Обогнувшие Ливию - Маципуло Эдуард (лучшие книги TXT) 📗

Едкая струя дыма заставила Астарта переменить место. Он подошел к борту. По легким, гнущимся сходням поднимались матросы, Агенор, Меред. Кто-то запоздало протрубил в сигнальный рог, призывая мореходов, купцов и солдат взойти на свои корабли. К флагману подошел Альбатрос в сопровождений помощников, телохранителей, мореходов. В их числе — Ахтой, он приветствовал Астарта поднятием руки. Все люди Альбатроса были в нарядных белых одеждах, Ораз — лиловом пурпуре, таком ярком, что резало глаза. Чернобородые мореходы не спеша, деловито поднимались по сходням.

На пристани толпились финикиянки — молодые и старые. И у каждой в руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут собирать свои слезы — таков старый ханаанский обычай. И когда мореходы вернутся из дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как свидетельство женской любви и верности.

У трапа триремы громко зарыдала женщина в окружении доброй дюжины чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый матрос неловко обнимал их всех, потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы. Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.

Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из пальмовых и банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря на серьезность момента, грянул дружный хохот.

Фага уцепился за протянутую руку Эреда и перевалил через борт, мокрый, сердитый.

— Почему не отчаливаем?

— Твое брюхо ждали, — ответил ему старшина гребцов Рутуб.

Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.

Меред была грустна. Ее египетские, как у Исиды, искрящиеся таинственной силой глаза по очереди останавливались на каждом.

— Мекал, мальчик, подойди к борту, попрощайся же с ней, — мягко сказала она.

Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о пареньке с таким же именем, покраснел от смущения, но все же подошел к самому борту. Плачущая финикиянка, юная, как и он, через силу улыбнулась ему. Басовито прозвучал сигнальный рог.

— Вот и все, — тихо сказала Меред.

— Прощай, госпожа, — с чувством произнес бородатый Саркатр и, склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.

К Меред подходили все и прощались как с давно знакомым дорогим человеком. У Астарта сжалось сердце. «Как он может оставить ее одну среди чуждых ей хананеев?..» Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал… — все поцеловали край ее одежды.

Меред подошла к мрачному тирянину:

— Я буду молиться за вас обоих…

На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди мужа. Странно было видеть её плачущей. Мореходы хмурились и отводили взоры.

— Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, — сказала женщина, вглядываясь в его лицо, будто стараясь запомнить, — боги отняли у нас счастье, но не могут лишить нас друг друга…

— Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, — мягко произнес Агенор.

Он сам помог Меред сойти на причал.

— Отча-аливай! — прозвучало с флагмана. Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.

— Что бы ни случилось, буду ждать! — крикнула юная финикиянка.

— Сагути!

— Фага, радость моя… Корабли подняли паруса.

У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка в белом. Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.

— Ей здесь будет не сладко, — произнес Астарт, он стоял за спиной Агенора.

— Я велел ей перебраться в Навкратис, — не оборачиваясь, ответил кормчий, — греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету кожи и к чужим богам.

ГЛАВА 38

Красное море

— Это море похоже на большое корыто, — рассказывал кормчий, — если на юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, — ни прилива, ни отлива.

Астарт и Агенор сидели на площадке кормчего, изнывая от духоты. Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег по правому борту терялся в багровом мареве. Воздух был до того непрозрачен, что близкие горы едва угадывались. Берег был извилист, а прибрежные воды богаты отмелями и рифами, поэтому кормчий то и дело командовал:

— Лево! Еще левей. Теперь круто вправо…

Двое мускулистых бородачей послушно ворочали громадными рулевыми веслами. Бортовые весла мерно вздымались и опускались, отчего бирема походила на гигантскую сороконожку с тонкими гнущимися лапками. Гребцы обливались потом и шумно, разом, дышали, подчиняясь ритму барабана старшины Рутуба.

Астарт только что сменился и теперь отдыхал, положив на колени натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для обоих работа, которую обычно на купеческих судах предоставляют невольникам, изнуряла своей монотонностью.

— Вон видишь остов корабля? — Агенор указал на груду досок и кораллового песка среди водной глади. — Пираты наскочили на риф, и все погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их кости, и там сейчас сотни две скелетов. Наше море — кладбище мореходов и кораблей. Боги лишили эти берега воды, поэтому здесь царствует смерть. Но люди умудряются жить. Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают торговли с нубийскими племенами, хотя золото царства Куш давно, говорят, иссякло. Воду жители гаваней привозят с гор и наживаются, продавая мореходам на вес золота.

Астарт разглядывал тоскливые берега, задавленные зноем, редкие зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.

— Когда фараон начал работы по восстановлению канала, сабеи продали Египту много тысяч чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и хананеи им помогли. Сейчас сабейские купцы — самые богатые на Красном море, и Аден в их руках… Но с каналом ничего не вышло: оракул объявил фараону, что он строит его для варвара. А фараон Нехо называл варваром вавилонского царя Навуходоносора, Строительство прекратили, хотя к тому времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч рабов и египтян, были затрачены огромные средства…. [5]

Они долго молчали, думая об одном и том же: призрак ста двадцати тысяч погибших витал над ними.

— У меня всегда были рабы, — нарушил молчание Агенор. — Мне и в голову никогда не приходило видеть в них людей. Да и сейчас не могу представить чернокожего раба человеком… Другое дело греки, этруски, латиняне, которых мы захватываем в море. Это люди. У ливийцев даже волосы не волосы, а шерсть, как у овцы… Обыкновенный человек может сбросить рабство и стать свободным, потому что рабство для него — ненормальное положение, исключение. А чернокожий ливиец самим творцом создан для черной доли.

— Когда-то я тоже думал так же. Но сейчас твои мысли мне чужды. Мы увидим ливийцев, многие их племена, придется с ними торговать. Хананейская спесь принесет нам только беды. Сабеи и египтяне причинили им много зла: не на грядках же выросли тысячи невольников-ливийцев фараона.

— Да ты пророк! Меня беспокоят не столько чернокожие, сколько сабеи. Думаешь, они так просто позволят нам вторгнуться в их торговые владения на ливийском побережье? Каждый купеческий род Аравии имеет тайные фактории и тайные кратчайшие пути к ним. Арабы нагородят нам столько препятствий, что неизвестно, сможем ли мы преодолеть их. Да поможет нам Мелькарт в столь трудном деле.

Анад и Мекал удили рыбу, свесившись с борта. Стонущий от жары Фага метался у жаровен с десятками вертел с нанизанными рыбешками. В этих водах среди кораллов водилась любимая всеми матросами рыба-попугай, необыкновенно вкусная в зажаренном виде с острым чесночным соусом и маслинами.

Несколько крупных серебристых рыб взвилось в воздух из-под весел и, описав длинную кривую, с шумом упало в воду далеко за кормой. Внезапно Анад вцепился в снасть и закричал:

— На помощь!

Астарт увидел у самой поверхности светлое брюхо небольшой акулы: она только что заглотила рыбешку на крючке и раздумывала, что делать дальше.