Гайдзин - Клавелл Джеймс (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Легкий стук в дверь заставил её очнуться от грез.
— Да? — отозвалась она, пряча платок в ладони. Это был Лим. Рядом с ним стоял китаец с подносом.
— Кушать для масса. Мисси кушать хочит, хейа?
— Поставьте туда! — приказала она, указав рукой на прикроватный столик. Она уже собиралась распорядиться, чтобы и её поднос принесли сюда, как обычно, потом передумала, считая, что ничего страшного не случится, если она поест в другом месте. — Сегодня... сегодня вечером мисси кушать столовая. Твоя понимает, хейа?
— Понимаит. — Лим рассмеялся про себя, зная, что она пользуется платком, когда думает, что остается одна. Ай-йа, интересно, нос у неё такой же маленький и изящный, как и другая её часть? Запах? Что это за запах, на который все они жалуются? Здесь пока нет запаха смерти. Следует ли мне сказать сыну тайпэна, что новости из Гонконга скверные? Ай-й-йа, нет, пусть он лучше сам узнает. — Понимаит. — Лим широко улыбнулся и вышел.
— Cheri? — Механически она поднесла к его лицу чашку с куриным супом.
— Потом, спасибо, дорогая, — ответил Малкольм Струан, как она и ожидала. Голос его звучал слабо.
— Попробуй съесть немного, — настаивала она, как обычно, он снова отказался.
Она вернулась к своему стулу у окна и к своим мечтам... она снова дома, в Париже, в полной безопасности, в огромном особняке дяди Мишеля и её обожаемой тети Эммы, высокородной англичанки, которая заменила ей мать и воспитала её и её брата, когда их отец так много лет назад уехал в Гонконг; Эмма устраивает званые обеды и совершает верховые прогулки по Булонскому лесу на своём знаменитом жеребце, предмете всеобщей зависти, чаруя многочисленных аристократов, выслушивая в ответ комплименты и принимая ухаживания, а потом, о, так изящно склоняется перед императором Луи Наполеоном, племянником Наполеона Бонапарта, и императрицей Евгенией, которые с благосклонной улыбкой кивают ей.
Ложи в театрах, Комеди Франсэз, лучшие столики у «Труа Фрэр Провансо», её совершеннолетие, непрекращающиеся разговоры о ней как о главном открытии года, дядя Мишель, повествующий о своих приключениях за игорным столом и на скачках, шепотом рассказывающий рискованные анекдоты о своих друзьях из высшего света, о своей любовнице, графине Бофуа, такой прекрасной, обворожительной и преданной.
Все это, разумеется, не более чем мечты, ибо он всего-навсего один из младших заместителей в министерстве обороны, а Эмма, хотя и англичанка, да, но всего лишь актриса бродячей шекспировской труппы, дочь простого клерка, и у них нет таких денег, чтобы дать Анжелике все внешние атрибуты преуспеяния, столь необходимые ей в столице мира, нет денег на красивую лошадь или лошадиную пару с коляской, в которых она так отчаянно нуждалась, чтобы пробиться в настоящее общество, в подлинный высший свет, где можно встретить человека, который женится на ней, а не просто сделает её своей содержанкой, чтобы вскоре бросить, перелетев на более юный, более свежий цветок.
— Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, дядя Мишель, это так важно!
— Я знаю, моя капусточка, — печально сказал он в день её семнадцатилетия, когда она умоляла его купить ей заранее присмотренного мерина и подходящий костюм для верховой езды. — Я больше ничего не могу сделать, мне уже не к кому обратиться за услугой, я не знаю, кому ещё можно попробовать выкрутить руки, каких ростовщиков ещё можно уговорить дать мне ссуду. Я не знаю государственных тайн, которые можно было бы продать, у меня нет знакомых принцев, которых я мог бы возвести на престол. Я должен думать и о твоем младшем брате и о нашей дочери.
— Но пожалуйста, дядя, дорогой.
— У меня есть одна идея, последняя, и достаточно франков, чтобы оплатить скромный проезд на другой конец света к твоему отцу. Купить тебе кое-что из одежды, не больше.
Потом ей шили гардероб — у превосходной портнихи, — потом были примерка, подгонка, переделка и, о да, зеленое шелковое платье сверх первоначального заказа — дядя Мишель, конечно, не станет возражать, — потом захватывающее путешествие по железной дороге в Марсель, первое в её жизни, потом пароходом до Александрии в Египте, дальше сушей до Порт-Саида, мимо Суэца и первых котлованов канала, который задумал мсье де Лессепс и который, как считали все знающие, разумные люди, являлся просто ещё одним способом выкачать денежки из акционеров и посему никогда не будет достроен, а если и будет, то частично осушит Средиземное море, ибо его уровень выше, чем уровень моря на юге. Потом — дальше; и с самого начала — мольбами, уговорами, хитростью, все, как положено, — первым классом: — На самом деле разница ведь такая крохотная, дорогой, дорогой дядя Мишель...
Сладко пахнущие ветра, новые лица, экзотические ночи и ясные дни — начало большого приключения, а на том конце этой радуги — красивый богатый муж, такой как Малкольм. И вот теперь все рухнуло из-за какого-то грязного туземца!
«Почему я не могу просто думать о чем-нибудь хорошем? — вдруг с болью спросила она себя. — Почему все приятные мысли перетекают в плохие, плохие — в ужасные, и тогда я начинаю думать о том, что действительно произошло, и плачу?
Прекрати, — приказала она себе, прогоняя слезы. — Держи себя в руках. Будь сильной!
Прежде чем выйти тогда из комнаты, ты приняла решение: ничего не случилось, ты будешь вести себя как обычно, пока не наступят месячные. Когда они наступят — они наступят, — ты будешь в безопасности.
А если... если не наступят?
Не думай об этом. Господь не допустит, чтобы твое будущее было разорвано в клочья, это было бы несправедливо. Ты будешь молиться и останешься подле Малкольма, молясь и за него тоже, ты будешь изображать Флоренс Найтингейл, и тогда, возможно, ты выйдешь за него замуж».
Она повернула к нему голову, глядя поверх платочка. К её удивлению, он лежал с открытыми глазами и смотрел на неё.
— Запах все такой же отвратительный? — печально спросил он.
— Нет, cheri, — ответила она, довольная тем, что эта ложь звучала с каждым разом все искреннее и требовала все меньше усилий. — Немного супа, да?
Он устало кивнул, сознавая, что ему необходимо поесть, но что любая пища неизбежно извергнется обратно, терзая швы внутри него и снаружи, и боль, приходившая вслед за этим, снова заставит его стонать и корчиться, лишая достоинства, как бы он ни пытался справиться с ней.
— Дью не ло мо, — пробормотал он кантонское ругательство. Кантонский был его первым языком.
Она поднесла чашку, он сделал глоток, она вытерла ему подбородок, и он выпил ещё. Половина его существа хотела приказать ей уйти и не появляться, пока он снова не встанет на ноги, вторая половина смертельно боялась, что она уйдет и никогда не вернется.
— Извините за все это... я так счастлив, что вы здесь.
Вместо ответа она лишь нежно коснулась его лба: ей хотелось уйти, хотелось вдохнуть свежего воздуха, поэтому она боялась открыть рот. «Чем меньше ты будешь говорить, тем лучше, — решила она с самого начала. — Тогда ты не угодишь в ловушку».
Она смотрела, как её руки ухаживают за ним, помогают ему поудобнее устроиться на подушке, успокаивают его, и все это время возвращалась мыслями к привычной для себя жизни, в Гонконге или в Париже, большей частью в Париже. Ни разу не позволяла она себе останавливаться на полуяви-полусне той ночи. Днём — никогда, слишком опасно. Только ночью, заперев дверь на засов, одна, в безопасности своей кровати, открывала она плотину в своём сознании и выпускала неистовый поток мыслей и воспоминаний на свободу.
Стук в дверь.
— Да?
В комнату вошёл Бебкотт. Она почувствовала, что краснеет под его взглядом. «Почему мне кажется, что он всегда может прочесть мои мысли?»
— Вот зашел проведать, как дела у моих пациентов, — бодро произнес он. — Ну-с, мистер Струан, как вы себя чувствуете?
— Примерно так же, благодарю вас.
Острый глаз Бебкотта подметил, что чашка с супом наполовину опустела, но рвоты ещё не было, простыня была чистой. Хорошо. Он взял кисть Струана. Пульс учащенный, но ровнее, чем вчера. Лоб все ещё липкий от пота, и температура пока держится, но и она упала по сравнению с вчерашним днём. «Осмелюсь ли я надеяться, что он действительно выкарабкается?» Его рот тем временем говорил, насколько лучше идут сегодня дела у больного, что все это заслуга юной леди, её внимательный уход, что он тут ни при чем — каждый раз одно и то же. «Да, но больше говорить почти нечего, так много ещё остается в руках Господа, если Он вообще существует. Почему я всегда добавляю это слово? Если».
