Печать и колокол - Кларов Юрий Михайлович (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Не менее интересен был и подбор самоцветов.
Некогда, как известно, существовала довольно сложная символика драгоценных камней. Златокузнец обязательно должен был знать, что яспис, например, символизирует мужество и скромность, агат – долголетие и здоровье, хризопраз – успех. Карбункулы наделяли своего владельца даром предвидения, сердолик предохранял от козней врагов, а гиацинт «обвеселял» сердце и отгонял «неподобные» мысли. Но самым важным для воина камнем – а воином был каждый князь – считался алмаз. Его следовало носить «во оружиях», и тогда воин «бывает спасен от всех супостатов своих и сохранен бывает от всякой свары и от нахождения духов нечистых». Немногим в этом отношении уступал алмазу и аметист («Воинских людей от их недругов оберегает и ко одолению приводит. Аще к ловлению зверей диких и птиц добре есть помощен»).
Мастер, сделавший пояс, учел и символику, и все «волшебные» свойства драгоценных камней.
Вставленные в узорчатые наугольники и овальные пластинки пояса самоцветы оповещали всех, друзей и врагов, что князь мужествен и скромен, что он обладает даром предвидения и государственной мудрости, что он весел и щедр, удачлив в битвах и на охоте, что успех ему сопутствует во всем и всегда.
Камни являлись одновременно украшением, характеристикой и пожеланиями. Владелец пояса просто обязан был прославить свое имя, надежно охраняя и расширяя пределы княжества.
Герой битвы на Куликовом поле, победитель грозного и могущественного Мамая был достоин такого пояса, чего нельзя, разумеется, сказать о тысяцком Вельяминове, боярине Всеволожском, Димитрии Шемяке или Василии Косом.
Но вины мастера в дальнейшей судьбе сделанного им пояса не было никакой. Его бы не смог обвинить даже Димитрий Шемяка со своим «Шемякиным судом». Златокузнец, не оставивший последующим поколениям ни своего имени, ни прозвища, великолепно умел гравировать и чеканить, в совершенстве знал финифтяное и сканное дело, хорошо разбирался в символике и «волшебных» свойствах драгоценных камней, но даром предвидения не обладал. И у него не было денег, чтобы восполнить этот пробел и купить чудодейственный карбункул, наделяющий своего хозяина столь необходимым в жизни качеством.
Какой уж там карбункул! Не дали бы лишь бог да князь с голоду помереть!
И я представил себе зарывшуюся по пояс в землю мазанку со стенами, сплетенными из ивовых прутьев, лежанки-скамьи из земли, дымящуюся глинобитную печь маленький горн и склонившееся над золотым поясом бородатое лицо златокузнеца-волшебника, который считал себя обычным ремесленником, точно таким же, как работающие по соседству кузнецы, ткачи и стеклодувы.
Мои размышления прервал Друцкий:
– Итак, ваше мнение, Василий Петрович?
– Вещь, которой может гордиться любой музей мира.
Иного ответа полковник не ждал.
– Но вы еще не написали своего заключения, – напомнил он.
– Это у меня займет несколько минут.
– Надеюсь, надеюсь…
Полковник торопился. Он настолько спешил, что даже забыл о моем гонораре. Но я в претензии не был. К тому времени гонорар меня не слишком интересовал: группа «золотоискателей» харьковской подпольной организации большевиков уже свертывала свою работу. День-другой – и деникинские части оставят город. Ждать не долго, совсем не долго. Скатертью вам дорога, «рыцари белой идеи»!
11 декабря 1919 года мы все, словно музыку, слушали гул нарастающей канонады. Она возвещала о приходе Красной Армии.
А вечером того же дня несколько всадников, спустившись с Холодной горы, проскакали по Екатеринославской улице, свернули на Павловскую площадь и направились к центру города. На шапках всадников алели пятиконечные звезды.
Это были конные разведчики начдива Юрия Саблина…
…Через неделю после освобождения Харькова я выехал в Киев. Ивлева я там не застал, но меня заверили, что Рембрандт благополучно пережил свое заточение и по распоряжению Народного комиссариата художественно-исторических имуществ РСФСР передан соответствующей комиссии Украины. «Варварские условия существования», как выразился в свое время Санаев, на сем «избалованном господине» не сказались. Не принесло ему вреда и близкое соседство с соленьями. Рембрандт все вытерпел. Он понимал, что гражданская война – это гражданская война и тут уж ничего не поделаешь.
Новый, 1920 год я встречал в Москве. Голодной, холодной, но, как всегда, милой моему сердцу, хотя я и считаю себя петербуржцем.
Рассказ Василия Петровича вызывал много вопросов.
Каким образом пояс Димитрия Донского оказался у начальника харьковской контрразведки?
Был он куплен Друцким у Кисленко или еще у кого-нибудь?
Куда девались остальные сокровища Мазепы, найденные студентом Дерптского университета Филиппом Луигером?
Где и у кого булава гетмана Сагайдачного и оправленные в золото сабли?
Занимался ли кто-нибудь розысками всех этих уникальных вещей после окончания гражданской войны?
Известно ли что-либо о дальнейшей судьбе увезенного из Харькова в 1919 году пояса?
Десятки вопросов.
– А вы не интересовались, как к Друцкому попал этот пояс? – спросил я, убедившись, что Василий Петрович считает свое повествование законченным.
– Нет, не интересовался.
– Но почему?
– Потому что в этом не было никакой необходимости. О том, что пояс окажется у Друцкого, я знал еще до того, как полковник пригласил меня к себе на квартиру. И рисунки и фотографии пояса неожиданностью для меня не были, хотя я и увидел их тогда впервые, – сказал Василий Петрович.
– Не понимаю.
– Видите ли, при харьковской подпольной большевистской организации, помимо группы «золотоискателей», был также создан нелегальный Красный Крест. Товарищи из Красного Креста через некоторых сочувствующих Советской власти надзирателей наладили связь с тюрьмой, организовали систематическую передачу продуктов политическим заключенным, помогали их семьям. Мало того, нашему Красному Кресту удалось даже установить контакт с неким сотрудником контрразведки, который за соответствующую мзду освободил нескольких арестованных.
Но когда были схвачены двое членов подпольного ревкома, выкупить их не удалось. Ими занимался сам Друцкий. Вот тогда-то на заседании ревкома и было решено попытаться через третьих лиц прощупать начальника контрразведки. Оказалось, что с полковником можно договориться: его душа «тянулась к прекрасному», особенно к произведениям ювелирного искусства Древней Руси. Тогда-то у Санаева и возникла мысль о поясе Димитрия Донского.
Через тех же третьих лиц полковнику были переданы копия документа из фамильного архива Мнишеков, в котором имелось описание пояса, письмо в «Общество любителей древнерусского искусства», рисунки и фотографии.
В качестве эксперта полковнику рекомендовали Санаева. Друцкий и воспользовался его услугами, но затем решил перестраховаться и дополнительно пригласил меня.
Так золотой пояс Димитрия Донского, поссоривший некогда князей, в 1919 году спас жизнь двум очень хорошим людям.
– Но когда и как вам удалось разыскать этого помещика, у которого находился найденный Филиппом Луигером пояс?
– А мы его не разыскивали. Его при всем нашем желании разыскать было невозможно.
– Почему?
– Хотя бы потому, что его никогда не существовало в природе.
– Так же как и Луигеров, которые нашли клад Мазепы? – спросил я, начиная что-то понимать.
– Так же как и Луигеров, – подтвердил Василий Петрович. – Все это в соавторстве со мной было придумано Санаевым.
– А как же письмо Кисленко и документ из архива Мнишеков?
– У подпольного комитета, помимо всего прочего, имелось великолепное паспортное бюро, – рассмеялся он. – Работавшие в нем товарищи умели делать и более сложные документы.
– Понятно. Следовательно, не было ни клада Мазепы, ни Луигеров, ни писем, ни пояса…
– Нет, пояс все-таки был, – возразил Василий Петрович. – Великолепный княжеский пояс со звонцами и бряцальцами.
