соли, человеческие фигурки выглядели на их фоне крошечными, будто и впрямь принадлежавшими сказочным гномам, которые, будучи сосланы людьми глубоко под землю, занимались привычным делом – поставляли соль эльфам и гоблинам.

Стоян и Носок работали рядом. И трудно было узнать в этих бородатых, изможденных рабах сильных прежних воинов. Впрочем, оба страдали не столько от тяжелой работы, сколько от невозможности помыться в бане. Вшей, правда, у них не было – соли подобная живность избегала. Но та же соль нестерпимо разъедала кожу, поскольку сверху постоянно капала соленая вода, отчего одежда солекопов всегда была мокрой.

Дождь для пленных ушкуйников был подобен милости Господней. По окончании рабочей смены, длившейся с рассвета до вечера, всех рабов поднимали на поверхность и сгоняли в здание с давно прохудившейся крышей, служившее некогда конюшней. Если вдруг начиналась гроза, все солекопы сбивались в кучу в углу помещения и начинали в страхе молиться. И лишь Стоян, Носок да еще парочка рабов-русов вставали прямо под прорехи в крыше и радовались дождевым струям, как малые дети. А если уж дождь выдавался проливным и продолжительным, они успевали не только помыться, но и постирать свои ветхие одеяния.

А вот Свид, тоже угодивший в плен вместе с ушкуйниками, оставался ко всему безразличным, словно взял обет молчания: ни единого словечка из него невозможно было вытянуть. Кормчего Замяту и остальных ушкуйников с их шнеки тевтонцы убили – ради развлечения. Они просто стреляли в них из арбалетов на спор – кто точнее попадет. Сражаться было бессмысленно, ибо команда шнеки состояла на тот момент в основном из раненых да увечных, за исключением Свида, Носка и Стояна. Да и какое можно оказать сопротивление под прицелом двух десятков арбалетов?! Разве что по знаку таваста сигануть в воду, что приятели-новгородцы и сделали.

Собственно, только по этой причине их и не убили. Комтур, командовавший той небольшой флотилией тевтонцев, вспомнил вдруг, что маршал требовал доставить в Кёнигсберг как можно больше пленников, поскольку рабы на соляных копях мрут-де, как осенние мухи перед первыми заморозками. А эти трое ушкуйников умудрились не только ловко уворачиваться от арбалетных болтов, но еще и продержались в холодной воде довольно долго – пока их не изловили сетью. Так Свид и Стоян с Носком попали в рабство.

Кормили рабов сносно – ржаной хлеб, каша и мучная болтушка. Не абы что, но с голода не умрешь. Иногда даже выдавали селедку, а то и солонину. Правда, весьма подозрительную на вид, нередко протухшую и с червями, но голод не тетка, и люди безропотно набивали свои отощавшие животы всем, что предлагал им вечно пьяный повар-шваб и по совместительству – слуга сарианта, начальника охраны соляных копей.

Общаться здесь было особо не с кем: народ собрался разноязыкий, не поймешь, какого роду-племени. Поэтому Стоян и Носок сошлись лишь с двумя русами из Киева, Венцеславом и Гориславом. Последние появились на копях совсем недавно, и каким образом два этих достойных мужа оказались рабами, никто не знал. А сами они делиться своими горестями не спешили. Впрочем, Стоян с Носком на полной откровенности и не наставали: им и самим было что скрывать. Главное, Венцеслав и Горислав – свои, русские люди. Значит, им можно доверять.

Ушкуйники замыслили побег. Они слышали, что до сих пор это не удавалось никому, но подаренный на медвежьей потехе оберег (тевтонцы его не отняли, поскольку серый невзрачный камушек на железной цепочке не вызвал у них ни малейшего интереса) будто нашептывал Стояну по ночам: «Беги отсюда! Ты сможешь. Беги!».

Под землей рабы были предоставлены самим себе, то есть находились практически без пригляда. Но когда их поднимали наверх (по два человека в бадье), то сразу же надевали каждому на одну ногу кандалы, а цепь от них замыкали потом в тюрьме-конюшне на толстой и длинной колоде, напоминавшей по виду коновязь. Другими словами, если по конюшне солекопы могли еще худо-бедно передвигаться, то выйти за ее пределы не имели никакой возможности. Впрочем, даже если бы и смогли выбраться, надежда на удачный исход побега была совершенно мизерной, поскольку копи не только усиленно охранялись, но и расположены были в глухой, дикой и незнакомой ушкуйникам местности.

Кроме рабов на копях работали и вольнонаемные: плотники, бондари, кузнецы, возничие и конюхи, большей частью из саксонцев и швабов. Жили они, правда, в добротных отдельных избах. Имелся при копях и собственный лекарь, но пользовал он в основном стражу да вольнонаемных. На рабов (в большинстве своем – бывших ратников) лекарь обращал внимание лишь в тех случаях, когда те получали травму: все-таки, как ни крути, солекопы считались достаточно ценным имуществом ордена. Однако лекарством служила всегда все та же соль: лекарь накладывал на рану солевую повязку, и дело с концом. Выживет раб – хорошо, нет – значит, судьба ему такая выпала. С другой стороны, благодаря соли раны и впрямь никогда не гноились. Да и заживали, как правило, быстро.

Добытую соль и рабов поднимали на поверхность с помощью специального ворота – установленного горизонтально земле большого колеса, вращаемого все теми же рабами. В самих же подземных выработках постоянно слышалось журчание: то текли по специальным желобам соленые ручьи. Рапу, скапливающуюся в выемках и небольших озерках, тоже потом поднимали наверх, где выливали в црены [99], в которых и выпаривали впоследствии соль. В противном случае копи давно залило бы рапой, а так и добро даром не пропадает, и подземные выработки остаются сухими.

– Эх, в злую годину подались мы с тобой в ушкуйники! – сокрушенно воскликнул Стоян.

Скрипнув зубами от неожиданно обуявшей его злости, он со всей своей немереной силушки ударил кайлом по солевому пласту. Вывалившаяся из пласта большая глыба соли упала аккурат к ногам приятелей.

– Ты это… тово! – вскричал работавший рядом Носок, отскакивая назад. – Мотри, што творишь! Завалишь ведь и себя, и меня!

– Чем так жить… – Стоян бросил кайло, сел и уткнулся лицом в колени. – Надо было в море тогда потонуть. Пущай помер бы, зато свободным человеком.

– Штобы помереть, большого ума не надобно, а ты вот попробуй-ко выжить! К тому же не покидает меня чувство, што все сложится к лучшему. Вот те крест!

– А я вот мыслю, што здесь-то мы и найдем свой конец, – мрачно изрек Стоян.

– Гони прочь такие дурные мысли! Уж я в каких тока переделках не бывал, а вишь-ко – жив до сих пор. И отседа сбегим. Башкой надыть соображать, и тада все сладится.

В этот момент к ним подошли носильщики, и Стоян с Носком занялись погрузкой добытой соли в короба. Когда носильщики ушли, Носок подпалил новый факел, и стало гораздо светлей.

– Эй, глянь-ко! – удивленно воскликнул вдруг Носок, указывая на черную дыру, которая образовалась на месте глыбы, вывороченной Стояном. – Чудеса однако…

Он просунул факел в небольшое, размером с голову отверстие и заглянул внутрь.

– Ну, што там? – нетерпеливо вопросил Стоян.

– Чудны дела Твои, Господи… Ты не поверишь, Стоян. Подземный ход! И идет, кажись, кверху.

– Да ну?!

– Мотри сам… – Носок передал факел Стояну.

Стоян осмотрел лаз, а затем, молча ткнув факел в руки приятелю, схватил кайло и несколькими богатырскими ударами проломил тонкую стенку, отделявшую выработку от подземного хода. Скорее всего, тот образовался под действием подземных вод, которые размыли наклонный пласт соли.

– Проверим? – спросил Носок, с надеждой глядя на черный зев дыры.

– А как же, – ответил Стоян, почувствовавший вдруг несказанное облегчение. Ему даже помнилось, что оберег на груди погорячел.