У королев не бывает ног - Нефф Владимир (электронная книга TXT) 📗
Коль скоро юношам необходимо было добраться до Инсбрука, который никак не минуешь, если хочешь попасть в Италию, им предстояло сделать выбор: один путь был существенно более длинный, но безопасный и удобный — вверх по течению реки Изар; второй вел сперва на Мюнхен и оттуда — вверх по течению Инна — был куда более коротким. Матросы не советовали идти через Мюнхен, потому как долина реки Инн труднодоступна, а местами и просто непроходима, но юноши, передохнув и набравшись сил, пренебрегли их советами и избрали кратчайший путь.
Они пробирались через страшные горы, и скалы, и ледники, через девственные леса и пустоши, откосы и овраги, потом снова карабкались вверх по змеевидной дороге, потому что такая же извилистая тропа, спускавшаяся вниз, грозила привести прямехонько в преисподнюю. Так шли они все дальше и дальше меж валунами и над пропастями, один за другим, иногда крепко взявшись за руки и поддерживая друг дружку, чтобы не сдуло ветром в ущелье или в воды Инна, который, словно белая лента, вился внизу долины. Джованни держался мужественно, но силы его заметно убывали; бледное лицо его, обрамленное белокурыми волосами, покрылось красными пятнами, свидетельствовавшими об усталости и изнеможении.
— Не обращай внимания! — утешал его Петр. — Вспомни, что у англичан, знаменитых путешественников, для обозначения странствий есть удивительное, но очень емкое слово travel, производное от французского travail — работа. Насмешники островитяне выражают этим словом ту простую реальность, что путешествие — это тяжкий труд. Так вот, рассматривай наше путешествие как работу, которую ты обязан вынести и выполнить, если желаешь быть вознагражденным за нее радостным приемом, который обеспечит тебе дядюшка Танкред.
Петр ждал, что за этот философический экскурс Джованни также в шутку либо пошлет его к черту, либо предложит заткнуться, но, к его изумлению, друг изрек нечто совсем непредвиденное и не слишком дружественное:
— Тебе незачем меня успокаивать, я ведь не жалуюсь, поскольку всегда помню, что я — граф Гамбарини.
Впервые за долгие годы их совместного существования Джованни указал Петру на превосходство своего рода; у Петра возникло такое чувство, будто его окатили ледяной водой. Право, высказывание это было не только не дружественно, но и не сулило ничего хорошего в будущем, оно звучало почти зловеще; это означало, что в отличие от усопшего графа Одорико, который уважал Петра — в чем Петр не сомневался — за превосходные качества характера, Джованни не находил в Петре ничего особенного, ничего такого, что куда важнее древности рода Гамбарини. «Ну да, — подумал Петр, — Джованни — знатный осел, который в состоянии оценить лишь мои физические данные, в остальном я для него обыкновенный хам; я допустил ошибку, напомнив ему об этом несчастном и не благоприятном для меня обстоятельстве. Значит, мне тем более необходимо отличиться, совершить из ряда вон выходящий поступок и поставить графчонка на место».
Случай для этого представился незамедлительно, ибо невдалеке, будто из пушки, грохнул выстрел.
— Что это? — спросил Джованни, перепугавшись, не смотря на то, что в жилах его текла кровь славных кондотьеров.
— По-моему, если это не пушка, то уже никак не охотничье ружье, — отозвался Петр и сошел с тропинки; Джованни последовал за ним. Прячась за стволами и кустарником, они осторожно крались в направлении выстрела и шагов через пятьдесят увидели тело мужчины, распростертое на опушке лесной чащи. У мертвого было снесено полголовы, вернее, темя, но тонкое лицо писаного красавца, украшенное баками, сохранилось; хотя вместо красной ливреи с гербом Гамбарини и с девизом «Ad summam nobilitatem intenti» человек облачился в обычное суконное платье, но это был все тот же Иоганн, слуга покойного графа, конечно, уже испустивший дух. Он лежал, задрав подбородок в небо. Выстрел, которым ему снесло половину головы, вероятно, настиг всадника нежданно-негаданно, поскольку он даже не успел снять с плеча превосходную пищаль Броккардо, похищенную в Вене; конь его стоял, свесив морду с белой звездой во лбу, очевидно раздумывая, что же теперь делать.
— Это Иоганн, — высказал Джованни утверждение совершенно никчемное, ибо тут не могло быть сомнений; схватив Петра за локоть, он прижался к нему, как в детстве, когда чего-то боялся. — Они его прикончили.
— Кто они?
— Слуги, — сказал Джованни. — Они продали карету, поссорились, когда делили деньги, прикончили его и отправились дальше.
— И бросили тут коня? — спросил Петр. — И не забрали пищаль? И не взяли на память хотя бы вот это?
Он снял с руки мертвеца золотое кольцо с огромным бриллиантом.
— Перстень Борджа! — воскликнул Джованни и с жадностью выхватил перстень. — Петр, у нас есть конь и перстень, мы спасены.
— Конечно, — согласился Петр и наклонился над Иоганном, чтобы снять ружье. — Вот с этим ружьем мне ничего не страшно.
— Так уж и ничего? — прозвучал над ним насмешливый голос. — Не прикасайтесь к этой хлопушке, молодой человек, вы оба положите оружие на землю. Считаю до трех…
Человек, обратившийся к ним таким образом, сидел на горизонтальной ветке горной сосны, низкорослой и искривленной от скудости здешней почвы и суровой непогоды. Это был неприятного вида мужик, смахивавший на дьявола, поскольку весь зарос колючей щетиной, даже брови у него были косматые, а лицо — худое и смуглое, какое-то серо-коричневое; одет он был весь в зеленое: островерхая зеленая шапочка с пером, зеленые штаны и зеленый плащ, все это ветхое, грязное, с грубыми заплатами, но от этого ничуть не менее зеленое: эта «зеленость» вместе с ветхостью, грязью и заплатами, равно как и смуглость кожи, и щетина на лице, позволяли ему слиться с окружающим, чем и объясняется тот факт, что Петр и Джованни увидели его, только когда он гаркнул на них, хотя сидел прямо над их головами. Между коленами он сжимал тяжелый старинный мушкет, приложив приклад к груди и уставив его закопченное дуло прямо на Петра.
— Два! — резко выкрикнул он.
Мушкет производил устрашающее впечатление, так что если бы он сработал, то прострелил бы Петра вместе с Джованни, который спрятался за его спиной, но Петр рассудил, что ружье не заряжено: видимо, грабитель очень торопился обобрать убитого, но их приход помешал ему и он явно не успел перезарядить ружье, из черной, адской утробы которого до сих пор едко воняло дымом.
И на самом деле, вместо того чтобы досчитать до трех и выстрелить, злодей снова разорался:
— Я сказал, бросайте оружие, а мое слово — закон. Так бросите вы или нет? Не вздумайте ослушаться, со мною шутки плохи, перед вами Зеленый Вильфред, гроза лесов; считаю сызнова: раз…
— Считай себе хоть до тысячи, — произнес Петр и неспешно снял с убитого великолепную пищаль Броккардо, поднялся на ноги и навел ее прямо в грудь Зеленого Вильфреда, измазанную чем-то жирным, должно быть, медвежьим салом. На смуглом, дьявольском, разбойничьем лице выразился неподдельный ужас.
— Не стреляй! — взмолился он. — Я все отдам!
Он бросил к ногам Петра кожаный мешок, украшенный эмблемой Гамбарини, серебряной ногой в поножах меж двумя звездами. Однако, улучив момент, когда Петр отвел от него взгляд, разбойник стремительно швырнул в него своим мушкетом, прикладом вперед, но Петр успел увернуться.
— Увы, — проговорил Петр. — Я не люблю стрелять в безоружных, но с тобою, негодяй, поступить иначе нельзя.
И спустил курок.
