Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред (версия книг TXT) 📗
Они встретились и заговорили так, будто день, когда приплыл Уиллоби, и вечер, когда Этни играла на скрипке увертюру Мелузины, изгладились из их памяти. Сначала миссис Адер испытала облегчение, но когда чувство опасности покинуло ее и она увидела, что ее вмешательство не возымело никакого эффекта, она озадачилась. Чуть позже она уже была сердита и разочарована.
На самом деле, Дюрранс решил все очень быстро. Этни хотела, чтобы он ничего не знал, для нее было утешением считать, что она осчастливила человека, к которому питает искреннюю дружбу. И Дюрранс понимал это. Он не видел причин лишать ее этого утешения — пока. Он должен узнать наверняка, что разделило Этни и Фивершема, простое недопонимание или нечто непоправимое, прежде чем предпринять намеченные им шаги, а также выяснить все о судьбе Гарри Фивершема. Поэтому он притворился, что ничего не знает, и даже забросил привычку внимательно наблюдать и оценивать, поскольку в ней больше не было необходимости. Он принудил себя выглядеть довольным, подшучивал над своим несчастьем и делал вид, что компания Этни полностью его компенсирует.
— Понимаете, — говорил он, — к слепоте можно привыкнуть и воспринимать ее как естественное состояние. Но невозможно привыкнуть к вам, Этни. Каждый раз, встречая вас, обнаруживаешь нечто новое и восхитительное. И кроме того, всегда есть надежда на исцеление.
Он был вознагражден, поскольку Этни поняла, что он отложил свои подозрения. И она отметила его неутомимую жизнерадостность в противоположность своим страданиям. А страдала она сильно. Если в один день к ней вернулась прежняя легкость сердца, присущая до прибытия в Рамелтон трех белых перьев, то теперь частично возвратилось горе, которое последовало за их прибытием. Конечно, разница была. Ее гордость была восстановлена, и у нее появилась слабая надежда, возродившаяся после слов Дюрранса, что Гарри возможно спасти. Но она снова познала долгие и бессонные ночи и безрадостную горячую боль в голове в ожидании серого утра. Ибо она больше не могла притворяться, что смотрит на Гарри Фивершема как на мертвого друга. Он был жив, и даже страшно подумать в каком затруднительном положении, и все же она жаждала знать. В действительности изредка нетерпение укрепляло ее волю.
— Я полагаю, из Умдурмана возможен побег, — сказала она однажды как можно более равнодушно.
— Возможен? Думаю, да, — жизнерадостно ответил Дюрранс. — Конечно, это сложно и потребует много времени. Уже делались попытки вызволить Тренча и остальных, но безуспешные. Сложность заключается в посреднике.
Этни быстро взглянула на Дюрранса.
— В посреднике? — переспросила она. — Кажется, я начинаю понимать. Араб, который может перемещаться между Умдурманом и египетской границей?
— Да. Обычно это какой-нибудь торговец-дервиш или купец, торгующий с племенами Судана, который проскальзывает в Вади-Хальфу, Ассуан или Суакин и берет на себя эту работу. Конечно, он сильно рискует. С ним могут расправиться в Умдурмане, если обнаружат его делишки. Поэтому неудивительно, что в последний момент он уклоняется от опасности. Зачастую он оказывается мошенником. Договариваешься с ним в Египте и передаешь ему деньги. Через полгода или год он возвращается один и оправдывается, что было лето, а сезон неблагоприятный для побега. Или заключенных строже охраняли. Или его самого заподозрили. И просит еще денег. Его рассказ может быть правдой, и даешь ему больше денег; а он опять возвращается, и возвращается один.
Этни кивнула.
— Точно.
Дюрранс невольно объяснил ей то, чего она до сих пор не понимала. Она была совершенно уверена, что Гарри Февершем каким-то образом пытается помочь полковнику Тренчу, но каким образом его собственный захват должен был послужить этой цели, она не могла разобраться. Теперь она поняла: он должен был стать посредником, и ее надежды росли благодаря этому. Скорее всего, он с осторожностью приступил к своим планам. Он очень хотел, чтобы к ней вернулось второе перо, и если он сможет вызволить Тренча из Умдурмана, то и сам там не останется.
Этни немного помолчала. Они сидели на террасе, и над рекой пламенел закат.
— Полагаю, жизнь в тюрьме Умдурмана не будет легкой, — сказала она и снова приняла равнодушный вид.
— Легкой! — воскликнул Дюрранс. — Да, она не будет легкой: лачуга, переполненная арабами, без света и воздуха, а крыша, под которой придется находиться взаперти от заката до рассвета, на два фута выше головы; очень вероятно, что заключенным придется стоять всю ночь в этом грязном логове в тесноте, вплотную, плечом к плечу. Представьте себе это даже здесь, в Англии, в этот вечер! Подумайте, что будет в августовскую ночь в Судане! Особенно, если у вас сохранились воспоминания о таком месте, что лишь увеличит мучения.
Этни посмотрела на прохладный сад. В этот самый момент Гарри Фивершем, возможно, изо всех сил пытается дышать в темной и шумной лачуге, с пересохшим горлом и на жаре, мечтает о травянистых склонах Рамелтона и плавном течении реки Леннон.
— Можно молиться о смерти, — медленно сказала Этни, — если только...
Она хотела добавить: если не оказался там намеренно с определенной целью, но резко оборвала предложение. Дюрранс подхватил его:
— Если бы не шанс на побег, — сказал он, — а шанс есть, если Фивершем в Умдурмане.
Он боялся, что позволил себе сказать слишком много об ужасах тюрьмы в Умдурмане, и добавил:
— Конечно, то, что я вам описал, это просто слухи, и им нельзя доверять. Мы не знаем. Возможно, у заключенных нет таких трудностей, как мы считаем.
После чего он оставил эту тему. Этни больше не упоминала об этом. Она иногда задумывалась, что подумал Дюрранс о ее внезапном исчезновении из гостиной в тот вечер, когда он рассказал о своей встрече с Гарри Фивершемом. Но он никогда не упоминал об этом, а она считала благоразумным подражать его примеру.
Заметное изменение в его поведении, отсутствие осторожности, которая так огорчала Этни, смягчила ее страхи. Казалось, он нашел для себя какое-то идеально простое и естественное объяснение. Время от времени она также спрашивала себя, почему Дюрранс рассказал ей о той встрече в Вади-Хальфе и о последующем отъезде Фивершема на юг. Но для этого она нашла объяснение — возможно, странное объяснение, но оно было достаточно простым и устраивало ее. Она считала, что эта новость была посланием, а Дюрранс — лишь инструментом. Это предназначалось для её ушей, и для одного только её понимания, а Дюрранс был обязан передать новость по воле высших сил. Настоящую причину она не хотела знать.
Весь сентябрь они продолжали притворяться. Каждое утро, когда Дюрранс был в Девоншире, он шел через поля к Этни в «Заводь», и миссис Адер, наблюдая, как они говорят и смеются без тени смущения или отчуждения, все больше злилась, ей все сложнее было держать язык за зубами и позволять это притворство. Это был месяц напряженности, и все втроем испытывали большое облегчение, когда Дюрранс ездил к окулисту в Лондон.
И этих визитов стало больше по количеству и продолжительности. Даже Этни была им благодарна. Она могла на какое-то время сбросить маску; она получила возможность ощутить усталость, побыть одной и восстановить силы, чтобы вновь изображать приподнятое настроение по возвращении Дюрранса. Наступали часы, когда ее охватывало отчаяние. «Смогу ли я притворяться, когда мы поженимся, когда будем всегда вместе?» — спрашивала она себя. Но она оставила вопрос без ответа; она не смела смотреть вперед, чтобы хотя бы сейчас силы ее не подвели.
После третьего визита Дюрранс сказал ей:
— Помните, я однажды упоминал известного окулиста в Висбадене? Мне кажется целесообразным съездить к нему.
— Вам рекомендовали съездить?
— Да, и съездить одному.
Этни посмотрела на него проницательным, быстрым взглядом.
— Вы думаете, что мне будет скучно в Висбадене, — сказала она. — Ничего страшного. Я могу попросить кого-то из родственников поехать со мной.
— Нет, это из-за меня, — ответил Дюрранс. — Возможно, мне придется побыть затворником. Лучше соблюдать покой и какое-то время никого не видеть.
